2. Трактовка вещи в работах м. Хайдеггера

В совокупности вещей, созданных человечеством, можно выделить два основных класса - "чисто производственные, прозаические, будничные, и ритуальные, наделенные особым культовым, а затем политическим значениями, эстетической ценностью, художественной выразительностью", - пишет М. С. Каган (4). Отталкиваясь от этого разделения, мы придем к дифференциации утилитарного и ценностного: стул и трон, ведро и священный сосуд. Такого рода разница в отношении к вещам существовала во все времена, начиная с глубокой древности: пользование и рассматривание духовным взором. Но, видимо, существуют более общие закономерности отношения той или иной культуры к вещи вообще, от которых зависит подразделение на прагматическое и над- или внепрагматическое. В частности, еще два разряда вещей, выделяемые М. С. Каганом, а именно игрушки и художественные произведения, тоже создаются по этим законам, которые можно сформулировать, исходя из материала прошлого, чтобы анализировать настоящее и попытаться прогнозировать будущее с целью выяснения основных ориентиров работы современных дизайнеров. Произведения искусства, создаваемые и живущие как результат духовного образного освоения реальности художниками, природа которого глубоко изучена эстетикой, исключены из рассмотрения.  Вещь ни в коем случае не может рассматриваться как нечто автономное и самодостаточное. Предметная среда создается людьми и существует только во взаимодействии с ними. Нож, которым перестают пользоваться, представляет собой кусок металла даже в том случае, если еще сохраняет свою форму. Вещь возникает как ответ на определенную практическую или практически-духовную потребность. Только удовлетворяя ее, вещь является вещью. М. Эпштейн обращает внимание на то, что в русском языке контекст слова "вещь" всегда требует в качестве дополнения одушевленного существительного, выступает как принадлежность субъекта (вещь чья? - подруги, отца), тогда как синонимичное, на первый взгляд, слово "предмет" - неодушевленного (предмет чего? - обсуждения, экспорта) (5). Это же подтверждает этимологический анализ: в древних языках (латынь, древнеиндийский, славянский) "вещь" и "весть" были однокоренными словами, вещь это то, что имеет голос, сл едовательно, одушевлено (6). Интуитивное, проявляющееся в языке одушевление вещи, по мнению М. Эпштейна, должно быть осмыслено теоретически: "Предмет превращается в вещь лишь по мере своего духовного освоения..." (7). С нашей точки зрения, процесс начинается раньше, в момент создания, возникновения вещи. Об этом говорит в своих работах М. Хайдеггер.  Немецкий философ первоначально расширительно трактует вещь (Ding) в ее отличии от творения (Werk), этим словом, по его мнению, "именуют все, что только не есть вообще ничто", "вещь = res = ens = нечто сущее". (8) Для него играет роль не столько материальность - облако и лист, Смерть и Суд он тоже называет "вещами", - сколько отсутствие живой души. Подходя этимологически, он замечает, что традиционное определение вещности вещи как субстанции с акциденциями привычно, поскольку соответствует структуре простого высказывания, но, по сути дела, недостаточно обосновано. Не суждение отражает строение вещи, а наоборот, человек переносит на строение вещи способ высказывания. С его помощью вещное никак не отличить от "невещного". В качестве предикатов высказывания обычно выступают качества, чувственно воспринятые человеком. Но вещь ближе чувственных восприятий, она "сформованное вещество", "синтез-сополагание вещества и формы", которые и нужно постичь. Поэтому, определяя чашу как вещь, Хайдеггер пишет: "Что такое чаша? Мы говорим: емкость; нечто приемлющее в себя что-либо другое. Приемлющее в чаше - дно и стенки. Это приемлющее можно в свою очередь тоже взять за ручку. В качестве емкости чаша есть нечто такое, что стоит само по себе. Самостояние характеризует чашу как нечто самостоятельное. В качестве самостояния чего-то самостоятельного чаша отличается от предмета. Нечто самостоятельное может стать пред-метом, когда мы ставим его перед собой, будь то в непосредственном восприятии, будь то в актуализации через воспоминание. Вещественность вещи, однако, и не заключается в ее представленной предметности, и не поддается определению через предметность предмета вообще"(9). Надо заметить, Хайдеггер опирается на немецкое слово Gegenstand - пред-мет, указывающее на противостояние человеку, субъекту. Согласно такому прочтению, вещи окружают человека раньше, чем становятся предметами. Качество вещности долгосрочнее качества предметности. Вещь это часть бытия, а не только элемент культуры. Это форма в ее чистой непосредственной данности: вещь веществует. Но культура давно и прочно забыла о существе, о сущности. "Вещественность вещи остается потаенной, забытой", - констатирует Хайдеггер (10). Его логика ясна: чтобы осознать сущность, требуется признание самостоятельности и самодовления. Иначе вещь не понять, не объяснить ее, а следовательно, и не оценить.  Первоначально, говорит Хайдеггер, res, Ding, causa, cosa, chose, thing, вече, вещь понималось именно как realitas, как самостояние, самобытие, однако "задевающее" человека. Аристотель употреблял слово "прагма" как "то, с чем можно или нужно иметь дело". Вещь толкает к действию ("Метафизика" I 3, 984 а 18), она операциональна, функциональна. Позже, в средневековой культуре, res меняется на ens - "присутствующее в смысле установленного и представленного". Когда Мейстер Экхарт называл бога или душу groz dinc, "Великая вещь", он имел в виду их существование, а не материальную предметность. Еще позже трактовка снова изменилась - вещь оценивается как смысл, но смысл сущего постижим только человеком, в том числе, в философии И. Канта. По мнению Хайдеггера, эти трактовки, всегда связывающие вещь с человеком, не приближают к пониманию собственно вещи. Функциональное видение, кроме того, неизбежно односторонне, человек касается вещи-явления, забывая о ее существе. Своеобразие вещи, считает философ, рождается до ее функционального использования. Нужно осмыслить его онтологически, не абсолютизируя связь с человеком (11). "Вещь веществует. Веществуя, она дает пребыть земле и небу, божествам и смертным; давая им пребыть, вещь приводит этих четверых в их далях к взаимной близости" (12). Это удается заметить, отойдя от традиционного научного - абстрагирующего и классифицирующего - рассмотрения. Философ связывает бытие вещи со всем миром, из которого и в котором она возникает. "В подносимой воде присутствует источник. В источнике присутствует скала, в ней - темная дрема земли, принимающей в себя дождь и росу неба. В воде источника присутствует бракосочетание неба и земли.(...) В подношении воды, в подношении вина по-своему пребывают небо и земля. Но подношение их есть сама чашность чаши. В существе чаши пребывают земля и небо" (13). Далее, напиток из чаши, предназначенный смертным, первоначально считается пожертвованным богами. "В подношении чаши для питья пребывают по-своему смертные. В подношении чаши для возлияния пребывают по-своему божества" (14). Как видим, Хайдеггер доходит до истоков и первоначальных онтологических смыслов вещи, не сводимых только к тем, что проявляются в процессе ее использования. Древнейшие значения делают вещь тем, что она есть. И они же помогают человеку самоопределиться. Человек может определиться только через то, что им не является. Это происходит посредством вещи. "Земля и небо, божества и смертные, сами собой единые друг с другом, взаимно принадлежат друг другу в односложности единой четверицы. Каждый из четверых по-своему зеркально отражает существо остальных. Каждый при этом по-своему зеркально отражается в свою собственную суть внутри одно-сложности четверых. /.../ Осуществляюще-вручающая зеркальность отпускает каждого из четверых на свободу его собственной сути" (15). В вещи пребывает - здесь и теперь - "одно-сложность мира". Приобретая космическое значение, вещь у Хайдеггера собирает воедино пространства и стихии. Мост, например, "не просто соединяет берега, которые уже находятся здесь. Берега возникают в качестве берегов только тогда, когда мост пересекает поток /.../ Одна сторона противопоставляется другой с помощью моста. Берега уже больше не тянутся вдоль потока как безразличные ограничительные полосы сухой земли. Вместе с берегами мост притягивает к реке просторы ландшафта, лежащего за ними. Он приводит поток, и берег, и землю в соседство друг с другом. /.../ Даже там, где мост покрывает поток, он поднимает его к небу, вбирая его на мгновение под сводчатый пролет и затем вновь выпуская его на свободу" (16). Вещь появляется там, где она действительно необходима, на пересечении мировых стихий, как природных (земля - небо), так и культурных (человек - божество). Случайно появившееся материальное образование, лишенное сути, вообще говоря, не есть вещь. Если чаша ничего не впускает в себя, она не чаша, а что-то другое. Одновременно человек, у которого есть вещь, лишается самоупоения и тотальности, "при-слушиваясь" существу мира, "при-ближаясь" к нему. Тогда как подход к предмету как к чему-то противостоящему допускает любое насильственное вторжение, любое изменение, не совпадающее с существом.  Иначе говоря, по Хайдеггеру, пред-мет есть некая форма, которой человек как бы пред-писывает им измышляемые сущность и свойства, а вещь знаменует собой такое отношение к форме, которое в первую очередь прислушивается к собственной, внутренней ("потаенной", - говорит Хайдеггер) ее сущности. Предмет функционален, вещь не только такова. Предмет односторонен, вещь целостна. Более того, вещь конституирует "мирность мира", то есть через нее бытие самоопределяется в качестве мира. В этом процессе человеческое "присутствие" становится бытием-в-мире, человек обретает себя. Поэтому мыслить предметно может инженер, вещественно - дизайнер. Ограничение оборачивается волюнтаризмом или слепотой, которых лучше избежать, что подтверждает история. "Человек быстро заметил, что вещь, созданная трудом его рук, начинает вести самостоятельную жизнь сразу же, как только она присоединяется к другим вещам. Она становится отрешенной, невозмутимой, исполненной тихого достоинства", - писал Р. М. Рильке (17). Поэтам, подходящим к форме неутилитарно, вещь открывалась и открывается прежде всего как вещь, во всей своей полноте. "Я так люблю слушать, как поют вещи...", - признавался Рильке. "Любите существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих себя", - призывал О. Мандельштам, обращаясь к поэтам-акмеистам (18). Любовь не знает односторонности, поскольку никогда не сводится к вычленению только полезности или только функциональности. Вместе с тем, любовь предполагает взаимосвязь сторон. Иначе говоря, взгляды М. Хайдеггера и М. Эпштейна не противоречат друг другу. Вещь есть необходимая самостоятельная сущность, полнота бытия которой раскрывается только в отношении с человеком и через него.