33057
.pdf
204
модернизации с ее моноцентричным и направленным развитием является предпосылкой для перехода к постиндустриальному типу развития как принципиально новому качеству социокультурного бытия. Является ли индустриальная модернизация и формирование культуры западного буржуазного типа обязательной предпосылкой перехода к постиндустриальному обществу? А.С. Панарин пишет, что “различие между традиционными и современными обществами... несравненно глубже и значимее, чем последующие различия между индустриальным и постиндустриальным обществами. Поэтому при сопоставлении любых альтернативных проектов надо учитывать общую доминанту модернизации, без чего мы неизбежно попадаем в ловушку консервативноромантического утопизма. Национальные и регионально-цивилизационные ценности надо защищать, не упуская из виду общецивилизационных критериев эффективности — социально-экономической, научно-технической, политической”2. Опыт показывает, что позднеиндустриальная модернизация и постмодернизация могут развиваться параллельно, ибо индустриальное развитие является базой для формирования как технической, так и социальной базы постиндустриального, но все же они являются качественно различными типами общества3.
Современную хозяйственную жизнь и ее культуру уже нельзя отождествить с обществом “модернити” и его культурой, понимаемой как рационализм, индустриализм и сциентизм Нового времени. Особенности современного общества описываются в разных исследовательских парадигмах. Наиболее адекватными и широко признанными являются концепция постиндустриального общества (Д. Белл, А. Тоффлер) и концепция постмодерна (Ж. Деррида, Ж. Лиотар, Ж. Бодрийяр, З. Бауман). Концепция постиндустриального общества характеризует по преимуществу качественно новые уровни развития технологий и связанное с ними состояние производства и социальноэкономической сферы, а также новые культурные феномены, порожденные этими явлениями. Так, А. Тоффлер в известной работе “Третья волна” (1980) утверждает, что на смену обществам “первой волны” — аграрной и “второй волны” — индустриальной, приходит общество “третьей волны” — информационной. Главной движущей силой его развития являются современные информационные и телекоммуникационные технологии, главным богатством — информация. Этим определяются все изменения, происходящие в социальной, культурной, экономической сферах. Таким образом, концепция информационного общества А. Тоффлера основана на техническом детерминизме
2Панарин А.С. Выбор России: между атлинтизмом и евразийством / Цивилизации и культуры. Научный альманах. Вып. 2. М., 1995., c.49.
33 .Модернизация: зарубежный опыт и Россия. М., 1994, С. 101.
205
общественного развития и особенности современного общества выводит из специфики технологий.
Концепция постмодерна является более широкой, обращается к комплексному исследованию процессов в сфере мировоззрения, картины мира, культуры, нравственности и т.д., а также в институтах общества, в которых произошли столь существенные изменения, что современное общество стало принципиально отличаться от классического модерна. Эти изменения затрагивают и сферу хозяйствования, в особенности производства и потребления, труда и рабочей силы, отношений в процессе производства. Они столь существенны, что требуют и особой методологии и понятийного аппарата для адекватного понимания. Эти методологические подходы разрабатываются социологией постмодерна.
В то же время, целый ряд исследователей, среди которых Э. Гидденс, У. Бек и др. придерживаются мнения, что современное общество не вышло за рамки модерна и его следует описывать как “зрелый модерн”, “второй модерн” и т.п.
Высказывается также мнение, что постиндустриальное общество не просто качественно отличается от индустриального, но вообще выходит за рамки экономических формаций, то есть обществ, определяющие отношения которых связаны с индивидуальными материальными интересами человека, с рынком и принципиально ориентированы на обмен и эффективность, выраженную в деньгах, причем не только в сфере хозяйства, но и в социальных отношениях, политике, культуре. Понятие постиндустриального общества в его значимых характеристиках получает интерпретацию постэкономического, то есть выходящего за пределы базовых основ экономической эпохи
— всеобщего характера вещных отношений, частной собственности, труда как основной формы социальной деятельности4.
Однако следует иметь в виду, что постиндустриальные хозяйственные уклады и культурные ценности постмодерна даже в самых развитых обществах не охватывают все сферы жизни и все слои и группы населения, а являются более или менее объемными и влиятельными компонентами системы. Они сами в силу своей природы воспроизводят индустриальные и даже доиндустриальные уклады как внутри развитых стран Запада, так и в мировой системе Север—Юг. Особенностью мира постмодерна, в отличие от “модернити”, является то, что архаичные элементы не воспринимаются более как “тормоз” на пути общего прогресса, который надо устранить, а становятся необходимыми функциональными компонентами единой структуры. Поэтому говорить об общемировом
4 См. Иноземцев В.Л. За пределами экономического общества. М., 1998, с.192—205.
206
движении в сторону некого постэкономического общества нет оснований — лидеры экономического и социального развития, страны Запада и США, осуществляют свою доминирующую роль в мире вовсе не для того, чтобы его “постмодернизировать”, а лишь ради контроля над ним в собственных интересах: “полная глобализаци функций капитала делает его безразличным ко всем субстанциям чужих обществ. Капитализм как мировая система озабочен всемирным функционированием капитала, а не решением задач догоняющей модернизации, которые у нас на словах провозглашались”5.
Вышеизложенное свидетельствует о том, что постиндустриальные, постмодернизированные компоненты сосуществуют с “модернити” и модернизацией, а также с архаичными ценностями и институтами, и в современном мире одновременно разворачиваются процессы модернизации, постмодернизации и архаизации. В рамках стратегии развития транзитных обществ необходимо присутствуют ориентации на постиндустриализацию, но они должны дополнять устойчивый модернизационный комплекс, опираться на него. А это возможно лишь в условиях структурной модернизации, в полной мере учитывающей социокультурную самобытность каждой страны и региона и целенаправленно нейтрализующих архаизацию и анархизацию, а не усиливающей ее.
1.2. Социокультурные особенности постмодерна.
Теоретики постмодерна указывают на такие его общие характеристики как распад социокультурного единства, плюрализм ценностей, культурных форм и стилей, а также отсутствие единой универсальной “арочной” морали, ценностный релятивизм. Для постмодерна характерен постепенный отказ от “логоцентризма” как фундаментального для европейской культуры представления о развитии общества согласно единой логике, об однозначной детерминированности событий и явлений. Научные методы и принципы стратегического планирования реальных действий основываются на неодетрминизме, позволяющем учитывать случайные флуктуации, непредсказуемые последствия, нелинейность развития и отсутствие единой универсальной логики6. Восприятие мира принимает контекстуальный характер, основанный на целостном видении.
Ценностный релятивизм приводит к тому, что общество постмодерна становится деидеологизированным. Но оно не просто не нуждается в одной “единственно верной” идеологии (религиозной, классовой или какой бы то ни было другой). Существующее в
5Федотова В.Г. Криминал как продукт системы // Независимая газета, 09. 02. 2000.
6Кравченко С.А. Социология. М., 2002, с. 467-468.
207
общественном сознании множество идеологий все более рассматривается не как набор альтернативных проектов оптимального устройства реального социального мира, а как набор текстов, которые можно при необходимости использовать в качестве привлекательного символа. Так, идеями экономической свободы могут “обозначаться” различные практики (вплоть до криминальных), не имеющие по существу ничего общего с либеральными ценностями в их классической форме
Особенностью постмодерна является рост “симуляционных пространств”, под которыми подразумевается такое изменение сущности прежних ценностей, смыслов, институтов, норм, при котором они становятся подобиями прежних подлинных своих прообразов, но по существу не имеют с ними реального сходства. Эти образы-симулякры не имеют связи с объектами реального мира, которым они соответствуют, поэтому симуляционные пространства не подлежат оценки с позиций критериев истины, добра, красоты и т.д., а прочитываться как рядоположенные и равнозначные тексты, имеющие своих референтов в самих себе. Так, потребление в постмодернистской экономике перестает быть непосредственно связано с удовлетворением реальных потребностей, направлено не столько на реальные ценности и вещи, но на их символы (одежду приобретают не потому, что старая пришла в негодность и не служит защите от холода и т.п., то есть своему прямому назначению, а потому, что она вышла из моды).
Таким образом, постмодернистское видение мира не соотносит его феномены ни с какими “подлинными сущностями”, а воспринимает как совокупность альтернативных систем ценностей, тенденций развития, нормативных порядков. Соответственно, постмодернизм допускает “деконструкцию” социума как когда-то “сконструированного” текста. Так, общностям людей, сформировавшимся в эпоху модерна на основе деления на классы и считавшимся фундаментальными, противопоставляется любой другой принцип создания таких общностей — профессиональный, конфессиональный, гендерный и т.д., каждый из которых равноценен другому. В результате прежние социально-экономические интересы, лежащие в основе классовой борьбы, утрачивают значимость, поскольку на их место приходят другие интересы. Социум дробится, становится все более гетерогенным и внутренне дезинтегрированным.
Утрата прежней непосредственной связи социальных символов, идеологий, практик с референтом в реальной действительности, плюрализация ценностных стандартов и растущая гетерогенность социума вызывает к жизни такое связанное с постмодерном явление, как играизация общества7. В жизни людей все большее место
7 Фромм Э. Иметь или быть. М., 1998; Кравченко С.А. Играизация российского общества (К обоснованию новой социологической парадигмы) // Общественные науки и современность, 2002, № 6.
208
начинают занимать практики и поведенческие стратегии, направленные на удовлетворение потребности в самой деятельности, а не в достижении внешней по отношению к ней цели. Эти игровые практики часто интерпретируют как особенность высокоразвитых обществ, связанную с тем, что постоянно растет количество людей, стремящихся к самореализации, к деятельности ради нее самой как способа удовлетворения собственных потребностей в спонтанной творческой деятельности, в самореализации. Например, человек работает не просто для того, чтобы удовлетворить потребность в материальном вознаграждении за труд, а ради самого удовольствия, находимого в нем. Такая деятельность, где практическая целесообразность не является обязательным атрибутом, противопоставляется серьезным, всегда имеющим внешнюю цель практикам модерна, большинство из которых рационально ориентированы на внешнюю цель: человек трудится не для удовольствия трудиться, а ради зарплаты. Однако кроме свободного творчества играизация общества подразумевает и увеличение количества случайных, спонтанных, не подчиненных логике и какой-либо рациональности практик, которые теперь пронизывают все общество, а не являются атрибутом девиантных субкультур.
Вцелом непосредственно обусловленная ростом симуляционных пространств играизация действительно коренным образом отличает внутреннюю логику и картину мира постмодерна от рационального модерна. М. Вебер отмечал, что аскетическая протестантская этика осуждает игру в любой форме — от спорта и зрелищ до прагматически бессмысленного творчества — именно за привнесение в жизнь иррациональных страстей.
Вусловиях ценностного релятивизма постмодерна все большую силу набирает тенденция, которую исследователи называют “концом аскезы”, “демобилизацией личности”, а в неофрейдистской терминологии — “смертью отца” (Э. Фромм) в культуре. Эта тенденция развития социокультурных и нравственных характеристик личности связана 1) с отказом от рациональности и ориентацией на иррациональные, сиюминутные, спонтанные, случайные мотивы и практики; 2) с нежеланием субъекта подчинять себя внешнему целедостижению и дисциплине, например, все больше людей не хочет методично и самоотверженно добиваться высокого статуса и благосостояния, годами идти
кнамеченным целям, посвятив им всю свою жизнь и отказываясь от всего, что мешает этой цели, а стремится получить все сразу; 3) с потаканием своим капризам и прихотям, независимо от того, какие последствия это может вызвать; 4) с неразборчивостью в средствах удовлетворения сиюминутных желаний; 5) с отказом от обязательств, накладываемым на субъекта членством в социуме, таких, как гражданская и социальная
209
ответственность, а значит, с растущей индивидуализацией и добровольным отказом от социальных ролей и практик, которые в эпоху модерна были не только обязательными, но и желательными для члена свободного общества; 6) с “бунтом” — как в открытой, так, чаще, и в скрытой, форме против любого мобилизующего социокультурного начала, будь то власть, религия, мораль или закон. Все описанные социокультурные особенности общества постмодерна приводят к росту гедонизма и индивидуализма, ослаблению социальных связей.
Таким образом, глубинной социокультурной и социопсихологической тенденцией, характеризующей общество постмодерна и определяющей его специфику по сравнению с обществом модерна, является нравственная и психологическая демобилизация, связанная со “смертью отца” в культуре. На место рациональному планированию жизни, волевому контролю над собой, самоорганизации и мобилизованности во имя достижения сознательно поставленных целей, — то есть всему тому, что связано с мужским, серьезным и аскетическим началом в культуре, приходит иррациональное “движение по течению”, потакание инстинктам и желаниям, расслабленность и стремление к легким и приятным, необременительным практикам, ассоциирующимся с материнским началом. Возможность самореализации личности приписывается здесь лишь досуговым сферам, отдыху и потреблению, которое из обеспечения жизни превращается в саму жизнь как таковую. В массовой культуре постмодерна окончательно оформляется отмеченное Э. Фроммом перенесение смысложизненных ожиданий из сферы рациональных достижительных практик — того, что имеет смысл “быть”, в сферу приобретения, обладания — того, что означает “иметь”8.
Этой “материнской” культуре и присущ культ игры как удовольствия, как гедонистического отказа от серьезных целей и серьезных усилий, как замена труда (того, что “трудно”) и трудового вознаграждения — выигрышем, за который реально не отдано ни физических, ни интеллектуальных сил. Вместо планомерного, в течение всей жизни создаваемого роста состояния, во имя которого человек трудится, ожидается моментальный доход на бирже, в финансовой “пирамиде” и т.д., ради которого играют. Формируются целые субкультуры, в которых труд превращается в крайне нежелательное, даже “позорное” времяпрепровождение, а “достойным” признается лишь быстрый и легкий заработок — эти субкультуры питают растущий во всем мире криминальный бизнес.
Создатель теории постиндустриального общества Д. Белл указывает на противоречие между основными структурными составляющими его культуры: с одной
8 Фромм Э. Иметь или быть? М., 1998.
210
стороны, современное высокотехнологическое наукоемкое производство ориентировано на рациональность и эффективность, рост производительности труда, который обретает новый культурный смысл как форма творческого самовыражения личности, с другой стороны, мы сталкиваемся с принципиальным уходом от ценностей аскетизма и рационализма, ориентациям на гедонизм, приходящим на смену аскетическим ценностям протестантской этики и рационализму “модернити”9. Это противоречие изнутри подрывает стабильность постиндустриального общества, лишая его субъекта целенаправленной, творческой, активной, социально ориентированной деятельности.
З. Бауман, как и А. Тоффлер, утверждает, что в основе экономики и главное - извлечения крупных прибылей — в современном обществе лежит производство не материальных предметов, а идей. Особенность его состоит в том, что идея, поданная один раз, может потом многократно продаваться, и прибыльность дела в целом зависит не столько от производителя, сколько от потребителя, за которого и идет основная конкуренция. Таким образом, в процессе производства прибылей меняются местами производители и потребители: “большая часть населения интегрирована в современное общество в качстве потребителей, а не производителей”10.
Однако такая интеграция оказывается неустойчивой и чреватой внутренними противоречиями: она постоянно должна поддерживаться несовпадением потребностей и уровнем их удовлетворения, то есть двойственностью в жизни людей. Постмодернистское общество поэтому называют и потребительским, и в то же время, дерегулированным — основанным на постоянной неопределенности и риске.
Неопределенность и риск — настолько важная особенность общества постмодерна, что его даже называют “обществом риска” (У. Бек). Она вызвана к жизни как особенностями постиндустриальной экономики, так и спецификой культуры в целом. Неопределенность как важнейшая особенность состояния постмодернити в сфере экономического развития основана, с одной стороны, на колебаниях конъюнктуры рынков, волнообразных подъемах и спадах производства, порождаемых легкостью, с которой капитал в современном обществе перемещается по планете в поисках более выгодных условий. С другой стороны, в основе неопределенности лежит специфическая картина мира, где отрицаются длительные взаимодействия и принимаются лишь краткосрочные стратегии, где мир мыслится как “контейнер с одноразовыми вещами”, каждая из которых ценна лишь в данный момент времени и легко может быть заменена
9См.: Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., 1993.
10Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2002, с. 85.
211
любой другой11. Основа экономики постмодерна — потребление — и является такой кратковременной стратегией, где главной целью является даже не сама по себе полезность вещи, а удовольствие от новизны, что делает невозможным ни длительные привязанности, ни долговременное партнерство. То, что модно и престижно сегодня, завтра устареет и может стать предметом насмешки и позора. Любая вещь, договор, взаимосвязь и т.д. ценны лишь в момент наивысшей прибыльности и конкурентоспособности. По мере того как эти приоритеты утрачиваются, возникает потребность в новых, порождающая вечную нестабильность, неуверенность, зыбкость бытия: “Возведение конкурентоспособности и “открытой для всех” погони за максимальной выгодой в ранг основного (и чуть ли не единственного) критерия, разделяющего подходящие и неподходящие, правильные и неправильные поступки и действия, породило тот всеобщий страх, который пронизывает в наше время большинство людей, то широко распространенное чувство неуверенности, который испытывает едва ли не каждый... Людям предлагается (скорее навязывается) беспрецедентная свобода, но ее ценой становится столь же беспрецедентная неуверенность”12.
1.3. Постмодерн в цивилизациях Запада и Востока.
Сущность постиндустриального общества, по мнению исследователей, составляют “тотальные антизападные тенденции на Западе”13, связанные с нарастающим несовпадением экономико-технологических и социокультурных реалий конца XX — начала XXI вв. с ценностями культуры “модерна”, в первую очередь с его универсализмом, рационализмом, логоцентризмом, аскезой и “отцовской культурой”. Современными теоретиками культура новейшей эпохи в целом и социокультурные факторы экономического развития в частности осознается как отказ от “модернити” или даже ее отрицание, вызванное невозможностью принять в новых условиях институты и ценности классической культуры “модернити”14.
Концепция постмодерна вызвала особый интерес на Востоке, в частности, в Японии. Это обусловлено целым рядом причин. Во-первых, принадлежность Японии, а в настоящее время и наиболее развитых стран Юго-Восточной Азии, к мировому Центру, развивающему современные информационные технологии, предполагает и развитие
11Бауман З. Указ. соч., с. 197.
12Бауман З. Указ. соч. с. 201.
13Postmodernism and Japan. L., 1989.
14Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., 1993, с.20.
212
соответствующих им социокультурных ценностей и институтов. Во-вторых, отход Запада от культуры “модернити” на Востоке был воспринят многими как возможность не только отказаться от навязанных вестернизаторских вариантов догоняющей модернизации, но и вернуться к собственной традиции, получающей оправдание по большому историческому счету. В-третьих, “отказ от западного на самом Западе” позволил восточным исследователям, обратившимся к своей традиции как к адекватной основе современного развития, взглянуть на нее по-новому и увидеть такие ее эндогенные черты, которые, по существу, тождественны тем чертам культуры постмодерна, которые подчеркивают современные исследователи на Западе. Оказалось, что то, что для Запада является отказом от собственного социокультурного пути, по которому шел в течение последних пятисот лет, для Востока, в частности, для Японии, является органичными свойствами эндогенной культуры. Можно сказать, что в теориях постмодерна на Востоке мыслители обрели возможность для национального самосознания нового уровня, самоутверждения и даже реванша в новых историко-культурных реалиях.
В то же время, японский постмодернизм отличается и рядом особенностей. Так, специалисты подчеркивают, что в Японской культуре не актуальны деконструкции, составляющие важнейшую особенность постмодернизма как контркультурной тенденции модерна на Западе. Это объясняется тем, что в самобытной японской культуре не было тех компонентов, которые потребовали “деконструкции” на современном Западе: единой универсалистской метафизической картины мира, атомарного субъекта-носителя рациональной “отцовской культуры”, “арочной морали” и универсальной иерархически выстроенной системы ценностей, линеарной ориентации на будущее, которой подчиняется настоящее.
Японская культура, по мнению ряда исследователей, изначально несла в себе целый ряд свойств, которые Запад обрел только в ситуации постмодерна. В Японии нет универсальной картины мира, подчиняющейся единой логике и закономерностям: этой культуре присущ релятивизм во всех его проявлениях, в том числе и в онтологическом, мир воспринимается в постоянном становлении и спонтанном развитии, и именно этой текучестью, неопределенностью он дает человеку и культуре импульсы к творчеству. Субъект в японской культуре не обладает жесткой определенностью и рациональными ориентациями. Напротив, он мыслится контекстуально: во-первых, личность идентифицирует себя по социальному окружению, контексту, в который она встроена, на который ориентируется и в рамках которого, а не сама по себе, развивается. Это “мягкая” личность, структура которой размыта и находится в постоянном становлении вместе со становлением группы, общества и мироздания в целом. Во-вторых, сознание “мягкой”
213
личности подчинено не ориентациям на определенные с однозначной четкостью ценностные приоритеты, а требованиям контекста, в котором в данный конкретный момент она находится. Вместо рациональному подчинению себя достижению “внешних” целей японец скорее ориентируется на встраивание в иррациональную подвижность контекста. Ценностный релятивизм и отсутствие единой “арочной морали” всегда было присуще японской культуре, которая парадоксальным (на первый взгляд) образом сочетает в себе высокий мобилизационный потенциал с ситуативными нормами поведения и контекстуальными представлениями об основных нравственных универсалиях. Здесь нет устойчивых и однозначных представлений о добре, зле, истине, справедливости и т.д. — они определяются согласно конкретной ситуации. Даже такие “актуальные” в XX в. оппозиции, как “традиционное—современное”, “эндогенное— западное” в сознании японской молодежи начала XXI в. все более утрачивают значение.
Критическим возражением тем, кто видит японскую культуру неким эндогенным аналогом постмодерна, часто возражают, что ей присущи групповые ориентации, и “мягкий” индивид не является автономным, а его подвижность находится в рамках групповой идентичности. На эту критику сторонники японского постмодерна отвечают утверждают, что в конце XX в. начались достаточно интенсивные процессы размывания групповых ориентаций, что для “новых японцев” характерны установки на свободу, индивидуализм, расширение потребления и гедонизм, на открытость внешнему миру. Групповые ориентации молодых людей претерпевают существенные изменения: вместо идеалов служения и преданности группе, самоидентификации по отношению к ней здесь наблюдается все больше спонтанности, временности, текучести, коммуникативных, а не онтологических мотивов.
Исследователи отмечают и высокую игровую направленность современной японской культуры: освоение новейших технологий, их развитие и внедрение являются для японцев скорее свободной игрой, в которую вкладываются скорее страсть и непосредственный “детский” азарт, нежели жесткую рациональную модернизационную аскезу (которая была, например, присуща россиянам эпохи индустриализации). В то же время, в Японии наблюдается и колоссальные интерес к играм в их досуговом, развлекательном, гедонистическом проявлении.
Постмодернизм в Японии и на Востоке вообще — результат “совпадения” традиционных ценностей этих культур с новейшими общемировыми тенденциями, он находится под постоянным вниманием исследователей и еще ожидает своего адекватного осмысления. Однако он уже нашел оригинальное воплощение в современной организационной и деловой культуре.