Пучинский, Безбах - ГППЗС

Конституции Джорджии и Орегона дают основания называть присяжных судьями не только факта, но и права. Однако такого рода нормы есть не более чем бессодержательные декларации, поскольку члены жюри, применяя законодательство, должны следовать предписаниям государственных судей. Эти предписания - неизменная составная часть любых напутствий. К примеру, по делу о возмещении вреда судья излагает нормы о деликтной ответственности, разъясняет понятия неосторожности, причинной связи, вины потерпевшего, критерии исчисления размера компенсации и т.д. Руководящие указания обычно имеют форму условных предложений. Судья говорит: "Если вы посчитаете установленными такие-то факты, ваш вердикт должен быть таким-то; если же вы упомянутые факты не признаете достоверными, нужно вынести противоположный вердикт".

Было бы, однако, заблуждением считать подобного рода инструктаж занятием простым и неизменно однозначным. Напротив, здесь скрыто немало сложностей, вытекающих из глубин американской юридической системы с ее развитым прецедентным методом нормотворчества. Значит, при подготовке напутствия судье надлежит отобрать надлежащие прецеденты, разобраться в противоречиях между ними, учесть разногласия между членами апелляционных судов по различным вопросам, при отсутствии решений вышестоящих инстанций по сходным проблемам поставить мысленно себя на их место, заполняя обнаруженный пробел. Иначе говоря, судья в немалой степени творит право.

Одобренный Верховным судом США проект ФПД содержал норму, фиксировавшую полномочие судьи суммировать исследованные материалы, комментировать их силу и достоверность при инструктировании присяжных (ст. 105 проекта). Но конгресс США, утверждая в 1975 г. окончательный вариант правил, соответствующую статью из текста исключил, что отнюдь не означало ликвидации данного полномочия, которое закреплено многочисленными прецедентами федеральных органов юстиции. Теоретики расценивают этот шаг как нежелание поощрять чрезмерно широкое вмешательство

судей в установление фактической стороны дел и стремление очистить законодательный акт, посвященный доказыванию, от норм процессуального содержания. Одновременно исключение упомянутой статьи вызвало сожаление, так как на практике имеет место разнобой при толковании смысла прецедентов, известны случаи неохотного использования судьями своих полномочий, а между тем значимость инструктажей растет вследствие расширения рамок допустимости информации (например, возможности изложения мнений свидетелями). Высокая квалификация федеральных судей, заключает американский юрист П. Ротштейн, способна гарантировать благотворный эффект напутствия в части анализа добытых сведений о фактах*(498).

Нормативное регулирование содержания обращения судьи к присяжным далеко от единообразия. Однако лидирующие направления наметить можно. Прежде всего, некоторые штаты формально запретили судьям затрагивать вопросы доказывания или даже вообще без специальных ходатайств сторон выступать перед жюри (Миссисипи, Колорадо).

В гражданском судопроизводстве значительного числа штатов судьи не могут суммировать накопленную информацию, хотя не исключено разъяснение ими ряда аспектов института доказательств. Речь идет как бы о дальних подступах к конкретной ситуации. Судья указывает, исходя из основания требований истца и форм защиты ответчика, кто несет бремя первичного доказывания спорных фактов и должен выиграть процесс, если материалов недостаточно или из них следуют равно вероятные выводы в пользу той или другой стороны, что такое "перевес доказательств" (preponderance of evidence) и его последствия, какое значение имеет деление доказательств на прямые и косвенные, допустимо ли установление некоторых обстоятельств теми или иными средствами доказывания. Присяжным советуют исходить из фактов, а не предположений (например, при исчислении размера убытков), отрешиться от любых предубеждений, симпатий, антипатий личного или социального характера, быть абсолютно беспристрастными и т.п.

Для третьего направления, сложившегося в еще одной

группе штатов, характерен тезис: при обращении к присяжным судьи могут суммировать доказательства (sum up the evidence). Дополнительно к толкованию юридических норм дозволено акцентировать внимание жюри на особенностях рассматриваемого дела. Так, судья разъясняет значение удовлетворения или отклонения на заседании ходатайства сторон относительно деятельности по доказыванию, роль фактов, расшатывающих правдоподобность той или иной информации, например, подрывающих доверие к свидетелю, наблюдавшему факты в неблагоприятных условиях, дававшему путаные, неясные, уклончивые, неуверенные показания, частично уличенному в искажении фактов, заинтересованному в исходе дела и пр.

Наконец, федеральное право и правовые нормы ряда штатов дозволяют судьям в напутствии анализировать и комментировать силу доказательств (comment on the weight of the evidence) для оказания "помощи" жюри, правда, с предупреждением, что его мнение не имеет обязывающей силы. Этот момент судьи заботливо подчеркивают, предупреждая отмену решения по формальному основанию.

Рамки и оттенки комментирования различны. Апелляционные инстанции одобряют внешне более сдержанный стиль. "Цель инструкции - разъяснить жюри надлежащие юридические стандарты, которые нужно учесть для разрешения вопросов факта"*(499). Не считается хорошей практикой, если комментарии заходят слишком далеко. По иску о возмещении вреда федеральный Апелляционный суд 2-го округа указал, что американский судья не безучастный арбитр или посредник и в напутствии, если желает, анализирует доказательства. Но есть границы комментирования. Судья не должен играть роль адвоката какой-либо стороны, изыскивая полезные ей дополнительные аргументы, оперировать предположениями, строго не обоснованными материалами процесса и т.п. В данном деле судья напрасно рекомендовал присяжным верить факту о несчастном случае, так как он был составлен юристом, а юристы обычно не допускают умышленного искажения обстановки события. Ошибкой было также умаление значимости показаний

двух свидетелей по мотиву, что они из одного профсоюза с истцом*(500).

Можно найти в сборниках актов юстиции немало и других примеров, когда высшие инстанции призывали нижестоящих судей комментировать доказательства беспристрастно. Ничего удивительного - тезисы о независимости, беспристрастности, объективности деятелей буржуазного правосудия зарубежная процессуальная теория эксплуатирует широко и без колебаний. Ради этой легенды не грех пожертвовать единичными решениями и выразить неудовольствие судьям, которые излишне прямолинейно навязывают жюри свои оценки и выводы относительно доказанности спорных фактов.

Наметить реально осязаемые разграничительные линии между всеми указанными направлениями затруднительно теоретически, на практике же они переплетены. Многое зависит не от законодательных формул, а от их интерпретации отдельными судьями по индивидуальным делам. Между тем трудноуловимые оттенки нарушают стройность доктринальных концепций. Ведь даже в штатах, где допустимо только разъяснение процессуальных норм, сам отбор и аспекты толкования норм диктуют специфические черты рассматриваемого дела. Внешняя отвлеченность рассуждений лишь слегка камуфлирует конкретный смысл судейского напутствия, присяжные могут легко уловить расставляемые судьей акценты. Тем более сливаются понятия суммирования и комментирования доказательств. На этом фоне явно гипертрофированно выглядят иногда высказываемые соболезнования и сожаления относительно того, что во взаимоотношениях с присяжными американские судьи в отличие от своих английских коллег скованы кандалами, лимитирующими их активность и ограничивающими возможности влияния на заключение жюри*(501).

Есть прецеденты, запрещающие судьям концентрировать внимание жюри на изолированных участках дела, игнорируя другие его аспекты. Но полная реализация этого запрета невозможна, особенно по сложным конфликтам. Судья неизменно выделяет наиболее значительные, с его точки зрения,

для достижения желаемого результата моменты и далее самостоятельно решает, какие из них достаточно только упомянуть, а на каких следует остановиться более подробно. Кстати, чтобы повлиять на исход спора, может быть вполне достаточным убедить присяжных в истинности или ложности одного-двух ключевых доказательств. Так, по делу Lewis v. Baker судья рекомендовал членам жюри учесть неправдивую информацию истца по вопросу о состоянии его здоровья и лечения в больнице до несчастного случая*(502).

Наконец, в арсенале судей есть методы, не оставляющие следов на бумаге, а значит, недоступные для контроля. Манера речи, тон голоса, стилистические ударения, одобрительные или пренебрежительные жесты - все это позволяет судье раскрыть присяжным свою точку зрения и показать, какого содержания вердикт он от них ожидает. А стенограмма никаких улик не сохраняет и поводов для обжалования, стало быть, нет*(503).

Выступление судьи слушают внимательно не только присяжные, но также заинтересованные участники дела и их адвокаты, которые наблюдают, учтены ли их пожелания в окончательном тексте речи, не включил ли судья по своей инициативе неверные рекомендации и т.п. Ближайшая цель такого рода занятия - немедленно по завершении инструктажа и до удаления жюри на совещание заявить судье о несогласии с изложенными им указаниями. Законодательство предписывает, чтобы подобные демарши рассматривались без участия жюри (ст. 51 ФПГП, § 70-207 Свода законов Джорджии и др.).

Обычно нет необходимости слишком подробно детализировать ходатайства, достаточно указания существа затрагиваемых вопросов и главных мотивов возражения. Адвокаты не желают по мелким поводам усложнять отношения с судьями; кроме того, они учитывают практику апелляционных инстанций, которые склонны к серьезным недостаткам напутствий относить лишь дезинформацию присяжных по наиболее важным аспектам применяемых юридических норм и довольно снисходительны к менее значительным упущениям*(504).

Две цели преследует любое заявление о ненадлежащем

инструктировании. Первая - добиться устранения недостатков путем дополнительного напутствия, корректирующего или расширяющего уже состоявшееся. Судья может удовлетворить ходатайство, выступив еще раз перед жюри. Считается, однако, что нельзя давать совершенно противоположных новых указаний по узловым пунктам конфликта, поскольку все сказанное судьей трактуется как единое целое*(505).

Немалую роль играет субъективное умение судьи выйти из затруднительного положения, изобразить новые разъяснения в виде конкретизирующих, поясняющих, расширяющих сказанное ранее. Легче всего, конечно, дается простое заполнение пробелов. Так или иначе, если судья внес должные коррективы, прежнее упущение обычно теряет юридическую значимость. Нет нужды даже объявлять членам жюри о совершенной ранее ошибке*(506).

Конечно, судьи далеко не всегда удовлетворяют просьбы о дополнительном напутствии. Поэтому другая цель возражений состоит в обеспечении возможности их последующего рассмотрения вышестоящими инстанциями. Апелляции на решения по делам с жюри часто имеют ссылки на ошибочный инструктаж. Но для того, чтобы такие ссылки были правомерны или, точнее, стали объектом проверки, на следующей стадии необходимо обязательное условие - соответствующее ходатайство должно быть заявлено до ухода жюри на совещание для постановления вердикта (ст. 51 ФПГП). Практика достаточно стабильна. Если стороны не возражали против содержания напутствия, констатирует федеральный Апелляционный суд 6-го округа, они не могут излагать такие доводы в апелляционном суде*(507). Ему вторит суд 3-го округа: упущения в инструктировании жюри по вопросам юридической квалификации фактов, исправления которых сразу не требовали заинтересованные лица, не есть основание для пересмотра дела*(508).

Рациональность правила оправдывают универсальным тезисом: нельзя позволять стороне держать за пазухой камни, предназначенные для неожиданного разрушения вердикта и решения, если они будут неблагоприятными, т.е. если

своевременно не возражал, нечего затем жаловаться. Известный резон здесь есть, поскольку иное распахивало бы двери юридическим крючкотворам для злоупотреблений процессуальными полномочиями. Но каково положение граждан, которые ведут дела без адвокатов, вряд ли способны обнаружить судейские ошибки и быстро на них реагировать? Очевидно, принципы буржуазной состязательности и формальной истины мешают найти более демократические формы, к примеру, возложить на апелляционные суды обязанность выяснять, почему ходатайство против напутствия не было заявлено немедленно и целесообразно ли его рассмотреть теперь с учетом конкретных черт данного случая.

В тех же коренных устоях американской юстиции берет начало общее правило, запрещающее апелляционным инстанциям по собственной инициативе искать дефекты в судейских наставлениях присяжным. Лишь изредка при наличии крупных и имевших вредоносные результаты ошибок допускаются исключения, установленные прецедентами, а в некоторых штатах - нормативными актами (см., напр., § 70-207 Свода законов Джорджии).

Дополнительный инструктаж возможен не только по ходатайствам участников конфликта. Если у членов жюри есть сомнения или между ними возникли разногласия относительно содержания напутствия, они могут выйти из совещательной комнаты и просить зачитать им нужные части стенограммы или даже заявить судье о необходимости развить отдельные места из ранее данного наставления (см., напр., § 614 ГПК Калифорнии).

Наконец, судья вправе прибегнуть к дополнительному напутствию, когда после длительных дебатов точки зрения присяжных разошлись и нельзя вынести вердикт допускаемым законом квалифицированным большинством. Цель - ликвидировать тупик. Эти действия судей опираются на созданный Верховным судом США прецедент по делу Alien v. United States (1964). Соответственно добавочные разъяснения получили наименование "напутствие по праву Аллена" (the Alien charge). А в юридическом быту им наклеили более красочные

ярлыки: инструкции "взрывные" или даже "третьей степени"

(dynamite, shotgun, third degree)*(509). Для столь выразительных терминов есть основания.

Прецедентами судье дозволено, так сказать, подбодрить присяжных, наметить ориентиры для выхода из затруднений, но не оказывать давления на своих младших коллег, заставляя их сделать определенные выводы. Эта грань между дозволенным и запрещенным тонка, условна, преодолима на практике без создания поводов для апелляции. Так или иначе, в дополнительных инструкциях увеличиваются элементы анализа и оценки доказательств, а значит, имеет место расширение вторжения судьи в область, где должны действовать лишь присяжные.

По делу Kukuruza v. General Electric Company о возмещении вреда федеральный Апелляционный суд 1-го округа заметил: считается, что присяжные внимательно слушают и усваивают судейские наставления, но иногда нечеткость содержащихся там указаний способна опровергнуть данное предположение и усомниться в надлежащем их понимании членами жюри*(510). Это весьма деликатная юридизированная оценка реального положения вещей. Критические замечания теоретиков гораздо резче по содержанию и форме. Упомянутую презумпцию объявляют имеющей сомнительную ценность, приравнивая ее к правовой фикции, хотя и необходимой для отправления правосудия*(511).

Вообще проблема рационального усвоения присяжными разъяснений судьи есть часть более широкой проблемы точного восприятия ими того, что происходит на заседании. Как ранее было замечено, существенным дефектом института американские исследователи считают плохую ориентировку составляющих жюри рядовых граждан в сложных и длительных процессах по делам типа страховых, изобретательских, антитрестовских, где участники конфликта, свидетели, эксперты употребляют специализированную терминологию, используют сложные графики, чертежи, таблицы и т.п. Это, естественно, накладывает отпечаток на содержание заключительных инструкций судьи.

Некоторое смягчение остроты ситуации находят в том, что законодательство федеральное и значительного числа штатов предписывает (либо по ходатайствам сторон или присяжных допускает) снабжение присяжных экземпляром судейского напутствия (см. § 612.5 ГПК Калифорнии и др.). Но эти нормы не всегда реализуются из-за чисто технических трудностей (подготовка текста заранее, учет предложений и замечаний адвокатов и т.п.). А главное - письменная копия наставления далеко не универсальное лекарство. Такая практика существует давно, критика же юридического невежества присяжных усиливается.

Независимо от формы напутствие судьи не может быть популярной лекцией или беседой, преследующей цель до конца растолковать малоподготовленным слушателям тонкости правовых конструкций, взаимоотношений между ними, значение терминов. Судейская речь должна иметь разумную продолжительность. Очевидно, правы комментаторы, утверждающие, что характер отдельных гражданских дел не допускает упрощенческих толкований; значит, судью нельзя безоговорочно строго обвинять в юридизации и даже известной неопределенности инструктажа (например, при наличии противоречивых прецедентов). Следует отдать дань также формализму американской юстиции: несколько лишних слов в напутствии или забвение каких-то обязательных стандартных формулировок, независимо от реального влияния этого на сознание и заключение присяжных, рождают апелляционные поводы, угрожающие отменой решения. Сложность инструктажа возникает еще и оттого, что главная забота судьи - исключить мотивы для жалобы или, если она будет, заслужить одобрение вышестоящей инстанции. Задача разъяснения присяжным нюансов дела уходит на второй план*(512). Наконец, к дефектам инструктажей, мешающим исчерпывающему уяснению рекомендаций, комментаторы относят характерную для рутинной, повседневной практики монотонность, невнятность, бесстрастность внешней манеры изложения, игнорирование реакции присяжных на туманные дефиниции.

На базе перечисленных факторов американские теоретики

начинают строить концепции относительно характера работы жюри с использованием аргументов из сферы психологии. Если присяжный выборочно запоминает и усваивает преподносимые ему материалы, не склонен концентрировать внимание на трудных местах судейского напутствия, он начинает руководствоваться лишь понятными ему разъяснениями, игнорируя остальное, каким бы объективно весомым оно ни было.

Что же дальше? Из столь драматически обрисованной ситуации, казалось бы, единственно логичным будет вывод: жюри неуправляемо, вердикты произвольны, загадочны, непредсказуемы. Но здесь читателя ждет разочарование. Такого вывода американская доктрина не формулирует, поскольку он, если не гипертрофировать значимости отдельных эксцессов, явно противоречил бы доминирующей практике и результатам социологических тестов. К примеру, из проведенных в Чикаго исследований по так называемым автомобильным делам судьи целиком одобрили 83% вердиктов жюри, в части остальных случаев расхождения касались размеров компенсации потерпевшим или других не самых узловых аспектов решений*(513). Сходными цифрами оперируют многие юристы. Между тем, рассуждая отвлеченно, по теории вероятности совпадение точек зрения судьи и присяжных, очевидно, колебалось бы на уровне 50%, если бы хаотичность вердиктов была фактором реальной действительности.

Но ничего подобного нет и в помине. Б. Каплан, автор статьи о жюри в сборнике, использовавшемся для радиопропаганды достоинств юридических институтов США, деликатно называет взаимоотношения между судьями и присяжными кооперацией, каждый из членов которой должен уважать независимость другого*(514). Менее осторожен Г. Джекоб: судьи имеют большее влияние на жюри по гражданским, чем по уголовным делам*(515). Оставляя без анализа дозировку судейского влияния применительно к двум ветвям правосудия, отметим констатацию самого этого факта. Наконец, предельно откровенно Л. Дауни со ссылкой на различные исследования заявляет, что многие присяжные в гражданских делах не соответствуют своему