книги / Язычество древних славян

591 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИСТОКИ СЛАВЯНСКОЙ МИФОЛОГИИ

Здесь мы сразу попадаем в иную историческую обстановку, действуют здесь другие герои. Изучение примет конкретной исторической жизни в этом комплексе сказок подтверждает вывод, сделанный Н. В. Новиковым на основании чисто фольклористического анализа, что эта группа сказок содержит больше признаков позднейшего времени, чем сказки «О трех царствах» 128 Если в сказках «О трех царствах» Змей или заменяющая его Баба-Яга сами активно нападают на землю богатырей, наносят ей урон, то здесь Змея не пускают на Русь; богатыри встречаются с ним на порубежье, на пограничной реке.

Сказания о божественном кузнеце (кузнецах), которые возникли рань­ ше и, по всей вероятности, в первый период существовали самостоятельно, завершаясь мифическим эпизодом постройки укреплений с помощью поко­ ренного Змея, теперь инкорпорируются в сказочный текст, но, как прави­ ло, без описания пропахивания на Змее рва «аж до моря». Очевидно, укрепления уже построены, границы богатырской земли определены и защищены богатырской стражей у моста через реку, где и происходит обязательный бой со Змеем. Во всей сказке ощущается новый строй жизни: существует царь, живущий во дворце; герой за свою победу не получает не только золотого, но вообще никакого царства. Да и герои здесь иные, более сложного состава. Они не равноправные родные братья, из которых младший выделяется силой и смелостью, нет, они принадлежат к разным общественным горизонтам: один из них — царевич (но не тот золотой солнечный царевич, который упомянут выше), второй — сын служанки, а третий — сын собаки, имеющий вполне человеческий богатырский облик

истановящийся главным героем этого сказочного комплекса. Сказочный замысел этого комплекса сложнее, чем предыдущего,— там

какая-то женщина рождает тройню; в этом нет ничего чудесного. Все внимание там устремлено на выдвижение младшего, Светозара, на первое место. Здесь три существа женского пола одновременно беременеют от съеденной золотой рыбки. Роль главного героя, будущего победителя Змея, заранее отдана странному ребенку, рожденному собакой. Он, этот Сучич, становится равным тому солнечному Световику или Светозару, в котором мы усматривали сказочное отражение Царя-Солнца.

Во всей истории славянства мы можем указать только один-единствен- ный период, когда солнечное начало как-то соединялось с почтительным Отношением к собакам,— это скифское время, когда в земледельческой зоне разжигали огромные ритуальные костры (очевидно, в весеннюю и летнюю солнечные фазы), а на алтарь-жертвенник укладывали принесенную в жертву собаку или несколько собачьих голов.

Напомню, что фольклористами отмечено распространение имени Сучича, Сученко преимущественно на Украине и Белоруссии. В России этого героя звали Быковичем, Коровьим или Кобыльим Сыном. Археологически известные зольники (остатки ритуальных костров) встречены на Украине,

взоне бытования сказок о Сучиче. В этой связи представляет особый

Новиков Н. В. Образы..., с. 67.

596 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИСТОКИ СЛАВЯНСКОЙ МИФОЛОГИИ

Баба-Яга в этих сказках (может быть, перешедшая сюда из более ран­ него эпоса) иногда достигает космических масштабов, а иногда оказывается кобылицей.

Когда русский богатырь действует в змеиной земле, то нередко его преследует Баба-Яга, летящая в ступе. Этот странный сказочный образ, быть может, следует объяснять, исходя из значительного сходства русской деревянной ступы со скифским или сарматским котлом на поддоне.

Действуя в тылу разбитого змеиного войска, русские богатыри должны были иметь дело с кочевьями, кибитками, где в изобилии находились подобные котлы, существовавшие на протяжении целого тысячелетия. Змеихи-матери, змеихи-жены и змеихи-сестры были окружены этими типич­ нейшими скифо-сарматскими предметами, и их передвижение по степи можно было в сказочной передаче изобразить как полет в ступе.

Третьим сказочным комплексом являются сказки о «Девичьем царстве», или «Подсолнечном царстве». По всей вероятности, они отражают соседство древних славян с «женоуправляемыми» сарматами.

Девичье царство находится на юге, в приморской, «подсолнечной» стороне. Девы-воительницы ездят верхом на конях, стерегут свое царство. Есть в этом царстве и каменные города. Вся обстановка указывает на причерноморскую географию.

Тацит в I в. н. э. пишет о том, что венеды «из-за смешанных браков...

приобретают черты сарматов». И действительно, сказки о «Девичьем царстве» отразили не столько героические схватки с могучим врагом, сколько приятные встречи богатырей со степными красавицами.

Эти, наиболее поздние, части праславянского эпоса вошли в какой-то мере и в былинный средневековый эпос.

Обширный сказочный фонд, удачно приведенный в систему Н. В. Но­ виковым, позволяет наметить следующие этапы его развития.

1.Киммерийский этап. Борьба с наездами, постройка укреплений, овладение железом. Создание первого богатырского эпоса с привле­ чением более древних мифических сказаний XI—IX вв. до н. э.

2.Войны с киммерийцами в «змеиной земле» VIII в. до н. э.

3.Противостояние скифским наездам. Расширение творческой базы

4.Полуновеллиетические сказания о взаимоотношениях с сарматами и сарматками III в. до н. э.—III в. н. э.

Сказка донесла до нас и очень архаичную мифологию, и первичные формы героического эпоса, начало которого отстоит от начала создания былин Киевской Руси на целых два тысячелетия.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. Необъятный материал по славянскому язычеству, дожившему в своих пережиточных формах почти до наших дней, не уместился в этой книге. Систематическое изложение доведено только до последних веков перед нашей эрой. Ни верования славян времен Плиния и Тацита, ни богатейший фонд сведений о язычестве Киевской Руси не попали на стра­ ницы этой книги во всем своем объеме и в последовательном рассмотрении, хотя автору и приходилось по разным поводам обращаться то к русским летописям X —XIII вв., то к идолам вроде Збручского, то к поучениям против язычества X I—XIV вв. Эти разнородные источники привлекались ретроспективно для разъяснения тех или иных древнейших религиозных представлений.

В известной мере незавершенное здесь освещение темы язычества может восполнить солидное исследование Г. Ловмянского, посвященное VI— XII вв. и как бы продолжающее хронологически эту книгу Ч

2. Внимание, уделенное в этой книге древнейшему, в известной мере доисторическому периоду жизни славянства, вполне оправдано тем, что в эпоху Киевской Руси происходит «смерть богов», вытесняемых из народ­ ного сознания новыми формами христианского богословия. Корни же всех языческих представлений уходят в отдаленную доисторическую первобыт­ ность. Во-вторых, был предпринят специальный розыск «Глубина памяти» для того, чтобы выявить, из каких хронологических глубин, из каких стадий человеческого мышления те или иные образы и представления донесены до народного творчества (предания, обряды, заклинания, орнамент), фиксируемого этнографами X IX —-XX вв.

3. Анализ глубины народной памяти привел к несколько неожиданному, но очень важному выводу: оказалось, что эволюция религиозных пред­ ставлений являла собой не полную смену одних форм другими, а наслаива­ ние нового на старое. Архаичные представления, возникшие на ранних

1 Ьоют1ап$к1 Н. КоП§]а 31о\утап I ирас1ек. \Аагзга\ха, 1979. Выход в свет этой инте­ ресной к н и г и не снимает с нас обязательства повторно рассмотреть язычество сла­

вян II—IX вв. н. э. и Киевской Руси с более широким привлечением археологиче­ ских и этнографических материалов. Труд Г. Ловмянского, продолжающий иссле­ дования А. Брюкнера, В. И. Мансикка, Л. Нидерле и Н. М. Гальковского, оставляет простор для последующей разработки целого ряда тем, связанных с язычеством во­ сточных славян.

588 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

стадиях развития, продолжали существовать, несмотря на то что рядом с ними (так сказать, над ними) уже образовались новые наслоения.

Экскурсы в отдаленную первобытность (палеолит, мезолит) имели целью не воссоздание во всем объеме общечеловеческих истоков религиоз­ ных представлений, а только лишь определение времени и условий зарож­ дения тех пережиточных явлений, которые уцелели в фольклоре славянских народов вплоть до XX в.

Выявление хронологического диапазона между возникновением явле­ ния и фиксацией его пережитков, диапазона, измеряемого иногда десятка­ ми тысячелетий, позволяет экстраполировать данное явление на весь этот хронологический промежуток.

4. К первобытным охотникам палеолита и мезолита восходит целый ряд элементов восточнославянского фольклора: заговоры сил природы, загово­ ры от зла (упырей), образ окруженного огнем «хоботистого» чудища (ма­ монта?), культ медвежьей лапы, сказочный богатырь Медвежье Ушко, получеловек-полумедведь, богатыри, одетые в шкуры,— все это отголоски каменного века.

5. Из палеолитической глубины идет, по всей вероятности, и культ Волоса-Велеса, переживший также ряд коренных изменений. Следует признать верной догадку лингвистов о том, что это божество отождествля­ лось с медведем. Можно думать, что первоначально это было божество охотничьей добычи, «бог мертвого зверя», сохранивший надолго связь с миром мертвых.

Волос был, по всей вероятности, не небесным божеством (небо в палео­ лите не играло особой роли; мир человека был еще плоским), а вполне зем­ ным покровителем отважных охотников, одетых в звериные шкуры и уподобленных тем животным, на которых они нападали.

Этнография многих народов знает карнавалы с обязательной маской медведя. У восточных славян медвежий маскарад был приурочен к двум солнечным фазам: к первой неделе после зимнего солнцестояния (новый год) и ко дню весеннего равноденствия (белорусские комоедицы XIX в.). Это были велесовы дни славянского языческого календаря.

В бронзовом веке в пору пастушеских переселений Волос-медведь стал «скотьим богом». С именем «скотьего бога» Волос-Велес дожил до Киев­ ской Руси, но тогда смысл этого словосочетания стал уже иным: так обозначаЛя бог богатства.

6. Русский книжник эпохи Владимира Мономаха дал интереснейшую (и в основном верную) периодизацию древнего язычества: первоначально люди приносили жертвы «упырям и берегиням». Это можно перевести на язык науки как дуалистический анимизм, задабривание вампиров и

о древнейших божествах плодовистости и плодородия, не выявив древних общечеловеческих корней этих представлений и упоминая рожаниц лишь вскользь в качестве мелких домашних божков. Исследование показало, что

рожаниц было две и что их матриархальный культ предшествовал культу патриархального Рода.

7. Культ двух рожаниц, богинь, обеспечивающих плодовитость и пло­ дородие, прошел две основные стадии: охотничью и земледельческую. Первую мы восстанавливаем по многочисленным мифам разных охотничьих племен. Время возникновения этих охотничьих представлений хорошо документировано мезолитическими погребениями шаманов. Небесные Хозяйки Мира представлялись полуженщинами-полулосихами; они на­ ходились на небе, отождествлялись с двумя важнейшими звездными ори­ ентирами, носившими названия Лосихи и ее теленка: совр. Большая Мед­ ведица (древнерусск. Лось) и Малая Медведица. .

По отношению к Волосу мезолитические рожаницы отражали более позднюю стадию охотничьих представлений; мир уже перестал быть од­ номерным, земным и расслоился на три яруса: нижний, лодземно-подвод- ный (символ — ящер), средний — земной и верхний — небесный, звезд­ ный.

Хозяйки Мира — мать и дочь — рождают все поголовье животных, рыб и птиц, необходимое людям.

8. Представления о двух Небесных Хозяйках хорошо документиро­ ваны искусством индоевропейских земледельцев энеолита (часть их явля­ лась языковыми предками славян). Рожаницы земледельческой эпохи — покровительницы урожая, подательницы небесной влаги-дождя. Они иногда сохраняют архаичный облик оленей или лосей,.как бы плывущих по небу в дождевом потоке; иногда изображаются в виде огромных ликов, занимающих всю Вселенную от земли до «верхнего неба». Но наиболее частым оформлением двух рожаниц в энеолитическом искусстве Цент­ ральной и Восточной Европы является изображение (по принципу рагз рго Ьо1о) четырех женских грудей, неразрывно связанных с символикой питающей влаги, т. е. опять-таки с дождем. Эта символика доживает в орнаментике посуды до середины бронзового века, встречаясь у прасла­

унаследованными от предшествующей охотничьей эпохи, у ранних земле­ дельцев появилось и представление о единичном женском божестве рож­ дающей земли. Возможно, что образ Великой Матери идет из палеолита, где он выражает идею плодовитости (дебелые палеолитические «венеры»), прежде всего человеческой, умножение числа охотников, усиление про­ дуктивной мощи племени. У земледельческих племен Великая Мать мыс­ лилась, с одной стороны, космогонически как Прародительница Мира, мать богов и всего сущего, а с другой — как Мать-Земля, Мать-сыра-зем- ля и в силу этого — покровительница урожая. На русской почве это вы­ разилось в образе богини Макоши (иногда — Мокошь) — единственного женского божества, включенного Владимиром Святым в свой дохристиан­ ский пантеон.

Ма-кошь — «Мать урожая», так как слово «кош» означало: повозку для снопов, корзину для зерна, плетеный амбар для соломы, загон для скота.

600 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Представления о едином божестве-матери и о двух небесных рожани­ цах, вероятно, сложно переплетались между собой и не создавали стро­ гой системы.

10. Культ рожаниц у русских документирован, во-первых, большим количеством письменных средневековых памятников, а во-вторых, та­ ким массовым источником, как крестьянская вышивка X V III—XX вв. русского Севера.

Кроме того, культ рожаниц сопровождался ритуалом ежегодных жертвоприношений важенок оленя: согласно легенде из лесу прибегали две важенки (мать и дочь), одну из них приносили в жертву.

Вышивки изображают рожаниц такими, какими их обрисовывают мифы охотничьих племен: женщины с ветвистыми лосиными или оленьими рогами, иногда с четырехсосковым выменем. Антропоморфное переплетено с зооморфным. Рожаницы обычно изображались г позе роженицы с раз­ двинутыми и согнутыми в коленях ногами. Иногда вышивались около них головки новорожденных «оленьцов малых».

Неудивительно, что церковники на протяжении шести—семи веков так резко нападали на этот культ, имевший столь непристойный рекви­ зит, как полотенца-набожники с рожающими лосихами-рожаницами. Вышивальщицы постепенно стремились зашифровать излишний натура­ лизм своих рожающих рожаниц и придавали их фигурам вид креста, де­ рева с раскинутыми ветвями, «женщины-вазона» и т. п.

11. Многочисленные фольклорные материалы (русские, белорусские, польские, литогские и др.) позволяют установить имена двух славянских рожаниц: мать Лада («Великая Лада») и ее дочь — Леля. Это две богини весенне-летнего цикла, связанные с весенним возрождением природы, началом полевых работ, а в дальнейшем с вызреванием урожая и летним солнцестоянием. Значительный цикл славянских песен в качестве припева содержит обращение к Ладе (в звательном падеже — Ладо!). Средневе­ ковье знает святилище Лады и Лели (Польша, район древних «Венедских гор»), упоминаемое в XV в.

Русская ритуальная вышивка в своем наиболее высоком выражении содержит интереснейшую трехчастную композицию: в центре — высокая женская фигура, которую, очевидно, следует толковать как изображение Макоши, олицетворяющей Мать-сыру-землю. По сторонам — две всад­ ницы (Лада и Леля), иногда снабженные сохами за седлом, что ведет нас к известному фольклорному мотиву встречи Весны, едущей на золотой сохе. В такой композиции у всех участниц руки молитвенно подняты вверх, к небу. Полотенца с такими вышивками — очевидно, реквизит об­ ряда, сопровождавшего начало пахоты. Другой вариант трехчастной ком­ позиции приурочен, по всей вероятности, ко дню летнего солнцестояния (Купала): руки участников опущены к земле, где вызревает урожай, а вся композиция щедро насыщена солнечными знаками, что вполне естест­ венно для праздника, во время которого «солнце играет».

Древнейший прототип вышивок, изображающих женщину с подняты­ ми к небу (к солнцу) руками и так же в окружении птиц, как и на вышив­ ке, относится на праславянской территории к VII в. до н. э.