МИРНА ЭЛИАДЕ

Элиаде Мирча (1907-1986) — один из ориги­ нальных мыслителей XX века, вот уже долгие годы привлекающий к себе пристальное внимание читатель­ ской аудитории. Родился в Румынии. Получил фило­ софское образование во Франции и Германии. Автор серьезных трудов по истории религии, сравнительной мифологии. На русский язык переведены такие работы автора, как «Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость», «Священное и мирское», «Аспекты мифа», «Мефистофель и андрогин».

МИФЫ И ИСТОРИЯ

Каждый из приведенных в данной главе приме­ ров выявляет одну и ту же «примитивную» онтологиче­ скую концепцию: любой предмет и любое действие становятся реальными только тогда, когда они имити­ руют или повторяют некий архетип. Итак, реальность приобретается исключительно путем повторения или участия; все, что не имеет образца для подражания, «лишено смысла», то есть не есть реальность. Таким образом, люди тяготели к эталонному и парадигмати­ ческому типу поведения. Подобная тенденция может показаться парадоксальной, в том смысле, что человек на архаической стадии развития осознавал себя реаль­ но существующим лишь тогда, когда переставал быть самим собой (с позиций современного наблюдателя) и довольствовался тем, что воспроизводил или повто­ рял поступки другого. Иными словами, он не осознавал себя реально существующим, то есть ощущал себя «самим собой» только в той степени, в какой он пере­ ставал им быть. Значит, можно утверждать, что эта «примитивная» онтология обладает платоновской

Андрогин (от грен, мужской и женский вместе) — сочетание элементов обоих

Онтология — учение о бытии.

Имитация — подра­

жание.

Архатип — первооб­ раз.

Парадигма — при­ мер, образец.

Диалектика — дви­ жение и развитие.

Ab origine — подлин­ ник.

структурой, и Платон в этом случае мог бы рассматри­ ваться как образцовый философ «первобытного склада ума», то есть как мыслитель, сумевший оценить с фи- |лософской точки зрения способы существования и по­ ведения людей на архаической стадии развития обще­ ства. Разумеется, «оригинальность» его философского гения от этого отнюдь не умаляется, великой заслугой Платона остается его попытка теоретически обосновать видение мира, коим обладало архаическое человечест­ во, и сделать это посредством диалектики, в той степе­ ни, в какой это было возможно на современном ему

уровне развития духовности.

Однако в данном случае нас интересует не только данный аспект платоновской философии, сколько иссле­ дование онтологии архаического общества. Утвержде­ ние, что эта онтология обладает платоновской структу­ рой, нам мало что дает. Гораздо более важным представ­ ляется второй вывод, проистекающий из анализа

Iвышеизложенных фактов, а именно явление отмены време­ ни посредством подражания образцам и повторением па­ радигматических действий. Жертвоприношение, напри­ мер, не просто в точности воспроизводит изначальное принесение жертвы божеством ab origine, в начале вре­ мен, оно совершается в то же самое мифологическое первовремя; иными словами, всякое жертвоприношение по­ вторяет жертвоприношение изначальное и совпадает

сним по времени. Все жертвоприношения совершаются

водно и то же начальное мифологическое время; пара­ докс ритуала заключается в том, что мирское время и его непрерывность временно прерываются. То же самое можно сказать и обо всех повторениях, то есть обо всех воспроизведениях архетипов; посредством подражания образцам человек как бы переносится во время мифоло­ гическое, когда эти образцы были сотворены впервые. Таким образом, мы отмечаем второй аспект онтологии первобытного общества: по мере того, как действие (или предмет) приобретает определенную реальность посред­ ством повторения парадигматически заданных операций, происходит скрытое устранение мирского времени и его непрерывности, устранение «истории», и тот, кто вое-

производит действие-архетип, переносится, таким обра­ зом, в мифологическое время, где впервые случилось данное действие-архетип.

Устранение мирского времени и перемещение человека во время мифологическое происходит, разу­ меется, только в специальные временные отрезки, то есть тогда, когда человек действительно пребывает са­ мим собой: во время ритуалов или значимых действий (принятие пищи, рождение, церемониалы, охота, рыб­ ная ловля, война, работа т. д.). Прочая его жизнь проте­ кает в мирском времени и лишена значимости: человек пребывает в «становлении». Тексты брахманов нагляд­ но показывают гетерогенность обоих времен, сакраль­ ного и мирского, гетерогенность модальностей «бес­ смертных» богов и «смертных» людей. Воспроизводя архетипическое жертвоприношение, жрец в разгар це­ ремонии покидает мирской мир смертных и вступает в божественный мир бессмертных. Сам он говорит об этом в следующих словах: «Я достиг Неба, боги; я стал бессмертным!» <.. .> Если потом ему приходится вновь вернуться в мирской мир, покинутый им во время ри­ туала, то, сделав это без определенной подготовки, он рискует мгновенно умереть; поэтому для возвращения жреца в мирское время необходимы различные обряды десакрализации. Аналогичным образом обстоит дело и с ритуальным совокуплением, мужчина прекращает жить в бессмысленном мирском времени, потому что воспроизводит божественный образец («Я — Небо, Ты — Земля» и т. д.). Выходя в море, меланезийский рыбак становится Аори и ощущает себя в мифологиче­ ском времени, на том его отрезке, когда совершалось искомое путешествие. Мирское пространство устраня­ ется посредством символического Центра, благодаря которому любой храм, любой дворец, любая постройка становится центром мифологического пространства, равно как и любое осмысленное действие, совершаемое первобытным человеком, любое реальное действие, то есть любое повторение действия-архетипа, прерывает непрерывность, устраняет мирское время и осуществ­ ляет переход к времени мифологическому.

Брахманы— древнее сословие жрецов.

Гетерогенность —

различие по происхо­ ждению.

Модальность— отно­ шение к чему-либо.

Дасакралваацм —

разрушение святости.

Аора (с греч.)— дей­ ствие, отнесенное к прошлому.

Реинтеграция- по­

вторение, возобнов­

ление объединения.

В следующей главе, где мы будем рассматривать ряд параллельных концепций, связанных с обновлением времени и символическим значением Нового года, мы еще не раз будем констатировать, что прерывание мир­ ского времени соответствует глубокой потребности ар­ хаического человека. Нам станет ясней суть этой потреб­ ности, когда мы увидим, что человеку, принадлежащему

| к культуре, находящейся на архаической стадии разви­ тия, недоступно понимание «истории», и он то и дело пытается уничтожить ее. Примеры, рассмотренные нами в настоящей главе, обретут иное значение <.. .>

СВОБОДА И ИСТОРИЯ

Мы с полным правом можем трактовать непри­ ятие концепций исторической периодизации и выте­ кающий из нее в конечном счете отказ от архаических концепций архетипов и повторения как сопротивление современного человека Природе, как желание «исто­ рического человека» утвердить свою автономию. В свое время Гегель с благородной самонадеянностью заявил, что в Природе не происходит ничего нового. Фундаментальное различие между человеком архаиче­ ских цивилизаций и современным «историческим» че­ ловеком состоит в том, что последний придает все большую ценность историческим событиям, иными словами, тем «новшествам», которые для человека тра­ диционной культуры были либо незначительной слу­ чайностью, либо нарушением нормы (следовательно, «ошибкой», «грехом» и т. д.) — в силу этого их следо­ вало периодически «изгонять» (упразднять). Человек, сознающий себя существом историческим, неизбежно увидит в традиционной концепции архетипов и повто­ рения неоправданную реинтеграцию истории (то есть, «свободы» и «новизны») в Природу (где все повторя­ ется). Ибо архетипы, скажет современный человек, также являются «историей», поскольку представляют собой определенные жесты, действия или распоряже­ ния — пусть даже считается, что они происходили

in illo tempore, но они тем не менее произошли, то есть родились в определенное время и «случились» точно так же, как любое другое историческое событие. В из­ начальных мифах часто говорится о рождении, жизни и исчезновении божества или героя, «цивилизующие» деяния которых повторяются затем до бесконечности. Это означает, что у архаического человека также име­ ется «история» — пусть даже примитивная и соотне­ сенная с мифическим временем. Упорный отказ архаи­ ческого человека от истории и нежелание осознать се­ бя в конкретном времени свидетельствуют, таким образом, о его слишком рано наступившей усталости, о патологической боязни движения и действия: оказав­ шись в ситуации, когда следует либо принять истори­ ческое существование и связанный с этим риск, с од­ ной стороны, либо целиком погрузиться в Природу, с другой стороны, он делает выбор в пользу такой ре­ интеграции.

Современный человек имел бы даже право уви­ деть в столь полном подчинении архаического челове­ ка архетипам и повторению не только наивный перво­ бытный восторг перед первыми созидательными, спон­ танными, свободными деяниями и бесконечно повторяющееся поклонение им, но и чувство вины че­ ловека, совсем недавно вырвавшегося из животного (Природного) рая,— именно это чувство заставляет включить в рамки вечного повторения природы те из­ начальные, созидательные и спонтанные деяния, кото­ рыми ознаменовалось освобождение. Продолжив свой критический анализ, современный человек мог бы, по­ жалуй, обнаружить в этом страхе, этих колебаниях и этой усталости перед лицом любого неархетипиче­ ского деяния стремление Природы к равновесию и по­ кою; и он обнаружил бы такую же тенденцию в нару­ шении равновесия, которое фатальным образом сопро­ вождает каждое буйное проявление Жизни — некоторые считают нарушением равновесия даже по­ требность разума унифицировать Реальность путем по­ знания. В конечном счете, современный человек, кото­ рый принимает или верит, что принимает историю, I

In Illo tempore — не­

определенное время

Спонтанный —

совершающийся сам собой.

Унеф|кацая —

приведение к единообразию.

Креатив — творчест­ во.

Апология- защита, неумеренное восхва­ ление.

Iможет упрекнуть архаического человека, пленника ми­ фического мира архетипов и повторения, в креативном бессилии или, что означает почти то же самое, в неспо­ собности справиться с риском, неотделимым от любого созидательного деяния. Для нашего современника че­ ловек может быть творцом лишь в той мере, в какой он является существом историческим; говоря другими словами, нет у него иной возможностей созидать кроме той, которая черпает силы в его собственной свободе;

[следовательно, ничто ему не дозволено, кроме свободы творить историю, сотворяя самого себя.

На критические высказывания современного че­ ловека человек традиционных цивилизаций мог бы от­ ветить обличениями прямо противоположного толка — и одновременно они стали бы апологией архаического типа существования. Все более спорным выглядит ут­ верждение, сказал бы он, что современный человек способен сотворить историю. Напротив, чем более он становится современным, иными словами, лишенным защиты перед ужасом истории, тем меньше у него шан­ сов творить историю. Ибо эта история либо делается сама о себе (благодаря тем дернам, что произросли из деяний, совершенных в прошлом, несколько веков или даже несколько тысячелетий тому назад: упомянем лишь последствия открытия земледельческих культур или способов обработки металлов, промышленную ре­ волюцию XVIII века и т. п.), либо совершается все бо­ лее ограниченным числом людей, которые не только запрещают своим современникам прямо или косвенно вмешиваться в созидаемую ими (или им) историю, но и сверх того обладают вполне достаточными возмож­ ностями, чтобы заставить каждого индивидуума выно­ сить последствия этой истории — то есть жить в посто­ янном и нарастающем страхе перед ней. Свобода тво­ рить историю, которой так гордится современный человек, на самом деле иллюзорна почти для всего че­ ловеческого рода. Самое большое, что остается челове­ ку, это свобода выбирать между двумя возможностями:

1) оказывать сопротивление истории, создавае­ мой незначительным меньшинством людей (и в этом

случае у него есть свобода выбора между самоубийст­ вом и неизбежными репрессиями);

2) вести существование, недостойное человека или же спасаться бегством. Свобода, вытекающая из «исторического» существования, имела место — и то с определенными ограничениями лишь в начале совре­ менной эпохи, но она становится все более недостижи­ мой по мере того, как эта эпоха обретает свое «истори­ ческое» значение, то есть отчуждается от любой тран­ систорической модели. Поэтому марксизм и фашизм, например, естественным образом приводят к появле­ нию двух типов исторического существования: вождя (единственного «свободного» человека) и подчиненной ему массы, которая обнаруживает в историческом су­ ществовании вождя не архетип своего собственного су­ ществования, а руководящую силу, которая позволяет им совершать те или иные действия.

Таким образом, для человека традиционной культуры современный человек отнюдь не является свободным существом или творцом истории. Напро­ тив, человек архаических цивилизации может гордить­ ся своим способом существования, который дарует ему возможность быть свободным и творить. Он свободен стать лучше, чем был, свободен уничтожить свою соб­ ственную «историю» путем периодического уничтоже­ ния времени и коллективного возрождения. Эту свобо­ ду по отношению к собственной «истории» человек, считающий себя «историческим», никакими средства­ ми обрести не может, ибо собственная его «история» абсолютно необратима и вдобавок является неотъемле­ мой частью человеческого существования. Нам извест­ но, что архаические и традиционные общества допус­ кали свободу начинать каждый год новое, «чистое», не­ запятнанно добродетельное существование. И речь здесь идет вовсе не о подражании Природе, которая также периодически возрождается, «начинаясь вновь» с каждой весной и обретая в каждой весне новую могу­ чую силу. Ибо Природа повторяет саму себя, и каждая новая весна — все та же вечная весна (то есть повторе­ ние акта Творения), тогда как «чистота» архаического

Репрессая — наказа­ ние.

Трансисторическая модель (транс... — от лат.— сквозь, че­ рез, за) — общеисто­ рическая.

HIc et nunc (лат.) — здесь и теперь.

Космогония —

(с греч.) происхожде­ ние мира.

Экзистенционализм — направление современной фило­ софии, предметом изучения которой яв­ ляется человек и его существование.

человека после периодического уничтожения времени и обретения своих незапятнанных добродетелей позво­ ляет ему на пороге каждой «новой жизни» достичь су­ ществования в вечности и, вследствие этого, оконча­ тельно — hie et nunc — уничтожить мирское время. Не­ запятнанные «возможности» Природы в начале каждой весны и «возможности» архаического человека в нача­ ле каждого нового года не идентичны.

Природа обретает только саму себя, тогда как архаический человек обретает возможность оконча­ тельно преодолеть время и утвердиться в вечности. В той мере, в какой ему не удается это сделать, в той

дый год мешает себе реализовать эту возможность. Од­ нако в любом случае он сохраняет свободу уничтожить подобные ошибки, упразднить воспоминание о своем «падении в историю» и сделать новую попытку оконча­ тельного выхода из времени.

С другой стороны, архаический человек, безус­ ловно, имеет право считать себя в большей степени творцом, нежели современный человек, который по собственному убеждению является творцом всего лишь истории. В самом деле, каждый год архаический чело­ век становится участником повторения космогонии — акта творения по определению. Можно даже добавить, что в течение некоторого времени человек был «твор­ цом» в космическом плане, поскольку имитировал эту периодическую космогонию (повторяя ее, между про­ чим, и во всех других жизненных сферах) и принимал в ней участие. В связи с этим уместно напомнить о «со­ зидательных» сторонах восточных философских сис­ тем и обрядов, в частности, индийских, которые также остаются в рамках традиционной культуры. Восток с полным единодушием отвергает мысль об онтологи­ ческой необратимости существования, хотя признает изначальной в определенном смысле «экзистенциали­ стскую» идею (а именно, констатацию того факта, что «страдание» является типической ситуацией любого космического существования). Но при этом Восток от-

называется считать человеческую судьбу окончатель­ ной и необратимой. Восточные обряды нацелены, пре­ жде всего, на то, чтобы упразднить или преодолеть ус­ ловия человеческого существования. Тут можно говорить не только свободе (в позитивном смысле) или об освобождении (в негативном смысле), но и творе­ нии — ибо речь идет именно о сотворении нового чело­ века. Подобного сверхчеловека — человекобога — ис­ торический человек никогда не помышлял создать даже в своем воображении.

Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость. С-Пб., 1998. С. 56-61; 234-242.

оКактрактует

•миф категорию времени

9 Чем отличается %понимание твор­ чества вархаичной и современной куль­ туре

9 Что значит ■ сбыть творцом

истории» и вчем проявляется свобода человека

Деструктивность-

разрушение.

Фромм Эрих (1900-1980) — крупнейший немец­ ко-американский философ и психоаналитик XX века. Среди трудов Э. Фромма особой популярностью у са­ мого широкого круга читателей пользуются такие кни­ ги, как «Психоанализ и этика», «Анатомия человече­ ской деструктивности», «Душа человека», «Бегство от свободы».

ЗАБЫТЫЙ ЯЗЫК: СМЫСЛ СНОВ,

СКАЗОК И МИФОВ

Если верно, что умный человек — это прежде всего тот, кто способен удивляться, то это утвержде­ ние — печальный комментарий по поводу ума совре­ менного человека. При всех достоинствах нашей высо­ кой грамотности и всеобщего образования мы утратили

■этот дар — способность удивляться. Считается, что все уже известно — если не нам самим, то какому-нибудь специалисту, которому полагается знать то, чего не знаем мы. В самом деле, удивляться неловко, это счита­ ется признаком низкого интеллекта. Даже дети удивля­ ются редко или, по крайней мере, стараются этого не показывать; с возрастом эта способность постепенно утрачивается совсем. Мы думаем, что важнее всего найти правильный ответ, а задать правильный вопрос не так существенно.

Возможно, такая установка отчасти объясняет, почему сновидения, одно из наиболее загадочных явле­ ний нашей жизни, так мало нас удивляют и ставят пе­ ред нами так мало вопросов. Все мы видим сны; не по­ нимая своих снов, мы тем не менее ведем себя так, как будто с нами не происходит ничего странного, по край-

ней мере по сравнению с логичными и целенаправлен­ ными действиями, которые мы совершаем в состоянии бодрствования.

Когда мы бодрствуем, мы активны и рассуди­ тельны, мы готовы прилагать усилия, чтобы достичь своих целей и, если понадобится, защитить себя. Мы действуем и наблюдаем; мы смотрим на вещи со стороны, с точки зрения возможности использовать их и манипулировать ими, хотя, возможно, мы видим их не такими, каковы они на самом деле. Но у нас часто не хватает воображения, и очень редко, за исключением детей и поэтических натур, наше воображение способ­ но пойти дальше простого повторения сюжетов и си­ туаций, являющихся частью нашего опыта. Мы ведем себя адекватно, но в каком-то смысле неинтересно. Сферу наблюдаемого днем мы называем «реально­ стью» и гордимся тем, что мы «реалисты» и разумно оперируем этой реальностью.

Во сне мы как бы бодрствуем, находясь в иной форме существования. Мы видим сны, создаем в своем воображении истории, никогда не происходившие на­ яву и порой даже ни на что не похожие. Порой мы ви­ дим себя героями, порой негодяями; иногда нам явля­ ются прекрасные видения, и мы испытываем ощущение счастья; часто нас охватывает жуткий страх. Но какова бы ни была наша роль, это наш сон, мы его авторы, мы создали этот сюжет.

Большинство сновидений имеет одну общую особенность: они не следуют законам логики, которым подчинено наше бодрствующее сознание. Категории времени и пространства теряют свое значение. Мы ви­ дим живыми людей, которые уже умерли; мы являемся свидетелями событий, случившихся много лет назад. Два события, происходящие одновременно во сне, воз­ можно, наяву не могли бы иметь место в одно и то же время. Так же мало мы обращаем внимания на законы пространства Мы без труда мгновенно перемещаемся на дальнее расстояние или можем находиться одновре­ менно в двух местах; во сне два разных человека могут

Манапуляцы — лов­

кое действие.

Но, пожалуй, самое удивительное — это то, что порождения нашего спящего ума похожи на древней­ шие творения человека — мифы.

Сейчас мифы едва ли вызывают у нас удивление. Если они стали респектабельными, составив часть нашей религии, мы относимся к ним с положенным уважени­ ем — впрочем, лишь внешним — как к почтенной тради­ ции; если же они не освящены традицией, то мы считаем их отражением детского уровня мышления непросве­ щенных древних людей, не знавших наук. Так или иначе, игнорируя, презирая или почитая мифы, мы считаем их принадлежностью некого совершенно чуждого нашему мышлению мира. Тем не менее факт остается фактом: большинство сновидений имеют много общего с мифами как по форме, так и по содержанию, и мы сами, считая мифы странными и чуждыми днем, ночью обретаем спо­ собность к мифотворчеству.

Как и во сне, в мифе происходят драматические события, невозможные в мире, где правят законы вре­ мени и пространства: герой покидает свой дом и свой край, чтобы спасти мир, или бежит от своего предна­ значения и живет в желудке огромной рыбы; он умира­ ет и воскресает; сказочная птица сгорает и вновь возни­ кает из пепла, еще прекраснее, чем была.

Разумеется, разные люди создают разные мифы, точно так же, как разные люди видят разные сны. Но, не­ смотря на эти различия, у всех мифов и всех сновидений есть нечто общее: они все «написаны» на одном языке — языке символов.

Мифы вавилонян, индейцев, египтян, евреев, гре­ ков созданы на том же языке, что и мифы народов ашанти и трук. Сны какого-нибудь современного жителя Нью-Йорка или Парижа похожи на те, которые, по сви­ детельствам, снились людям, жившим несколько тысяче­ летий назад в Афинах или Иерусалиме. Сновидения древних и современных людей созданы на том же языке, что и мифы, авторы которых жили на заре истории.

Язык символов — это такой язык, с помощью которого внутренние переживания, чувства и мысли

Респектабельность —

солидность, основа­ тельность.

стью осознаем, что все это было лишь во сне. Порой и другие, не кошмарные сны нарушают наш покой — из-за того, что не соответствуют тому четкому пред­ ставлению, которое мы имеем о себе во время бодрст­ вования. Во сне мы ненавидим людей, которых, как нам кажется, любим наяву, или любим тех, к кому, ка­ залось бы, никогда не проявляли интереса. Во сне мы полны амбиций, тогда как наяву убеждены в своей скромности, нам снится, что мы склоняемся перед кем-то и кому-то подчиняемся, хотя наяву так гордим­ ся своей независимостью. Но хуже всего то, что мы не понимаем своих снов, тогда как наяву мы уверены, что способны понять что угодно, стоит лишь подумать. Столкнувшись с таким неопровержимым доказательст­ вом ограниченности нашего сознания, мы избегаем противоречия, заявив, что сны — это бессмыслица.

В последние несколько десятилетий в отноше­ нии к мифам и снам произошли глубокие изменения. Толчком для этих перемен в значительной степени по­ служили работы Фрейда. Начав с конкретной цели по­ мочь больным, страдающим неврозами, понять причи­ ны своей болезни, Фрейд стал изучать сновидения как универсальное явление человеческой жизни, характер­ ное как для больных, так и для здоровых людей. Он увидел, что сны существенно не отличаются от ми­ фов и сказок, что понять язык первых — значит понять язык вторых. И антропологи сосредоточились на иссле­ довании мифов. Мифы собирались и изучались, и неко­ торым первопроходцам в этой области, например, Баховену, удалось пролить новый свет на древнейшую историю человека.

Но наука о мифах и снах переживает еще пору младенчества. Она страдает от различных ограничений. С одной стороны, это определенный догматизм и кон­ серватизм, порожденный притязаниями различных школ психоанализа на единственно верное понимание языка символов. При этом мы перестаем видеть много­ сторонний характер языка символов и пытаемся вме­ стить его в прокрустово ложе единственного способа мышления.

Имеются в виду одна из главных работ 3. Фрейда «Толкова­ ние сновидений» (1900).

Антропология — этот термин употребляет­ ся на Западе в более широком смысле, чем у нас. Им охватыва­ ется не только изуче­ ние происхождения и физического строе­ ния человека, но и изучение обычаев и верований.

Баховен Иоганн Якоб (1815-1887), швейцарский историк права, изучавший ис­ торию семьи и про­ блемы матриархата.

Догматизм — одно­ стороннее схематич­ ное мышление.

Консороатязм — при­ верженность старому.

Талмуд— текст иуда­ изма, сложившийся в 4 в. до н. э.— 5 в. н. э.

С другой стороны, толкование снов по-прежне­ му считается уделом психиатра, лечащего неврозы. Я же считаю, что язык символов — это иностранный язык, которым должен владеть каждый. Умение пони­ мать этот язык позволяет соприкоснуться с глубинны­ ми уровнями нашей собственной личности. Фактиче­ ски это помогает нам проникнуть в специфический че­ ловеческий пласт духовной жизни, общий для всего человечества как по содержанию, так и по форме.

В Талмуде сказано: «Неразгаданный сон подо­ бен нераспечатанному письму». В самом деле, и сны, и мифы — важные средства связи, идущие от нас к нам же. Если мы не понимаем языка, на котором они созда­ ны, мимо нас проходит многое из того, что мы знаем и рассказываем самим себе в те часы, когда не заняты действиями с внешним миром.

Мое определение сновидений как любой умст­ венной деятельности в состоянии сна во многих отно­ шениях принципиально расходится с теорией Фрейда, хотя и основывается на ней. Я допускаю, что сны могут быть выражением как низших и иррациональных, так и высших и наиболее ценных функций мозга. Фрейд же считает, что сны — это обязательно выражение бессоз­ нательного. Позже я попытаюсь показать, что в много­ вековой истории толкования снов можно проследить наличие всех трех позиций, когда утверждалось, что сны — это порождение либо только бессознательного, либо только сознательного, либо того и другого. Преж­ де чем перейти к истории развития этих трех теорети­ ческих направлений, существовавших до Фрейда, я хо­ чу остановиться на описании и обсуждении теории тол­ кования снов Фрейда, поскольку это первый, наиболее известный и наиболее значительный вклад в современ­ ную науку толкования снов.

Толкование снов у Фрейда базируется на той же принципиальной концепции, которая лежит в основе всей его психологической теории: концепции о том, что человеком движут имеющиеся у каждого неосозна­ ваемые чувства, стремления и желания. Он называл эти стремления «подсознанием» и подразумевал под этим,

что мы не осознаем их, но нас удерживает от этого осознания некий сильный внутренний «цензор». По ря­ ду причин, важнейшая из которых — боязнь потерять одобрение родителей и друзей, мы подавляем в себе эти стремления, оттесняя их в подсознание; осознание же их вызывает в нас чувство вины и страх наказания. Тем не менее то, что эти стремления вытесняются в подсознание, не означает, что они исчезают. На са­ мом деле они остаются настолько сильными, что нахо­ дят выражение в многочисленных формах, но при этом мы не осознаем, что они проникли как бы через зад­ нюю дверь. Наше сознание считает, что избавилось от таких нежелательных ощущений и стремлений, и для него ужасна сама мысль о том, что они могли сущест­ вовать. Когда же они возвращаются и обнаруживают свое присутствие, то предстают в настолько искажен­ ном и неузнаваемом виде, что на уровне сознания мы не можем понять, что они означают. <.. .>

Эрих Фромм. Забытый язык: смысл снов, сказок и мифов // Тайны сознания и бессознательного. Минск, 1998. С. 364-371.

л Ч т о общегомежшдусном и мифом

гуЧтотаков вязьк ■ символов»

гуВ чем различие ■ стеории сновиде­

ний» Э. Фромма и 3. Фрейда