книги / Собачий бог
..pdfган прицелились в нее. Но не выстрелили — Наташка оказалась на линии огня.
Цыгане отпрыгнули в стороны, один из них крикнул Алешке:
— Стреляй!
Пуля попала раненой псине прямо в грудь и опроки нула ее. Овчарка завалилась на бок, на груди пузыри лась кровь, слышалось хрипенье.
Алешку трясло, он опустил ружье и внезапно увидел третью собаку — она набегала сбоку. Выстрелить Алеш ка уже не успевал, поэтому он молча упал на Наташку, повалил ее в снег и закрыл своим телом.
Овчарка почти налетела на него, но тут выстрелила старая цыганка. Но она промахнулась. Собака вцепи лась в Алешкин полушубок, яростно рванула его, почти приподнимая самого Алешку. Трое цыган бежали к ним с перекошенными лицами, голося что было сил.
Полушубок уже летел клочьями, и на снегу появилась чья-то кровь, — и в этот момент на хребет собаки опус тилось неизвестно откуда взявшееся большое березовое полено. Раздался хруст, псина вытянула задние ноги, хотя пасть ее еще продолжала терзать полушубок, пыта ясь добраться до Алешки.
Полено отлетело в сторону, описав полукруг. Цыгане замерли, старая цыганка широко открыла рот, испуган но глядя то на полено, то на издыхавшую собаку.
Тем временем через забор во двор стали прыгать воен ные. Они подбегали разом со всех сторон, с автоматами в руках. И внезапно весь двор осветился: это вспыхнули прожектора на военных машинах, стоявших за заборами.
Потом наступила тишина. С Алешки стащили полу мертвую собаку, подняли самого Алешку, следом Наташ ку — живую и невредимую.
— Откуда кровь, а? Кровь откуда? — спрашивал, как заведенный, один из цыган.
Алешка показал порванный рукав полушубка: кровь капала из прокушенной руки.
— Обыскать двор! — крикнул кто-то командирским тоном. — Трупы собак сюда, к свету!
* * *
Солдаты схватили подстреленных собак, вытащили на середину двора и уложили на развернутый брезент. Сюда же бросили и третью.
И тут внезапно началось: шкуры рвались, расползаясь, будто по швам. Из-под шкур появлялись залитые кро вью человеческие тела.
Наташка дико вскрикнула, заголосила другая цыган ка, отворачиваясь и защищая лицо поднятой рукой, в которой было ружье.
Лица цыган стали белыми. Даже солдаты попятились. Шкуры постепенно сползли совсем; на почерневшем от крови брезенте остались лежать трое убитых муж чин — в нелепых позах, со скрюченными руками, широ
ко открытыми мертвыми глазами.
Но вот одна из шкур слегка шевельнулась, припод нялась, дотянулась до трупа и припала к нему. Послы шались чавканье и хруст. Брызнула кровь. Человек на чал исчезать; шкура быстро и ловко грызла его, отхватывала громадными кусками и глотала, сокраща ясь змеей.
Потом ожила вторая шкура, потом и третья. Хруст и чавканье усилились.
Испуганный голос скомандовал что-то невразуми тельное. Цыган оттеснили от расстеленного брезента солдаты. Встали кругом. И разом открыли огонь.
В грохоте и дыму полетели вверх клочья шкур, куски мяса; дым стал красным от крови.
Стрельба длилась долго, бесконечно долго, — по край ней мере, так казалось всем, находившимся во дворе.
* * *
Едва собаки бросились в атаку, Густых выскочил из ук рытия и гигантскими прыжками понесся к дому, дер жась ближе к забору. В руке он держал короткий обрезок арматуры, найденный в укрытии. Здесь стеной стоял вы сокий, выше человеческого роста, высохший бурьян, полузасыпанный снегом, бежать по нему казалось не возможным, но Густых в несколько секунд перебрался через бурьян и добежал до дома. Юркнул за угол.
Тут царил густой мрак, но зрение Ка обострилось. Он мгновенно увидел раму дальнего, темного окна. Рама была выкрашена белой краской, и на ее фоне отчетливо виднелись загнутые большие ржавые гвозди, которые и держали раму. Молниеносно и умело, будто занимался этим всю жизнь, Густых отогнул гвозди, тем же обрезком арматуры поддел раму снизу, потом — с боков. Ак куратно вынул ее и поставил в заросли бурьяна.
Второй рамы не было: дров здесь явно не жалели. Когда началась стрельба, Густых уже влезал в окон
ный проем.
Соскользнул с подоконника, увидел небольшую ком нату с двумя лежанками и дверной проем. За ним была еще одна комната, и Густых с облегчением увидел в ней несколько шкафов.
Он открыл один из них — самый большой, как ему по казалось,. трехдверный, под потолок. Он уже протянул руку, чтобы освободить от тряпья пространство, в кото ром мог бы уместиться.
План его был прост: он дождется, сидя в шкафу, когда шум уляжется и Дева вернется в дом. Вот тогда-то он и выполнит наконец предназначенное ему Искупление.
В комнате вспыхнул свет.
Густых зажмурился на мгновенье, а когда открыл гла за, увидел молодого человека в куртке, но без шапки, с густыми локонами волос. В руке молодой человек дер жал «Стечкина», а дуло его было направлено в грудь Гус тых. За молодым человеком маячил еще кто-то, постар- ,ш е — белобрысый, с измятым небритым лицом, с расширенными от страха глазами.
—Владимир Александрович, поднимите, пожалуйста, руки, — внятно сказал молодой человек.
Это «пожалуйста» и обращение по имени-отчеству по действовали на Густых завораживающе. Он повернулся
имедленно поднял руки.
—Повернитесь ко мне спиной, — сказал молодой и добавил еще мягче: — Будьте так добры.
Густых хотел было возразить, но ничего умного в голо ву не пришло. Да и голова мгновенно опустела. Он по вернулся. Прямо перед ним, за широким дверным про емом, чернел проем выставленной оконной рамы. Было довольно соблазнительно нырнуть в него и растворить ся в темноте. Но ведь тогда не состоится, или, по край ней мере, будет снова отложено на неопределенный срок Искупление.
—А теперь я попрошу вас, — тем же настойчивым,
но любезным голосом сказал молодой, — лечь на пол лицом вниз. Сначала, чтобы вам было удобно, встань те на колени. Руки — на спину. Если вас это не очень затруднит.
Густых, окончательно сбитый с толку, выполнил и это нелепое приказание.
Лежа, прижавшись щекой к крашеному полу, Густых наконец сообразил, что он должен сказать:
—Кто ты такой, чтобы командовать мною?
—Вы, Владимир Александрович, в розыске уже не сколько часов. В чем вы обвиняетесь, не знаю. Но при каз отдан, и я его исполняю.
Тут он сказал тому, что стоял позади:
—Давай свяжи ему руки. Покрепче попрошу.
Густых вытерпел и это унижение. Белобрысый свя зал его на совесть, перетянув кисти рук чем-то вроде вожжей.
— А теперь мы посидим и подождем, — сказал моло дой. — Слышите, Владимир Александрович? Осталось совсем недолго.
Стрельба за домом, отдававшаяся гулким эхом в ма ленькой пустой комнате, затихла. Со двора доносились непонятные крики.
Потом захлопали дальние двери: в комнату входили люди. И Густых внезапно почуял запах Девы.
И все остальное для него исчезло: ни множество голо сов, ни грохот сапог, ни даже этот юный, с едва отрос шими усиками, человек с пистолетом — ничто не могло отвлечь или помешать ему.
Густых напряг руки. Но вожжи были слишком креп кими. Они трещали, но не рвались.
И тогда руки Густых стали удлиняться, расти...
Одновременно он перевернулся с живота на спину и увидел, что молодой пятится к выходу, пистолет в его руке ходит ходуном, а белобрысого вообще не стало. Гу стых поднял колени, вытянул руки из-за спины и начал подниматься. Одновременно он рвал руки из пут. Ему удалось ослабить узлы, и тогда он напрягся в полную силу. Путы стали истончаться и лопаться, разлетаясь
отрезками кожи. Это, кстати, были не вожжи. Это была конская сбруя.
Он встал. Выстрел, ударивший его в грудь, лишь от бросил его, но не остановил. Густых отчаянно рванулся вперед, одним движением руки смахнув молодого с до роги и бросился туда, откуда раздавались громкие го лоса и цыганская речь мешалась с русским крепким матом.
Он влетел в комнату, забитую людьми, так неожидан но, что никто не успел ему помешать. Он сразу же уви дел деву, сидевшую на низком диванчике, застланном ковром. Тех, что стояли у него на пути, он посшибал, не останавливаясь, как кегли. Еще мгновение — и его руки дотянулись до горла Девы. Она вскрикнула и смолкла.
* * *
Кто-то стрелял. Потом цыгане резали его ножами. Его тащили за ноги, пинали и били чем попало: старая цы ганка, например, била его по голове сковородой.
Потом один из цыган сбегал в сени, вернулся с топо ром, предупреждающе крикнул. И одним ударом почти отсек руку Густых. Еще несколько ударов, — и руки пере стали ему принадлежать. Густых упал на ковер, морщась от вида собственных обрубков, торчавших из пробитых рукавов. Но он был спокоен, абсолютно спокоен: его Ка сосредоточилось в руках, и руки сделают свое дело.
Тело Густых вытянулось и обмякло. Искупление состоялось.
Дева лежала на диване, раскинув руки и некрасиво скрестив ноги. Две быстро чернеющие руки намертво впились в ее нежное девичье горло.
Она шевельнулась. И открыла глаза.
Нар-Ю ган
Три волка улепетывали по заснеженному редколесью от страшной гудящей птицы. Волки были молодыми, неопытными и к тому же еще ни разу не встречались с таким врагом.
Вокруг них взрывали снег горячие пули — огненные, молниеносные, как сама смерть.
Волки не знали и не могли знать, можно ли бороться с такой огненной смертью и можно ли от нее спрятаться.
Впереди было болотистое озерцо, и у первого вол чонка, выбежавшего на лед, сразу разъехались лапы. Он ткнулся мордой в лед, задержавшись на мгновение. И в это самое мгновение жгучая невидимая молния уда рила его между лопаток. Волчонок охнул от неожидан ности, отлетел и замер.
Остальные перескочили через него и помчались дальше. Лапы скользили, волчат бросало из стороны в стороны.
* * *
Шуфарин, заместитель начальника лесного управле ния, с удовольствием крякнул:
— Один есть! — и показал большим пальцем вниз. Его напарник*— он же подчиненный — кивнул. Шуфарин снова приложился глазом к окуляру прице
ла. У него был новенький навороченный карабин, и сам себе он казался в этот момент лихим героем американс кого боевика. Правда, вертолет был совсем не таким, как в кино: нечего было и думать картинно выставлять ногу на подножку, трудно было даже высунуться наружу — ветер мгновенно обжигал щеки морозом.
Он выстрелил трижды и ни разу не попал: на этот раз скользкий лед оказался союзником волков — они совер шали непроизвольные броски, виляли задами, а то и кружились, распластавшись на брюхе.
Наконец и второй волк упал, закинув лапы. Последний, кажется, понял, что убегать бесполезно.
Он присел, прижав уши к голове и глядя на ужасную стрекочущую птицу, висевшую над ним.
Вертолет сделал разворот, и Шуфарин крикнул в ухо напарнику:
— Ну ладно, возьми этого себе!
Напарник, закутанный до самых глаз, высунулся с карабином, начал целиться. Волк был метрах в пятиде сяти от него. Не попасть в такую цель было бы непрос тительно.
— Давай, давай! — весело крикнул Шуфарин, выгля дывая поверх головы стрелка.
Кажется, он моргнул, или просто случилось какое-то краткое помутнение рассудка. Во всяком случае, выст рела не последовало, а волк, вместо того чтобы отбро сить лапы, вдруг прыгнул.
Сказать «прыгнул» — значит не сказать ничего. Но другого подходящего слова у лесного начальника не нашлось, а времени подумать не осталось: прямо перед ним мелькнула оскаленная волчья пасть, дох нувшая зловонием, и тотчас что-то темное, душное навалилось на Шуфарина, опрокидывая и его, и на парника на пол.
Раздался запоздалый выстрел, один из пилотов выгля нул из кабины, завопив:
— Чи вы здурилы??
Но, увидев, что творится в салоне, мгновенно спря тался.
Волк, дрожа от ярости и усталости, перекусил руку, сжимавшую карабин, рванул глухой воротник пуховика и сомкнул зубы на горле.
Отскочил и бросился на второго, который, бросив ору жие, завывая, пытался вползти в кабину.
Волк рухнул ему на спину.
Вертолет тряхнуло, но волк уже вцепился в шею жертвы.
* * *
Посреди бескрайнего белого редколесья, на увале, си дела серебристая волчья богиня, и, прищурив янтарно золотые глаза, смотрела на нелепо закружившийся над болотом вертолет.
Хорошее представление.
Она видела, как вертолет накренился и понесся боком, а потом внезапно, будто сбитый на лету, рухнул вниз, на черные кривые сосны.
Взметнулось облако снега. Из этого фонтана взлетели обломки, а потом над соснами пронеслись белые стреми тельные фигуры, и заиграл удаляющийся охотничий рог. Силуэты расплывались, быстро теряя очертания, пока не слились с белесыми облачками на фоне серого неба.
Стало тихо.
Волчица прикрыла глаза и тряхнула могучей головой. Да, это хорошее представление. Жаль только, что — единственное. Больше стреляющих вертолетов над тай
гой не будет. Пока.
* * *
Степка торопился. До избушки оставалось совсем не далеко, и он прибавил ходу. Трое суток пути остались позади. Дома он растопит печурку, поставит на огонь ко
тел, и наварит столько рыбы, чтобы хватило до самого вечера. Он разденется догола и будет есть, есть и есть, лишь изредка откидываясь на лежанку, чтобы передо хнуть и отрыгнуть воздух.
На душе у Степки было светло и радостно. И небо, от зываясь на Степкину радость, тоже посветлело, облака поредели, мелькнул солнечный луч, и внезапно все вок руг заиграло, заискрилось невыносимым счастливым светом.
Какое доброе оно, солнце. Но думать о солнце и его доброте было некогда. Степка спешил.
Он вспомнил Катьку, испытав легкое беспокойство. «Как бы не подохла, однако», — подумал он.
И снова прибавил шагу, хотя прибавлять было уже не куда. Скоро кончится лес, откроется заболоченная рав нина, за ней — еще лес, уже родной, исхоженный вдоль
ипоперек, в котором каждое дерево было ему знакомо,
ив каждом жила родная, зовущая его, Степку, душа. Он добежал до равнины. И по инерции сделал еще
несколько скользящих шагов. И встал прямо, даже слегка откинувш ись назад. Кажется, упал бы — да лыжи мешали.
Прямо у него на пути, на белом-белом снегу лежал — еще белее — громадный зверь.
Он смотрел мимо Степки, куда-то в лес, а может быть, на облака над лесом. Степка тоже невольно оглянулся. Не заметил ничего странного и снова повернулся к зверю.
Но зверя уже не было.
Степка набрал в рукавицы жесткого снега, потер гла за-щелки. Сморгнул, стряхнул лишний снег.
Никого не было вокруг. На много дней пути — ни еди ного ч е л о в е к да и зверь попрятался, притаился или ушел к верховьям, в сторону Страны Великого Энка.