33057

214

§ 2. Экономическая жизнь в социологии постмодерна.

Рассмотренная выше (параграф 1.1) точка зрения о выходе постиндустрилаьного общества за пределы экономических формаций имеет смысл лишь если признать, что и экономическая жизнь, и производство в современном обществе приобретает специфику, позволяющую говорить либо о принципиально новых базовых закономерностях, либо об изменении сути важнейших институтов, возникновении новых ролей и наполнении старых новым содержанием. Именно это имеет в виду крупнейший представитель постмодернистской социологической традиции, французский мыслитель Ж. Бодрийяр, когда говорит о “конце классической политэкономии” в марксовом смысле. Бодрийяр, вслед за К. Марксом, называет исторической стадией политической экономии капиталистическое общество с присущими ему институтами и отношениями. Политэкономия как наука рассматривает присущие этому обществу закономерности развития реальных рыночных процессов и их определяющее воздействие на все общественные отношения и институты, включая социальные связи и социальную структуру, политические интересы и выражающие их отношения между классами, партиями, государствами и т.д., нравственность, культуру и прочие сферы, на которые реальные экономические отношения влияют не непосредственно, а через многочисленные посредствующие звенья. Конец классической политэкономии как науки означает, что в новую эпоху уже неправомерно говорить о детерминирующем воздействии реальных хозяйственно-экономических отношений на все остальные. В мире постмодерна экономика более не оказывает детерминирующее воздействие ни на что, кроме себя самой, и сама, в свою очередь, определяется не реальными потребностями людей и общества, а собственными закономерностями. По Бодрийяру, состояние постмодерна можно охарактеризовать как посткапиталистическое, когда все известные экономические, социальные, политические институты (труд, производство, фабрика, накопление, потребление, власть, профсоюзы и т.д.) прекращают свое существование. Они не разрушаются насильственно в результате революции (движение к которой также прекращается), а в ходе саморазвития капитала заменяются подобиями-симулякрами, изменяющими все общественные отношения.

Суть этих изменений состоит в безусловной универсализации капитала не как реального расширенного воспроизводства и присвоения прибавочной стоимости, опирающегося на классовое господство и силовой аппарат государства, а через всепроникающие системы кодов, освобождающие экономику от привязки к материальным

215

и практическим, промышленным, торговым, потребительским, а также и классовым, идеологическим, нравственным отношениям: “Да, все это идет к тому, чтобы быть “вложено в дело”, захвачено и поглощено сферой ценности, причем понимаемой не как рыночная стоимость, а как скорее как математическая величина, — то есть оно должно быть не мобилизовано ради производства, а зарегистрировано, приписано к некоторой рубрике, вовлечено в игру операциональных переменных, должно стать не столько производительной силой, сколько фигурой на шахматной доске кода, подчиняясь общим для всех правилам игры”15.

Превращение экономики в код, игру симулякров связано с революцией как в самой экономике, так и в сознании людей. Бодрийяр указывает, что эта революция связана с тем, что открытые ранее законы и категории утрачивают прежнее значение в фундаментальном смысле: происходит отрыв знаков и символов от реальности — от того, что они в действительности обозначают и символизируют. В результате “освободившийся” от груза реальности знак начинает “жить собственной жизнью”, соотносясь лишь с другими такими же пустыми знаками, а не с реальными хозяйственными процессами: “Избавившись от “архаической” обязанности нечто обозначать, он (знак — Н.З.) наконец освобождается для структурной, то есть комбинаторной игры по правилу полной неразличимости и недетерминированности, сменяющему собой прежнее правило детерминированной эквивалентности. То же происходит и на уровне производительной силы и процесса производства: уничтожение всякой целевой установки производства позволяет ему функционировать как код, а денежному знаку — пуститься, например, в ничем не ограниченные спекуляции, без всякой привязки к производственным реалиям и даже к золотому запасу”16.

Закон стоимости, который в классической политэкономии описывал рыночный обмен товаров, обладающих меновой и потребительной стоимостью, то есть практической полезностью, прагматической ценностью, в обществе постмодерна, по мнению Бодрийяра, заменяется структурной игрой ценностей, которые более не предназначены для того, чтобы удовлетворять реальные потребности людей, а становятся самодостаточными. Производство функционирует уже не ради того, чтобы обеспечивать общество необходимыми материальными благами, повышать его адаптированность к среде (как считали функционалисты), не под влиянием высших духовных смысложизненных ценностей и даже не ради “дурной бесконечности” прибыли как таковой (как считали М. Вебер и В. Змобарт), а подчиняясь единственно внутренней логике “кода”, которому

15Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000, с. 63.

16Бодрийяр Ж. Указ. соч. с. 52.

216

уподобляется экономическая жизнь в целом. Именно этим уподоблением коду экономическая жизнь эпохи постмодерна отличается от всех других эпох: она уже не имеет какой-либо детерминации вне себя самой, а ориентирована исключительно на внутренние процессы, подобно кодам, знаки в которых соотносятся лишь друг с другом, а не с реальностью. И если в марксистском анализе экономический базис порождал и регулировал определенные общественные отношения, а в веберианском — культурные ценности стояли у истоков разных исторических форм хозяйствования, то в постмодернистском анализе современности Бодрийяра речь идет лишь о симуляционных отношениях, когда “все знаки обмениваются друг на друга, но не обмениваются больше ни на что реальное”17.

В контексте постмодернистской социологии производство анализируется Бодрийяром как код, просматривающийся через материальную очевидность машин, предприятий, изделий, технологий, рабочего времени, заработной платы, рынка, капитала. В состоянии постмодерна производство-код принимает все более универсальный харектер, независимо от его практической полезности или вредности, прибыльности или убыточности, оно стремится подчинить все себе и оставляет свои “метки” на всем. Однако при это оно перестает быть производством в традиционном смысле этого понятия: вопервых, оно теряет объективную мотивацию и детерминацию, перестает быть обусловлено теми или иными реальными потребностями человека или общества; вовторых, постмодернистское производство-код развивается по своим имманентным законам и повинуется собственной логике, подчиняется собственным потребностям. Соответственно, связанные с производством институты также утрачивают прежнее значение: Бодрийяр пишет об исчезновении фабрик, обусловленном тем, что “на фабрику становится похоже все общество”18.

Один из важнейших парадоксов постмодерна, на который указывает Бодрийяр, состоит в том, что именно с концом производства, с утратой им социальной и любой другой детерминации, оно вступает в стадию невиданного ранее экономического роста. У его истоков — кейнсианская революция, превратившая потребление из ограниченного и подчиненного производству в равную ему по значимости сферу. Оно превратилось в способ поддержания производства, управляемый и моделируемый в соответствии с чисто экономической, а не практической, социальной, человеческой необходимостью. Человек отныне потрбеляет не то, что ему нужно, а то, что предлагается, а точнее — агрессивно навязывается. Производитель предлагает не то, что нужно потребителю, а то, что ему

17Там же.

18Там же., с. 69.

218

Бодрийяр дает понять, что виртуальная/симуляционная экономика финансов играет ведущую роль в современном мире. Игра плавающего курса международной спекулятивной валюты способна обрушить любую реальную экономическую сферу и любую национальную экономику (“дефолты” британского фунта, азиатских валют, российского рубля в 90-х годах): “Не стало больше референтной инстанции, под властью которой производители могли обменивать свои ценности согласно контролируемым эквивалентностям; это конец золотого эталона”20.

Виртуальная/симуляционная экономика по Бодрийяру завершает логику развития системы, где знак отрывается от обозначаемого и начинает жить самостоятельной жизнью, никак не связанной с процессами реальности.

В то же время, развитие непроизводственной, “виртуальной экономики” специалисты подразделяют на два направления. С одной стороны, это “финансовая экономика”, возникающая в результате преобладания кредита над капиталом. В условиях глобализации экономических связей у “финансовой экономики” появляется возможность строить самодостаточную реальность, сохраняющую лишь опосредованные связи с традиционным хозяйством, с производственным сектором главным образом в виде его кредитования, а также создания инфраструктуры, обеспечивающей его наиболее эффективное функционирование. В таких условиях производитель помимо собственной прибыли автоматически заботится и о доходах кредитора, а само производство с точки зрения доходности приобретает прикладной характер. Примечательно, что при этом прибыльной может оказаться не только “полезная”, но и фиктивная, и деструктивная по отношению к социуму и к самой экономике деятельность21. Направляемые международными финансовыми группами валютные потоки далеко не всегда способствуют социально-экономическому развитию конкретных стран и регионов, а нередко, напротив, “обрушивают” годами укрепляемую национальную валюту, примером чему являются малайский и японский кризисы в 1997 году. “Финансовая экономика” выступает в качестве мощного глобального, универсального фактора, являясь при этом максимально абстрактной, дегуманизированной силой. Чистая прибыль здесь абсолютно доминирует над любыми человеческими измерениями социально-экономического бытия, над культурой, моралью, гуманитарными проблемами.

20Там же, с. 77.

21Неклесса А.И. Россия в новой системе координат — цивилизационных, геоэкономических, геополитических // Цивилизации и культуры. Вып. 3. Россия и Восток: геополитика и цивилизационные отношения. М., 1996, С. 62.

221

труда как услуги далеко от традиционной категории служения, поскольку не предполагает обязанности и взаимности, не вовлекает человека в систему значимых межличностных связей. Для большинства людей труд является не осознанной потребностью что-то производить, или вступать с кем-то в личные отношения, а просто навязанной извне необходимостью иметь место в обществе, обусловленное, как мы уже говорили выше, причастностью к универсальному симуляционному коду. А эта причастность как раз и обозначается отдачей своего времени — на труд или не-труд.

Таким образом, “труд - больше уже не сила, он стал знаком среди знаков” — утверждает Ж. Бодрийяр24. Что представлят собой труд в своем новом качестве?

Во-первых, если труд в традиционном понимании соотносился со специализацией, выражающейся в различии профессиональных и производственных функций и ролей, с взаимосвязями индивидов, необходимых в рамках каждого определенного трудового процесса (ср.: “органическая солидарность” Э. Дюркгейма, описанная в теме 2), то в ситуации труда-кода принципиальное значение приобретает взаимозаменимость всех компонентов трудового процесса, да и его самого, поскольку код-симулякр безразличен к реальности, в данном случае к труду в классическом производственном смысле, с реальностью профессиональных ролей. Теперь уже важно не расставить людей по местам в системе трудовой организации общества сообразно с их реальным вкладом в производственный процесс, а “поместить каждого в социальную сеть, где ничто не направлено ни к чему, кроме имманентности самой этой операциональной разметки”25. Отсюда сверхмобильность рабочей силы в наиболее развитых современных обществах, понимаемая как готовность перемещаться в пространстве сообразно “обозначаемым” рабочим местам, а также как готовность быстро менять квалификацию, профессию, сферу занятости. В традиционные иерархии престижности профессий и сфер деятельности постоянно вносятся коррективы, обусловленные неопределенностью и подвижностью постмодернистских систем ценностей и всех социальных иерархий вообще.

Во-вторых, труд-симулякр уничтожает различие между трудом и досугом, трудом и свободным временем. Труд в понимании классической политэкономической и социальной теории жестко отделен от всех остальных сфер жизни человека в качестве особого рабочего времени, и при этом еще локализован в пространстве рабочего места, противопоставленном пространству повседневной жизни, досуга, отдыха. В состоянии постмодерна намечается тенденция к снятию этих границ, к смешению рабочего и свободного времени, рабочего места и места повседневной жизни, проникновению труда

24Там же, с. 58.

25Там же, с. 62.

222

во все ее сферы: “Работа доставляется на дом с помощью компьютера. Труд распыляется, проникая во все сферы общества и повседневного быта. Перестает существовать не только рабочая сила, но и пространство-время труда; отныне все общество представляет собой один сплошной континуум ценностного процесса. Труд сделался образом жизни”26.

Свободное время — это уже не время, необходимое для воспроизводства рабочей силы, способности человека к новому труду, а система практик, равноценная труду по своему социальному значению. В колоссальной индустрии свободного (от производственного труда) времени — массовой культуры, развлечений, быта, моды, спорта, а также и в высокой культуре и образовании, повышении квалификации — человек постмодерна на самом деле не выходит за пределы труда, а в такой же степени, как и на непосредственном рабочем месте, оказывается включенный в единую, пронизывающую все общество систему труда-кода. По мнению Бодрийяра, капитал не филантропически терпит убытки, выводя огромные средства из оборота и вкладывая их в образование, культуру, здравоохранение и т.п., а сознательно инвестирует в систему универсальной кодировки, опутывающей все сферы жизни общества и закрепляющей его универсальное господство.

В-третьих, утрачивает свой смысл и описанный К. Марксом феномен отчуждения, когда рабочее время, само участие в производственном процессе и все созданное противостоит личности и вреждебно ей (см. тему 2). Присутствие-услуга, в качестве которых выступает теперь труд, неотделимы от личности человека, вовлекает ее целиком, поэтому исчезает и отчуждение в первоначальном смысле. Исчезает также прибавочная стоимость, поскольку не имеет значение, производится ли что-нибудь во время “обозначения труда присутствием”, а вместе с ней и эксплуатация в марксовом понимании: труд-симуляция не противостоит человеку, а полностью включает его в систему кода. Это уже не традиционная эксплуатация, а реальное господство капитала над обществом, тотальное закабаление и закрепощение человеческой личности27.

В-четвертых, когда труд не находится в реальном соотношении с производством, заработная плата перестает находиться с ним в отношении эквивалентности и пропорциональности (или неэквивалентности и непропорциональности). В ситуации тотальной симуляции заработная плата тоже лишь обозначает принадлежность к системе кодов, “таинство вроде крещения (или же соборования), делающее вас полноправным гражданином политического социума капитала”28. Эта принадлежность, это полноправное

26Бодрийяр Ж. Указ. соч., с. 70.

27Там же, с. 67.

28Бодрийяр Ж. Указ. соч., с. 72.

223

гражданство связывают человека как часть системы определенными правилами игры. С одной стороны, получая доход как инвестицию капитала в рабочую силу, он должен тут же реинвестировать его в потребление, которое превращается в своеобразное “служение” системе, условие ее постоянного самовоспроизводства. С другой стороны, происходят и прямые реинвестиции заработной платы в форме акционирования, банковских вкладов и т.д.

Условный характер эквивалентности труда и заработной платы определяет, с точки зрения Бодрийяра, принципиально новый характер экономических требований и всей экономической борьбы, главным лозунгом которой становится не улучшение условий жизни посредством повышения зарплаты, а максимальная зарплата за минимальный труд. Этими максималистскими требованиями, противоречащими реальности и здравому смыслу, обозначается абсурдность ситуации, когда труд является лишь симулякром, призраком настоящего труда. Максимальную цену, таким образом, капиталу приходится платить не за эксплуатацию, а за отказ от производства, за разложение рабочей силы, утрату ею профессиональной и классовой идентичности.

3.2. Изменение роли труда в институциональной системе общества в условиях постмодерна.

З. Бауман, в отличие от Бодрийяра, говорит не о “конце труда” в смысле утраты его реального содержания и превращения в симулякр, а констатирует “упадок труда”, связанный с изменением его роли и места в жизни общества и человека.

На труд и занятость распространяется такая особенность культуры современного общества, как отказ от долгосрочных стратегий и отношений. выражающаяся в сверхмобильности рабочей силы, ориентации на частую смену мест работы, специальности, профессии, готовности мириться с краткосрочной и неполной занятостью: “Согласно последним подсчетам, молодого американца или американку со средним уровнем образования в течение их трудовой жизни ожидают по меньшей мере одиннадцать перемен рабочих мест, и эти ождания смены точек приложения своих способностей наверняка будут нарастать, прежде чем завершится трудовая жизнь нынешнего поколения. Лозунгом дня стала “гибкость”, что применительно к рынку труда означает конец трудовой деятельности в известном и привычном для нас виде, переход к