Отечественная история_УП для сам. работы_2009
.pdfначал возводить в титул графа: первого знаменитого Б. Шереметева, затем Головин и Головкин – графы Священной Римской империи – сделаны графами русскими, за ними следуют Зотов, Апраксины. Впоследствии в каждое новое царствование создаются и новые графы.
Заимствовав иноземные титулы, мы заимствовали и предикат их. Пожалованные княжескими и графскими титулами с Петра Великого начали именоваться сиятельством, светлостию. Светлость – сравнительно с сиятельством – наименование более почетное и специально дается монархом некоторым княжеским фамилиям, которые поэтому называются светлейшими. Породные княжеские фамилии, и из пожалованных Кочубеи и Васильчиковы – сиятельные, большая же часть пожалованных – например: Меншиковы, Салтыковы, Чернышевы, Воронцовы и т.д. – светлейшие. Наши первые бароны были Шафиров, Александр Строганов. Титул этот мало уважался нашей аристократией и большей частью жаловался финансовым и промышленным именитостям иностранного происхождения.
Петр Великий все чины военные и морские, гражданские от коллежского асессора собрал в одну общественную группу, образовав сословие – шляхетство, наложив на него обязанность службы в полках и канцеляриях и обучения. Самым качеством своего тягла, своих обязанностей к государству шляхетство было отличено от простого народа. Народ тянул черную работу, шляхетство служило и училось. Народ сделан ревизскими душами, обложенными подушной податью и рекрутчиной. Для шляхетства, пожалуй, тоже были своего рода ревизские сказки – герольдмейстерские списки, но по этим спискам оно платило не подушную подать, но наряжалось на службу – распределялось по полкам
иканцеляриям, отдавалось в школы. Чрез службу шляхетство делалось благородным, чрез обучение - образованным. Отличенное от народа качеством тягла, благородством и обучением, шляхетство начинает отличаться и внешним видом
– немецким платьем, бритою бородою, а впоследствии и языком – немецким же
ипреимущественно французским.
(Романович-Славатинский А.В. Дворянство в России от начала ХVIII в. до отмены крепостного права. 2-е изд. Киев, 1912. С.2-41, 59-60, 73-75)
Ягужинский П.И. Записка о состоянии России. 1726.
Извлечения
…Конъюнктуры такого состояния есть, что прилежного и скорого разсуждения к поправлению нынешнего в государстве состояния требуют.
…Уже несколько хлебу род худой и от подушного сбору происходит великая тягость, от того 1) что беглые и умершие и взятые и солдаты с 719 г. не выключены; 2) суще престарелые, увечные и младенцы, от которых никакой работы нет, в тот же оклад положены, а подушныя деньги на них правят на наличных, чего ради в такое неурожайное время крестьяне не токмо лошадей и скот, но и семенной хлеб распродавать принуждены, а сами терпят голод. И большая часть может быть таких, что к пропитанию своему впредь никакой надежды не
имеют, и великое уже число является умершим ни от чего иного, токмо от голоду (и не безужасно слышать, что одна баба от голоду дочь свою, кинув в воду, утопила), и множество бегут за рубеж Польской и Башкиры, чему и заставы не помогают. И такой после расположения полков на квартиры в душах ущерб является, что в одном Вологодском полку, который расположен в Казанской губернии, убыло слишком 13000 душ, из которых показано умерших 8000, беглых 3000, взятых в солдаты 340, а прочие вдвое написаны и вывезены беглые из прежния жилища…
2. Что дом всякой без присмотру господина разоряется и тако для содержания того изволил его величество определить отпускать шляхетство и прочих, которые вотчины имеют, по переменам в домы: а ныне хотя по нужде позваны, которые уже были отпущены, паки по командам, то однако же, ежели не имеется великая в них нужда, паки их срок выжить, ныне немедленно отпустить надлежит, и мнится, что ежели возможнее, в которых наследниках нужды нет к делам, чтоб они в домах жили и смотрели, буде же и есть такие, которые к делу потребны, то однако же весьма надобно хотя из кадетов, а по хозяину в доме, от чего будут крестьяне в призрении и государственные сборы порядочны, а от офицеров, которые будут отпускаться, будет оставаться в казне их жалованья, также и от прочих, которые будут отпускаться.
(Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1860. Октябрь-декабрь. М., 1861. Кн.4. Отд.5. С.269-271)
Данилевский Н.Я. Европейничанье – болезнь русской жизни. 1869 г.
Кроме трех фазисов развития государственности, которые перенес русский народ и которые, будучи в сущности легкими, вели к устройству и упрочению Русского государства, не лишив народа ни одного из условий, необходимых для пользования гражданскою свободою как полной заменой племенной воли, - Россия должна была вынести еще тяжелую операцию, известную под именем Петровской реформы. В то время цивилизация Европы начала уже в значительной степени получать практический характер, вследствие которого различные открытия и изобретения, сделанные ею в области наук и промышленности, получили применение к ее государственному и гражданскому строю. Невежественный, чисто земледельческий Рим, вступая в борьбу с торговым, промышленным и несравненно более просвещенным Карфагеном, мог, с единственною помощью патриотизма и преданности общему благу, с самого начала победоносно сразиться с ним даже на море, составлявшем до того времени совершенно чуждый Риму элемент. Так просты были в то время те средства, которые употребляли государства в борьбе не только на сухом пути, но даже и на море. Но уже в начале ХVIII века и даже ранее никакая преданность отечеству, никакой патриотизм не могли уже заменить собою тех технических усовершенствований, которые сделали из кораблестроения, мореплавания, артиллерии, фортификации и т.д. настоящие науки, и притом – весьма сложные.
С другой стороны, потребности государственной обороны, сделавшись столь сложными, по необходимости требовали для своей успешности особого класса людей, всецело преданных военным целям; содержание же этого многочисленного класса требовало стольких издержек, что без усиленного развития промышленности у государства не хватило бы средств для его содержания. Следовательно, самая существенная цель государства (охрана народности от внешних врагов) требовала уже в известной степени технического образования, - степени, которая с тех пор, особливо со второй четверти ХIХ века, не переставала возрастать в сильной пропорции.
К началу ХVIII века Россия почти окончила уже победоносную борьбу со своими восточными соседями. Дух русского народа, пробужденный событиями под водительством двух приснопамятных людей: Минина и Хмельницкого, одержал также победу над изменившею народным славянским началам польскою шляхтою, хотевшею принудить и русский народ к той же измене. Не в далеком будущем предстояла, без сомнения, борьба с теми или другими народами Европы, которые, с свойственными всем сильным историческим деятелям предприимчивостью и честолюбием, всегда стремились расширить свою власть и влияние во все стороны – как через моря на Запад, так и на Восток. Для этой, несомненно предстоявшей, борьбы необходимо было укрепить русскую государственность заимствованиями из культурных сокровищ, добытых западною наукою и промышленностью, - заимствованиями быстрыми, не терпящими отлагательства до того времени, когда Россия, следуя медленному естественному процессу просвещения, основанному на самородных началах, успела бы сама доработаться до необходимых государству практических результатов просвещения. Петр сознал ясно эту необходимость, но (как большая часть великих исторических деятелей) он действовал не по спокойно обдуманному плану, а со страстностью и увлечением.
Познакомившись с Европою, он влюбился в нее и захотел, во что бы то ни стало сделать Россию Европой. Видя плоды, которые приносило европейское дерево, он заключил о превосходстве самого растения, их приносившего, над русским еще бесплодным дичком (не приняв во внимание разности в возрасте, не подумав, что для дичка, может быть, еще не пришло время плодоношения), и потому захотел срубить его под самый корень и заменить другим… Можно не переставая жить в доме, изменить фасад его, заменить каждый камень, каждый кирпич, из которых он построен, другими кирпичами или камнями; но по отношению к живому, образовавшемуся под влиянием внутреннего самобытного образовательного начала, такие замещения невозможны; они могут только его искалечить.
Если Европа внушала Петру страстную любовь, страстное увлечение, то к России относился он двояко. Он вместе и любил, и ненавидел ее. Любил он в ней собственно ее силу и мощь, которую не только предчувствовал, но уже сознавал, - любил в ней орудие своей воли и своих планов, любил материал для здания, которое намеревался возвести по образу и подобию зародившейся в нем идеи, под влиянием европейского образца; ненавидел же самые начала русской жизни – самую жизнь эту как с ее недостатками, так и с ее достоинствами. Если
бы он не ненавидел ее всей страстностью своей души, то обходился бы с нею осторожнее, бережнее, любовнее.
Поэтому в деятельности Петра необходимо строго различать две стороны: его деятельность государственную, все его военные, флотские, административные, промышленные насаждения, и его деятельность реформативную в тесном смысле этого слова, то есть те изменения в быте, нравах, обычаях и понятиях, которые он старался произвести в русском народе. Первая деятельность заслуживает вечной признательной, благоговейной памяти и благословления потомства. Как ни тяжелы были для современников его рекрутские наборы (которыми он не только пополнял войска, но строил города и заселял страны), введенная им безжалостная финансовая система, монополии, усиление крепостного права, - одним словом, запряжение всего народа в государственное тягло, - всем этим заслужил он себе имя Великого – имя основателя русского государственного величия. Но деятельностью второго рода он не только принес величайший вред будущности России (вред, который так глубоко пустил свои корни, что доселе еще разъедает русское народное тело), он даже совершенно бесполезно затруднил свое собственное дело: возбудил негодование своих подданных, смутил их совесть, усложнил свою задачу, сам устроил себе препятствия, на поборение которых должен был употреблять огромную долю той необыкновенной энергии, которою был одарен и которая, конечно, могла бы быть употреблена с большею пользою. К чему было брить бороды, надевать немецкие кафтаны, загонять в ассамблеи, заставлять курить табак, учреждать попойки, искажать язык, вводить в жизнь придворную и высшего общества иностранный этикет, менять летоисчисление, стеснять свободу духовенства? К чему ставить иностранные формы жизни на первое почетное место и тем накладывать на все русское печать низкого и подлого, как говорилось в то время? Неужели это могло укрепить народное сознание? Конечно, одних государственных нововведений было недостаточно: надо было развить то, что всему дает крепость и силу, то есть просвещение… Его следовало не насаждать извне, а развивать изнутри. Ход его был бы медленнее, но зато вернее и плодотворнее.
Как бы то ни было, русская жизнь была насильственно перевернута на иностранный лад. Сначала это удалось только относительно верхних слоев общества, на которые действие правительства сильнее и прямее и которые вообще везде и всегда податливее на разные соблазны. Но мало-помалу это искажение русской жизни стало распространяться и вширь и вглубь…, проникать в самый строй чувств и мыслей, подвергшихся обезнародовающей реформе.
После Петра наступили царствования, в которых правящие государством лица относились к России уже не с двойственным характером ненависти и любви, а с одной лишь ненавистью, с одним презрением, которым так богато одарены немцы ко всему славянскому, в особенности ко всему русскому. После этого тяжелого периода долго еще продолжались, да и до сих пор продолжаются еще колебания между предпочтением то русскому, как при Екатерине Великой, то иностранному, как при Петре III или Павле. Но под влиянием толчка, сообщенного Петром, самое понятие об истинно русском до того исказилось, что даже в счастливые периоды национальной политики русским считалось не-
редко такое, что вовсе этого имени не заслуживало. Говоря это, я разумею вовсе не одно правительство, а все общественное настроение, которое, электризуясь от времени до времени русскими патриотическими чувствами, все более и более, однако же, обезнародовалось под влиянием европейских соблазнов и принимало какой-то общеевропейский колорит: то с преобладанием французских, то немецких, то английских колеров, смотря по обстоятельствам времени и по слоям и кружкам, в которые разбивается общество.
Болезнь эту, вот уже полтора столетия заразившую Россию, все расширяющуюся и укореняющуюся, и только в последнее время показавшую некоторые признаки облегчения, приличнее всего, кажется мне, назвать европейничаньем; и коренной вопрос, от решения которого зависит вся будущность, вся судьба не только России, но и всего Славянства, заключается в том, будет ли эта болезнь иметь такой доброкачественный характер, которым отличались и внесение государственности иноплеменниками русским славянам, и татарское данничество, и русская форма феодализма…
Сначала рассмотрим симптомы этой болезни, по крайней мере главнейшие из них; а потом уже оглянемся кругом, чтобы посмотреть – не приготовлено ли и для нее лекарства, не положена ли уже секира у корня ее.
Все формы европейничанья, которыми так богата русская жизнь, могут быть подведены под следующие три разряда:
1)Искажение народного быта и замена форм его – формами чуждыми, иностранными; искажение и замена, которые, начавшись с внешности, не могли не проникнуть в самый внутренний строй понятий и жизни высших слоев общества – и не проникать все глубже и глубже.
2)Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву с мыслию, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо.
3)Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской, точки зрения; рассматривание их в европейские очки, так сказать, в стекла, поляризованные под европейским углом наклонения; причем нередко то, что должно бы нам казаться окруженным лучами самого блистательного света, является совершенным мраком и темнотою,
инаоборот.
…Болезнь эта в целом препятствует осуществлению великих судеб русского народа и может наконец (несмотря на все видимое государственное могущество), иссушив самобытный родник народного духа, лишить историческую жизнь русского народа внутренней зиждительной силы, а следовательно, сделать бесполезным, излишним самое его существование; ибо все, лишенное внутреннего содержания, составляет лишь исторический хлам, который собирается и в огонь вметается в день исторического суда.
Какая же сила излечит нас от этого недуга и, упразднив в нем все искажающее наш народный облик, обратит и эту болезнь к росту, как обратила уже татарское данничество и закрепощение народа? Оскудение духа может излечиться только поднятием и возбуждением духа, которое заставило бы встрепенуться все слои русского общества, привело бы их в живое общение, восполнило бы
недостаток его там, где он иссякает в подражательности и слепом благоговении перед чуждыми идеалами…
(Данилевский Н.Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. М., 2003. С.256-260, 290)
Тихомиров Л.А. Подражательность управительной системы. Коллегиальная бюрократия. Петр I. 1905.
Политическое строение Петербургского периода, сообразно состоянию его сознательности, вообще отличалось чрезвычайной отрешенностью от заботы сообразоваться с тем органическим развитием, о котором так настойчиво твердили славянофилы. Управительные органы строились теоретически и с постоянной подражательностью «Европе». Это общий характер двух веков от Петра I до Александра II.
Естественно, что такое строение постоянно оказывалось мало приспособленным к жизни нации, и потому, едва вводимое, постоянно снова переламывалось, под влиянием чисто практических условий, пока не заменялось новым порывом учредительства.
Что касается органического содержания России, то оно выражалось более всего в противодействии последовательному проведению теоретически устанавливаемых учреждений.
Петр хотел восстановить «разрушенные храмины» Русского строя, но при этом, как хорошо характеризует проф. Алексеев, «он в своей преобразовательной деятельности отправлялся от безусловно отрицательного отношения к Московской системе управления. Он не видит в ней никаких светлых сторон…».
Во главе государственного управления у него поставлен был Сенат. При учреждении его (1711 г.), Петр определял сенат, как своего заместителя, на случай отлучек, и приказывал всем «духовным и мирским, военного и земского управления вышним и нижним чинам» – быть послушными Сенату, «как нам самому», за неисполнение чего грозил «жестоким наказанием или смертью». Даже жаловаться на злоупотребления Сената было воспрещено до возвращения царя. Компетенция сената была универсальна. Все управления были ему подчинены. Губернаторы должны были во всем адресоваться к нему. По общей идее «коллегиальности» члены сената (их в 1711 г. было назначено 9 человек) имели равные голоса.
Так как бывшие приказы, т.е. министерства, были перестроены в виде коллегий, то впоследствии сенат был составлен из президентов этих коллегий с председательством самого царя.
Идея коллегий была также иностранным подражанием. Лейбниц писал Петру, что хорошее управление может быть организовано только на принципах коллегиальности, и сравнивал коллегии с часами, где колеса взаимно приводят в движение одно другое. В образец была взята Швеция. В 1718 г. указано было «сочинить устав» коллегиям на основании Шведского. Но так как русские не умели обращаться с новым учреждением, то царь выписывал и самих членов
коллегии из-за границы, из Австрии (по преимуществу славян), из Дании и т.п. В 1717 г. взяли шведских пленников на службу в коллегии, что повторялось и в другие годы, а вместе с тем русские подъячие посылались за границу, для обучения этому делу.
Иностранцы входили членами обязательно, по штату. По штату 1717 г. в коллегиях полагался состав: президент, вицепрезидент, 4 советника, 4 асессора, секретарь, нотарий, регистратор, переводчик и подъячие. В том числе должны быть «из иностранцев – 1 советник или асессор, 1 секретарь и 1 штрейбер».
Коллегии должны были охватывать все отрасли управления. Поэтому существовали: 1– Коллегия «чужеземных дел», 2 – Юстиц-коллегия, 3 – Воинская, 4
– Адмиралтейская, 5 – Камерколлегия по казенным сборам, 6 – Ревизионколлегия по государственным приходам и расходам, 7 – Коммерц-коллегия, 8 – Берг и мануфактур-коллегия.
Члены их были равноправны, и президенты имели лишь значение председателей, на равных правах с членами. Одно время Петр организовал из них Сенат. Но Сенат, состоящий из президентов коллегий, конечно, плохо следил за своими собственными членами, которые в то же время руководили коллегиями, и Петр это впоследствии отменил.
Вообще ему приходилось часто исправлять свою систему. Равенство членов коллегий приводило к бездействию новые учреждения. Личное председательство царя в сенате оказывалось, по большей части, невозможным. Поэтому Петр ввел наблюдение за сенатом Обер-прокурора, а для коллегий – прокуроров, и эти чины начали мало-помалу превращаться в настоящих начальников «коллегиальных учреждений». Для контроля за управлением Петр создал особое учреждение - фискалов, которые скоро стали символом всякого наушничанья и доносов. Фискалат действовал не блестяще. Кляуз было много, но пользы получалось гораздо меньше.
В конце жизни, Петр создал наконец и для духовных дел еще особый «коллегиум» – Синод. Сенат вместе с Синодом, под главенством царя - представляли всю сумму правительственных властей России Петра Великого. Управление провинциальное отдано было губернаторам и воеводам, которые долго существовали рядом.
Для промышленных людей были созданы учреждения по типу самоуправления. Еще в 1699 г. учреждена в Москве «Бурмистерская палата». Указано было: «во всяких расправных, челобитных и купецких делах и в сборах государственных – ведать бурмистрам их. А в бурмистры им выбирать меж себя добрых и правдивых людей. А из них по одному человеку быть в первых – сидеть по месяцу президентом». Но эти уступки Московским учреждениям продолжались лишь до организации «верхов» государства.
К концу царствования были уже обязательно устроены магистраты. Обязанность их состояла в том, чтобы всех «купеческих и ремесленных людей» разыскивать и записывать в посад и в тягло, вести переписи городов и присылать в главный магистрат все эти сведения; они же охраняли города от пожаров, заботились о развитии промышленности, и вообще ведали все дело благоустройства. Граждане при сем разделены на три разряда: в двух первых (гильдиях) со-
стояли люди поважнее, в третьем «подлые люди». Старосты впрочем были и у «подлых людей».
Что касается крестьян – то их устройство определялось последовательнее всего возрастающим все более крепостным правом. Оставляя в стороне устройство промышленных людей и крестьян, как оценить государственные учреждения Петра? Петр ничем не обеспечил самого союза верховной власти и нации, следовательно, отнял у них возможность контролировать действие управительных учреждений, и, так сказать, подчинил всю нацию не себе, а чиновникам.
В этом и состоит суть бюрократии. Конечно лично у Петра, как у гениального человека, типично русского, и обладавшего необыкновенной способностью деятельности – связь с нацией была в высшей степени тесная. Но учреждения организуются не для одних гениальных государей, а применительно к средним человеческим силам. И в этом смысле учреждения Петра были фатальны для России и были бы еще вреднее, если бы оказались технически хороши. К счастью, они в том виде, как создал Петр, были еще неспособны к сильному действию.
Петр устраивал истинно какую-то чиновничью республику, которая должна была властвовать над Россией. Петр замышлял сделать правительственные учреждения столь самостоятельными, чтобы они были способны заменить его самого. В отношении суда Петр на некоторое время даже совершенно отстранил себя от всяких обязанностей, и под угрозой смертной казни запретил обжалование перед верховной властью решений суда. Но народ не хотел поверить таким указам, и не боясь даже смертной казни, не оставлял челобитий, благодаря чему государь, из этих челобитных скоро убедился, что его судьи действительно очень плохи. Тогда он возвратился к своим обязанностям и учредил, для принятия жалоб, особого рекетмейстера. Это было, под немецким названием, восстановление челобитной избы. Рекетмейстер принимал жалобы челобитчиков государю на «обиды и неправое решение дел» разных учреждений. Он являлся посредником между жалобщиками, установленным учреждением и самим государем…
Нельзя не сказать, что это – редкая бюрократическая идиллия, имевшая целью создать из правительства чисто чиновничью республику, часть граждан которой, «по штату» должна была состоять из «иноземцев». Члены этой бюрократии были поставлены выше всех социальных сил России. Введена была «Табель о рангах», по которой чин поставлен выше всего. Дворянин какого бы то ни было высокого звания обязан был уступать место старшему по чину.
Само собою, что эта чиновничья республика действовала в национальных интересах очень плохо, расхищала Россию, нерадела к делам и т.п. Но в заключение – она была просто невозможна при сколько-нибудь энергичном государе, сознающем свои обязанности в отношении народа. А Петр имел и энергию и сознание долга – как немногие на свете. И вот почему ему пришлось отдать свою бюрократическую республику под надзор фискалов, а сверх того подчинить обер-прокурорам и прокурорам. Царская власть принуждена была разрушать свое же собственное дело, но посредством самых несовершенных способов: единоличной централизованной бюрократии (фискалата и прокуратуры),
которая возобновляла худшие стороны московских приказов.
Этот исключительный бюрократизм разных видов и полное отстранение нации от всякого присутствия в государственном управлении делают из якобы «совершенных» петровских учреждений нечто в высшей степени «регрессивное», стоящее по идее и вредным последствиям бесконечно ниже Московских управительных учреждений.
(Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С.334-340)
Милюков П.Н. Стихийная реформа Петра и стихийная оппозиция ей. 1930 г.
…Формально вопрос о судьбе реформы оставался открытым вплоть до самого начала самостоятельной деятельности Петра. Фактически, конечно, уже вполне выяснилось, что реформа неизбежна. Притом, это должна была быть уже не реформа умеренная, а крайняя; не реформа идеологическая, подготовленная книгой и литературой, а реформа непроизвольная, стихийная, вытекающая непосредственно из потребности жизни. В итоге предстояла не реформа, основанная на народном сознании, а реформа, идущая наперекор этому сознанию, сверху, - реформа насильственная, необходимость которой предсказывал и ждал от царской неограниченной власти еще Юрий Крижанич.
Петр едва ли мог бы так далеко пойти в своей реформе, если бы ему пришлось бороться с более способным духовенством, которое сумело бы приобрести у народа любовь и уважение и воспользоваться ими к своей выгоде. Русская церковь, действительно, потеряла тогда и ту долю влияния на массу, которую позволяли ей иметь низкий уровень ее развития и ее угнетенное социальное положение. Вслед за духовной властью, объявившей русское национальнорелигиозное движение расколом и проклявшей его, – власть с своей стороны объявила участие в этом движении государственным преступлением, подлежащим каре светского закона.
Таким образом, критические элементы за полвека до Петра уже одержали победу над националистическими в сфере религиозной. Но это была победа бюрократической канцелярщины над народной психологией. Все, в ком живо было нравственное и религиозное самосознание – разумеется, в той малокультурной форме, какая была единственно доступна тому времени, – все эти люди были теперь отброшены в оппозицию.
Этот переход в оппозиционный лагерь оставил очень заметную моральную пустоту в лагере правящем. Именно он подготовил и сделал возможным появление в составе высшего духовенства южнорусских духовных сановников, принесших с собой, вместе с научно-литературными традициями, также и ту угодливость и готовность служить интересам светской власти, из которых Петр сделал такое широкое употребление.
Надетый Петром мундир европейской культуры на первый раз только развязал, не обязывая ни к чему. Он устранял тот обязательный чин жизни, строй мысли и чувства, который было налаживался в Москве ХVII в., и возвращал
русскую жизнь к той бесформенности, с которой мы уже привыкли встречаться повсюду в русской истории. При московском чине жизни, как ни был он плох и низмен сам по себе, все-таки были вещи, которые делать было обязательно, и были другие, которых делать было нельзя. Теперь таких вещей не оставалось. Все было можно, и ничто не было обязательно, кроме очередного приказания реформатора. Бюрократия, высшее духовное и светское чиновничество были, таким образом, в полном распоряжении Петра.
Личность Петра видна всюду в его реформе: на всякой частности лежит ее печать. Это бесконечное повторение и накопление опытов, этот непрерывный круговорот разрушения и созидания, и среди всего какая-то неиссякаемая жизненная сила, которую не могут ни сломить, ни даже остановить никакие жертвы, никакие потери, никакие неудачи – все это такие черты, которые напоминают расточительность природы в ее слепом стихийном творчестве… Ее случайность, произвольность, индивидуальность, насильственность – необходимые в ней черты. И, несмотря на ее резко антинациональную внешность, она целиком коренится в условиях национальной жизни. Страна получила такую реформу, на какую только и была способна.
(Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры.
В 3 т. Т.3. М., 1995. С.135, 166)
Историки и государственные деятели о Петре Великом
Ломоносов М.В.: «Он Бог твой, Бог твой был Россия».
Карамзин Н.М. хвалил многие начинания Петра, но вместе с тем укорял его за введение иностранных обычаев, приписывал ему презрение к народным особенностям, осуждал отмену в высших классах русской одежды, пищи, бороды, порицал учреждение сената вместо древней думы, – коллегий вместо приказов,
– министерств, канцлеров, президентов вместо бояр, – генералов, капитанов, лейтенантов вместо воевод, сотников, пятидесятников…, обвинял Петра за жестокость и ужасы самовластья, за уничтожение духовенства, подчинение церкви мирской власти, наконец, за основание столицы в суровом климате, на болотистой почве.
Соловьев С.М.: «…Он жил с своим народом одной жизнью и вне этой жизни существовать не мог… за горячую любовь, за глубокую и непоколебимую веру в свой народ, народ этот заплатил вождю успехом…»; «Дело Петра Великого – средоточие всей русской истории… Защищая дело Петра Великого против возобновившихся ныне нападений, мы стоим за смысл русской истории, за истинное значение русского государства».
Ключевский В.О.: «Реформа Петра вытягивала из народа силы и средства для борьбы господствующих классов с народом…
После Петра государство стало сильнее, но народ беднее… Он действовал как древнерусский царь-самодур; но в нем впервые блеснула
идея народного блага, после него погасшая надолго, очень надолго. Чтобы защитить отечество от врагов, Петр опустошил его больше всякого врага. Пони-