Век толп Исторический трактат по психологии масс

«Культ личности немного напоминает религию. Веками люди причитали: «Господи, пожалей нас; Господи, помоги нам и за­ щити нас». А все ли эти молитвы помогали? Конечно, нет. Но люди косны в своих отношениях и продолжают верить в Бога, несмотря на доказательства обратного20».

Бог или отец. Следует сразу заметить, что этот культ, под­ верженный большой вариативности, является в первую очередь и в особенности культом отеческим: отцы церкви, отец нации, отец партии и так далее. Это действительное содержание так на­ зываемого культа человека или личности. Разве не обращались к Сталину, называя его «Дорогой отец советского народа»? Рос­ кошь, которой окружает себя вождь, утрированный блеск цере­ моний, организованных вокруг его персоны, его непомерное пра­ во присваивать все титулы и все привилегии имеют целью под­ черкнуть жирной чертой, что он представляет собой обожест­ вленного отца. Не влияет ли он на жизнь масс?

«Захват дворцов также сыграл роль в подчинении Тито пар­ тии, — пишет его старый соратник Джилас, — ив соскальзыва­ нии к обожествлению его личности21».

Итак, примем этот факт: такой культ, который рождается и живет вопреки всем правилам здравого смысла, является прак­ тическим аналогом знаменитого credo quia absurdum. Как бы он ни тускнел и ни исчезал, зерна его заложены в почву, на кото­ рой они произрастут, сохраняя все, как прежде.

II

Культ человека прогрессирует по мере того, как психология ин­ дивида, по сути дела вождя, отделяется от психологии масс. По­ следуем нашей гипотезе. После длительного пребывания в состоя­ нии однообразия и полного равенства отношения между братьями портятся. Один из них воссоздает себя в качестве особого челове­ ка, обладающего исключительными и соответствующими этому качествами: самолюбием, властным взглядом, способностью пре­ одолевать конфликты и так далее. С этой целью с рассветом чело­ вечества он начинает служить одной вере, одному мифу:

«Миф, — пишет Фрейд, — это... шаг, сделанный человеком, ко­ торый выходит из массовой психологии22».

Инструмент всеобщего единообразия, религия или миф, ее провозвестник, — это посредник освобождения одного-единст-

венного. Две тенденции постоянно направляют ее формирование. Одна ведет к обожествлению отца в полном смысле этого слова. Каким образом? Путем возвышения его личности над уровнем обычного. Его учение вне какой-либо критики, его личность не подлежит обсуждению. Полностью дематериализованный, он стал бессмертным, превращенным в легендарную личность, совершен­ ную, непогрешимую. И именно сыновья-заговорщики вместе бе­ рутся за эту метаморфозу. Они окружают отца набожным чув­ ством и почитают его, как если бы он еще был среди них. Еще до того, как он стал бессмертным, его уже причисляют к ментально­ му пантеону толп, среди создателей народов, авторов верований, делают объектом культа, которому он был чужд при своей жизни.

«Архаический отец орды, — утверждает Фрейд, — еще не был

бессмертным, каковым он становится позднее через обожествление23 ».

Перед лицом такого естественного изменения, которое на про­ тяжении долгого периода делает из индивида великого человека, нельзя быть уверенным, существовал ли он в действительности. Относительно Маркса и Ленина, Наполеона и Мао мы уверены — но на какое время? — что они были исторической реальностью. Что касается Христа, Моисея или Лао Цзы, мы сомневаемся. У нас были примеры того, каким образом все это происходит, еще совсем недавно. Остановимся на примере Ленина.

При его жизни все близкие, соратники и последователи при­ знавали в нем одного из вождей партии и советской революции. Он сам считал себя одним из них. Известно, что он противился любому прославлению своей личности, несовместимому с марк­ сизмом, безусловному согласию с его идеями, несовместимому с наукой, И, наконец, абсолютному подчинению, несовместимому с демокра'Гией. «Ленину — утверждала немецкая революционерка Клара Цеткин, — вел себя как равный среди равных, к которым он был привязан всеми фибрами своей души». Известно также, что он пренебрежительно относился к мишуре власти и к не­ уместный проявлениям раболепия. Как пишет о нем советский поэт ТварД°вский, он был «тем, кто ненавидел овации».

Тем Пе менее почти на следующий день после его смерти воз­ несся обожествленный монумент. Его труды и речи увековечены носителями нерушимой идеи. Их наделяют властью, которая за­ прещает изменить в них хоть одну букву, так как они содержат окончательное изложение истины. На них ссылаются с торже­ ственность10» к ним относятся с почтением. Что касается его

личности, слова, служащие для ее описания, заимствуются в словаре легенд, образы берутся из религиозного лексикона. Все, что его коснулось, все, чего он коснулся, становится реликвией. За исключением его завещания, затрагивающего его «сыновей» и наследование ему. Оно попадает в сферу коллективной тайны, где правит молчание.

Все эти «сыновья», старая большевистская гвардия (Троцкий, Зиновьев, Бухарин и т. д. вместе со Сталиным), участвуют в его обожествлении. Они отвечают все тому же трагическому жела­ нию поднять его над обездоленными смертными. Способ, кото­ рым они его возвеличивают, возмутил бы Ленина. Бальзамируя его, как египетского фараона, провозглашая его кумиром рево­ люции, они превращают в бога того, кто боролся за мир без бога и без властелина. Эта церемония, пишет историк Дойчер,

«была рассчитана на то, чтобы заворожить умы примитивного, наполовину восточного народа и чтобы внушить ему восторжен­ ные чувства по отношению к новому ленинскому культу. Так же было и с мавзолеем на Красной площади, в котором помещалось забальзамированное тело Ленина, несмотря на протест его вдовы

ивозмущение многих интеллигентных большевиков24».

Яне верю в этот расчет, который не был единственно возмож­ ным. Они все должны были находиться под влиянием какой-то внутренней силы, чтобы обратиться к такой архаической церемо­ нии, к которой давно не прибегали. Если они ее устроили, то прежде всего для того, чтобы воодушевить самих себя. Они хотели дать волю чувствам восхищения, сдерживаемым при его жизни, восхищения человеком, с которым они себя идентифицировали и которого они наверняка боялись. С другой стороны, Ленина уби­ ли, и его смерть была такой же противоестественной, как и смерть самого царя. Это убийство требовало исключительной подготов­ ки, заметания всех следов преступления, которые могли бы вы­ дать их. Понадобилось много сильных эмоций, чтобы заставить этих черствых безбожников перед лицом народа обходиться с покойником, как с богом. Выставлять тело умершего вождя, как если бы он был жив, в ожидании его воскресения. Если муми­ фикация — это одна из наиболее сильных склонностей психоло­ гии толп, за неимением мумий их заменяют статуями и памят­ никами, то именно толпа отрицает смерть обожаемого человека. Мумификация ограждает его преемников от обвинения в убийст­ ве, хотя чаще всего они виновны, или от того, что они не пред­ принимали никаких существенных действий по предотвращению

направленного против него заговора. Кроме того, мумификация — это способ борьбы против исчезновения его имаго и заполучения этого имаго навсегда. Одним словом, это способ облегчить его воскресение в умах будущих масс.

В ходе повторяющихся церемоний язык, на котором обращают­ ся к этому обожествленному человеку, кодифицирован. Вам из­ вестны фразы, которые произносит Сталин литургическим то­ ном, принимая перед катафалком Ленина настоящую религиоз­ ную присягу: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам с чес­ тью нести и сохранять незапятнанным великое звание члена партии. Мы клянемся, товарищ Ленин, что мы с честью вы­ полним твой наказ» и так далее до конца.

Когда создают бога, то также создают имя. Оно связывает пар­ тию, церковь, учение с личностью. Оно делает их частью своей бессмертной сущности. Так, Ленин, однажды помещенный в выс­ ший мир вечных существ, становится источником целой оно­ мастики. Он обозначает все. Большевистская партия, теория со­ циализма, марксистские идеи и множество всего другого носят его имя. Вступить в партию, принять ее теорию с того времени — значит приобщиться к полубогу, стать ленинцем.

«На каждого человека, — читаем мы у Иова, — он ставит свою печать, чтобы каждый узнавал его печать».

С другой стороны, имя придает подлинность и обязывает к идентификации. Оно указывает, какой из голосов сверх-«Я» бу­ дет решающим. Носитель имени испытывает признательность по отношению к тому, кто жаловал ему это имя. Он чувствует себя сыном великого человека, членом его семьи. Почти повсюду ис­ пользуемое и постоянно произносимое слово создает вездесущий образ великого человека. Каждый обязан подчиняться тому, кто действует от его имени. По крайней мере, все, что существует, носит его имя и все, что носит его имя, существует. Имя Ленина испытало показательное распространение, поскольку в наш век никто так глубоко, как он, не перепахал сознание народа, не возмутил культуру более явно прежде, чем изменить общество. Именно он, кто не стремился заменить безличное господство науки и демократии личным господством религии и героя, не увидел огромных толп, проходивших перед его катафалком, из­ ливавших душу, произнося его имя, и приносивших жертвы его культу. Исключительный акт обожествления Ленина был взят впоследствии — от Мао к Тито, примеров достаточно — на службу экспансии светской религии, совсем как причисление к

лику святых в сакральной религии. Судьба неизбежна: то, что начинается стихийным изобретением, выражением неудержи­ мого порыва, превращается в систему.

III

В чем состоит второе движение, которое определяет содержание светской религии? Оно орнаментирует заговор «сыновей» и развертывание событий до того, пока один из них не выделится и не станет местоблюстителем отца. Здесь, конечно, речь идет о борьбе за власть. И нас интересует именно тот путь, который она выберет из всех возможных путей. История, согласно Petit Robert, означает «украшение сцен персонажами, и особенно сцен, взя­ тых из святого писания о жизни святых». Именно так это и надо понимать. За одним исключением, что эти сцены реальны и заставляют возникать вновь с неслыханной силой картины прошлого. Если же ознакомиться с результатами, которые они производят, истина покажется плодом вымысла. События, украшенные фигурками, напрасно считаются невероятными, они раскаляют добела усердие миллионов людей.

Вернемся к культу Ленина. Культ его личности и культ его идей, на который обрекли его же последователи, не преминул перейти на них, его товарищей. Затем, постепенно,- на всех руко­ водителей партии.

«Их именами, — писал советский историк Медведев, — были наз­ ваны улицы, заводы, колхозы (завод имени Рыкова, трамвайное депо имени Бухарина и т. д.), вплоть до городов. В 1924-1925 гг. с согласия политического бюро на карте появились не только Ле­ нинград и Сталинград, но также города Троцк и Зиновъевск. В конце двадцатых годов каждая или почти каждая область или республика имели культ своего местного руководителя25».

В период кризисов и беспрерывного соперничества многие ру­ ководители поддерживают атмосферу постоянного беспокойства, которая сочетается с экономическими заботами. Предполагается, что человек, наделенный властью, активнее осуществляет свою деятельность, принимает находчивые решения, координирует все пружины общества. Во время сложных периодов такой тип влас­ ти предпочтительнее собраний и совещательных органов. По этой причине со смертью лидера толпа чувствует себя лишенной своего вождя. Она начинает тосковать по нему, как иногда тоскуют дети по своим родителям. Это побуждает одного из «бра­ тьев» к желанию его заменить. Нарушая их молчаливое согла­

шение, он пытается восстановить то, что они поклялись все вместе искоренить:

«Лишения, переносимые с нетерпением, — пишет Фрейд о том, что произошло после отцеубийства, — смогли тогда натолкнуть на решение того или иного человека выделиться из массы и взять на себя роль отца26».

Согласно этой гипотезе, дети уничтожают революцию, по­ скольку, когда один из них принимает это решение, он присваи­ вает себе заслуги всех и вытесняет их, чтобы остаться един­ ственным хозяином на борту.

Через десяток лет, после смерти и обожествления Ленина, утвердился режим, его культ был довершен. Каждый имел ка­ кое-то отношение к его личности, имени и даже телу. Характер­ ный для этого периода плакат содержит лозунг: «У всех в крови есть капля крови Ленина». Между тем тот, кто предлагает себя на место Ленина, выдвигает свою кандидатуру: Сталин. Очень рано, в 1926 г., он заявляет, что надо будет восстановить в своих правах отцовскую власть:

«Не забывайте, — восклицает он во время одного собрания в тесном кругу, — что мы живем в России, на земле царей. Рус­ ский народ предпочитает одного главу государства».

Было бы разочарованием узнать, что Сталин — человек хитрый и обладающий изворотливым умом. Разве не показал он себя великим вождем, что практически исключает хитрость и изворотливость? Но он знал точно силу масс. Он знал, что для укрепления власти, какова бы она ни была, надо найти формы управления и церемоний, соответствующих их верова­ ниям.

Поглощенный своей идеей и твердо стоящий на своем, Ста­ лин пользуется резкими колебаниями внутреннего компаса каж­ дого в сильной социальной буре, чтобы устранить одного за дру­ гим всех вчерашних товарищей — сегодняшних конкурентов. Начинает с самого значительного, Троцкого, чтобы затем покон­ чить с тем, кто был самым .близким, Бухариным. В течение все­ го этого времени он предается кропотливой, неблагодарной и кровавой работе, чтобы уничтожитьсвидетелей революции, тех, кто имел еще перед глазами полную картину знаменитых дней Октября. Репрессии, применяемые к людям, являются прежде всего репрессиями, направленными на их память и идентифика­ цию с партией революции.

«Именно в этот период, — пишет американский историк Malia,

— режим приобретает форму и затвердевает: существует неизменный феномен «дыры» Истории, дыры памяти...27 ».

В то же время он заставляет их взять на себя вымышленное убийство отца, чтобы иметь возможность потребовать от них искуп­ ления. И по его указаниям в журнале того времени, не колеблясь, напишут, что Бухарин был «вдохновителем и соучастником по­ кушения на жизнь самого великого гения человечества — Ленина».

Эти маневры привели Сталина в ранг единственного героя.

«Следует задаться вопросом, — продолжает Фрейд по поводу героя, — существовал ли заправила и подстрекатель на убий­ ство среди братьев, восставших против отца, или же такой персонаж был создан позже воображением художников-творцов, чтобы самим превратиться в героев и тем самым быть вве­ денными в традицию28».

Художнику масс больше ничего не требовалось, чтобы он мог теперь отправить на скамью подсудимых своих братьев, превра­ щенных его пропагандой в сброд и подонков, так же, как герои Кафки превращены его фантазией во множество вредных насеко­ мых и микроскопических животных. Надо полагать, Сталин счи­ тал своим долгом показать, что архаические ментальные струк­ туры действенны и повторяются. Во всяком случае, его соб­ ственные речи и речи, произносимые под его наблюдением, воз­ вращают к образам религиозных мифов и просто мифов, отделяя психологию индивида от психологии толп.

Одна из этих структур приписывает подвиг, который мог быть выполнен только целой ордой, одному герою.

«Но, — следуя замечанию Ранка, — в легенде можно найти очень яркие следы реальной ситуации, которые она скрывает. Часто встает вопрос о герое, который в большинстве случаев оказывается самым молодым из сыновей, избежавшим жесто­ кости отца благодаря своей глупости, которая заставляет его недооценивать опасность. У этого героя сложная для исполне­ ния задача, но он может ее успешно завершить лишь при со­ действии толпы мелких животных (пчел, муравьев). Эти жи­ вотные будут только символическим воспроизведением братьев первобытной орды так же, как в символике сна насекомые и паразиты фигурируют как братья и сестры (презрительно вос­ принимаемые как маленькие дети)29».

Очаровательная аналогия. Она показывает, как один из бра- тьев-заговорщиков берет реванш над остальными и отдаляет их от себя на такое расстояние, которое разделяло лилипутов от Гулливера, уменьшая их до размера маленьких зверьков. Одно­ временно он присваивает себе их дела и поступки, объединяет в своей живой личности все добродетели мертвых. Захват был до­ статочно очевидным, чтобы один ветеран революции написал Сталину: «Вы воспользовались теми, кого вы убили и оклевета­ ли, присвоив себе их подвиги и их достижения».

Во всяком случае, понятно, что он стремился завладеть жиз­ нями других: это очевидно. И также понятно, что он играл на пассивном соучастии большинства, так как если добровольно никто не поддерживает террор, то редко кто восстает против не­ го. Но за рамками нашего понимания остается поразительный факт: они тоже считали себя виновными в убийстве своего отца (по меньшей мере, в своих поступках) — эти мужчины и жен­ щины, лишающие себя своего прошлого и молящие о прощении того, кто занимает место отца:

'«Но все эти несчастные, на которых направляют прожектора, — пишет историк Дойчер, — появлялись кающимися, очень громко исповедуясь в своих грехах, называя себя сыновьями Велиала и восхваляя в глубине своего ничтожества этого сверхчеловека (Сталина), который ногами стирал их в порошок30».

По мере того как они умалялись и как он каннибалистически пожирал их биографии, можно было повсюду видеть заго­ рающимся, как сигнал на штабной карте, имя Сталина на мес­ те имени Троцкого, Бухарина, Зиновьева. Он набирает размах. Поднявшийся на позицию единственного великого человека ре­ волюции, он становится узурпатором вдвойне: узурпатором сво­ их «братьев», или товарищей, и узурпатором Ленина, который хотел его отстранить от своего наследия. Он провозглашает себя образцом, которому каждый должен следовать и повиноваться, как своему отцу. А именно, великому Сталину. Вместо того, что­ бы его дискредитировать, эта узурпация добавляет доверия, ко­ торым он пользуется. Можно сказать, что он похищает не только биографии своих жертв, но также и любовь, которую питали к ним массы. И когда эта любовь становится осиротевшей, массы ее переносят на него. На того, кто восстанавливает порядок и об­ раз отца. Он объявил это сам: «Государство — это семья, а я — ваш отец».

IV

Оставшись единственным из живущих соратников Ленина, Ста­ лин превращает марксистскую теорию в мировоззрение, которое черпает силу из факта своей завершенности. Оно предлагает про­ стые формулы, объяснения всему или почти всему. Сначала по­ средством серии канонических текстов, предназначенных за­ твердить его принципы, и речей, которые предписывают ее при­ менение и отливают их в окончательный язык. Согласно Джиласу, эта работа удовлетворяет

«потребности не только внутри советской партии, но также и во всем международном коммунизме, так что этот скучный и книжный, но легко усваиваемый краткий курс приобретает большое влияние31 .

Затем переписывается история революции и описывается ход Истории как череда заговоров, подготовленных старыми рево­ люционерами. Последние представлены как люди по существу зловредные, замыслы которых Сталин расстроил и которых он победил, как святой Георгий — дракона. Таким образом, он соз­ дает что-то вроде демонологии предателей и врагов, без которых не существует ни одна религиозная вера. Предателей и врагов, с которыми герой, Сталин, успешно сразился с помощью масс, следовавших за ним.

«В этой борьбе, — можно прочитать в «Истории коммунисти­ ческой партии СССР», — против скептиков и трусов, против троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и каменевцев руководящее ядро партии должно было после смерти Ленина найти почву для окончательного объединения. Это ядро под знаменем Ста­ лина вновь объединило под лозунгами и вывело советский народ на широкую дорогу индустриализации страны и коллективиза­ ции сельского хозяйства».

Эти абсолютно вымышленные ярлыки и определения, фрак­ ции «братьев» по партии и их роли в исторической драме глубо­ ко внедрились в верования. Бессмысленно было поднимать край занавеса — исторические руководители революции остаются проклятыми. Мертвые не могут требовать справедливости, а жи­ вые не осмеливаются поставить под сомнение основания си­ стемы, раскрыть тайну, которую она скрывает. Устанавливается компромисс. Он состоит в молчаливом прощении первыми зла, которое им причинили, при условии, что вторые будут обязаны

об этом не упоминать и не преступать запрет. На самом деле все эти переписывания Истории позволили Сталину выделиться из массы и появиться перед ней человеком, который готов, по сло­ вам Фрейда, «взять на себя роль отца».

В этом качестве он представляется всегда и повсюду как единственный, остававшийся верным Ленину в годы изгнания и в трудные моменты революции. Как единственный продолжатель его дела после его смерти. Книги, газеты, фильмы связывают оба их имени, исключая все остальные. Одним словом, Сталин — это и есть Ленин redivivus (лат.) воскресший. Молотов называет его

«соратником Ленина в строительстве партии», а Ярославский —

«нашим отцом для всех». На каждом углу улицы, в каждом обороте речи, на каждой посылке можно найти изображецие умершего отца и его живого местоблюстителя, учителя и его по­ следователя. Эта пара воскрешает другую легендарную пару, Маркса и Энгельса, как их воплощение. В самой Академии наук объявляют, не заботясь о правдоподобии: «Начиная с конца де­ вяностых годов (XIX века!) Ленин и Сталин стали для разви­ тия революционного движения новой эры... тем, чем были Маркс и Энгельс для предшествующей».

Чтобы лучше запечатлеть эту цепь возрожденных образов в сознании масс, Сталин орнаментирует развитие движения и со­ циализма, как если бы она вела к его появлению, к нему. Он пе­ реплавляет коллективную историю в биографию одного челове­ ка, ее божественного демиурга. Не стоит этому удивляться. В самом деле, Фрейд отмечает, что чаще всего

«выдумка героического мифа достигает своей кульминации в обожествлении героя. Может быть, обожествленный герой был отцом до Бога, предвестником возвращения архаического отца

вкачестве обожествленного ».

Сэтого периода и до 1930 г. к Сталину обращаются, а он смог позволить так к себе обращаться; как к полубогу, всеведущему, всемогущему и непогрешимому. Нет нужды цитировать тексты и имена, провозглашавшие его таковым. Они делают из него истин­ ного наследника не только Ленина, но тщсже царей во всем, исклю­ чая только то, что его власть по природе своей ненаследуемая. По­ степенно он разрывает все узы равенства и осуждает их, заявляя, что «уравнивание в сфере потребностей и индивидуальной жиз­ ни — это мелкобуржуазный вздор». Прежде всего, он восстанавли­ вает власть, против которой он со своими товарищами боролся. Он создает службу Бога-отца, и целая иерархия выстраивается под ней.