Век толп Исторический трактат по психологии масс
..pdfимеющих очень близкую связь с экономической жизнью, влекут за собой его исчезновение. Философ и лидер итальянской ком мунистической партии Грамши был уверен, что «в отношении управления коллективные организации (партии) заменят от дельных людей, персональных вождей (или харизматических, как говорит Михельс)8».
Эти доблестные слова были опровергнуты коммунистически ми партиями, на которые делался намек. Когда Грамши писал их в фашистской тюрьме, которую он покинул только чтобы умереть, эти самые партии приводят к власти «персональных вождей», (они должны были служить противоядием). Если их роль заключалась в том, чтобы уменьшаться с развитием совре менного общества, то этот прогноз был полностью опровергнут фактами. И самое удивительное, что это никого не удивило. На деемся, что в будущем ученые, особенно политики, будут уде лять большее внимание причинам, по которым психология толп в этом отношении оказалась права. С их стороны это было бы использованием элементарных научных правил.
Глава II
Постулат психологии м асс
I
Мы лишь бросили взгляд на наш предмет, чтобы представить се бе его сложность. Мы согласились вывести на первый план от ношения между харизмой и психологией масс. Теперь следует спросить себя: что делает возможным эти отношения. Только после этого мы можем попытаться объяснить их. Заметим сле дующее: харизма обладает свойствами воскрешения прошлого, пробуждения чувств и образов, погребенных в памяти, авторите том традиции. Благодаря этому сговору с миром воспоминаний вождь вызывает немедленную реакцию повиновения. Можно сказать, что достаточно ему появиться, чтобы масса признала в нем другого вождя, который играл роль на другой сцене, в дру гих обстоятельствах. Кажется, что он будит в ней своего рода внутреннего демона, как гипнотизер пробуждает в своем подо печном наследие архаического прошлого. Единственного нас тоящего демона людей — память.
Впрочем, эта связь харизмы и следов прошлого уже была установлена самим Максом Вебером:
« Х а р и з м а , — пишет он, — ест ь вел и кая р евол ю ц и он н а я сила
эп ох, с вя за н н ы х с т радицией9».
Все было бы хорошо, если бы нам удалось представить, ка ким образом становится возможной эта связь и каковы ее пси хические проявления. На самом деле это чрезвычайно трудно. Чтобы преодолеть это препятствие, нужно для начала допустить один постулат, затем предположить механизм, третий, который вкупе с эротическим влечением и идентификацией мог бы позво лить нам объяснить феномены психологии масс. Механизм, ко торый, в отличие от двух предыдущих, касается эволюции кол лективных отношений и времени.
II
Уточним. Одна из причин, на которые ссылаются, чтобы объяснить преувеличенные реакции толп, несоразмерные с объективными фактами, и их безрассудства, — это устойчивость прошлых мыс лей и чувств, возвращение которых затуманивает ум людей. Мне ния мертвых вмешиваются в дела живых, часто дорогой ценой для последних. Речь идет лишь о той старой доброй истине, что
« прош лое, более или м енее ф ант аст ическое, — как очень верно
сказал Поль Валери, — во зд ей с т вует на б у д у щ е е с м ощ ью ,
сравним ой с сам им н а ст оящ и м ».
Надо полагать, что в психической жизни ничто не теряется, все может возвратиться в тот или иной момент. Принято гово рить, что у народа короткая память. Герои и необычайные собы тия быстро забываются. На самом деле все наоборот. Память у народа долгая, он никогда не отводит взгляда от зеркала прош лого. Ле Бон и Тард были согласны с этим и принимали это без труда. Фрейд тоже, но он испытывал трудность. Двойную труд ность, которая имеет отношение к сверхживучести воспоминаний и к механизму их передачи.
Это факт: все, что происходит в жизни индивида, оставляет мнестический след, запоминается им. Но как говорить о мнестических следах у масс? Проблема становится неразрешимой в том, что касается передачи воспоминаний от поколения к по колению. Индивид или масса, неважно: нет наследственности приобретенных свойств, нет групповой или родовой памяти. Всякая спекуляция в этом вопросе наталкивается со времен Дарвина на вето генетики. В этом случае невозможно устано вление корректной аналогии между психологией индивидов и
психологией масс, перенесение понятия первой на вторую. Со гласно Фрейду,
«эта вторая трудность, касающаяся перенесения на психоло гию масс, издавна наиболее важная, так как поднимает новую проблему, имеющую отношение к принципам. Вопрос состоит в том, чтобы узнать, в какой форме действительная традиция представлена в жизни народов; вопрос, который не ставится в отношении индивида, так как здесь он решается наличием мнестических следов прошлого в бессознательном10».
Но определенные очевидности позволяют избежать этого пре пятствия, выйти из дилеммы. Язык кажется превосходным средством передачи мнестических следов из поколения в поколе ние. Символы, которые он несет, незамедлительно узнаются и понимаются, начиная с раннего детства. Более того, мы распола гаем мифами и религиями, которые лежат у истоков языка и которые сосредоточивают и сохраняют в течение тысячелетий очень древние идеи и ритуалы. Можно заметить обширную групповую среду, которая включает в себя все празднования ве ликих событий (рождение Христа, революция, победа над врага ми и т. п.) и годовщины самой группы. От поколения к поколе нию эта среда сохраняет одинаковую эмоциональную нагрузку. Живые архивы, называемые Землей, представляют собой вооб ражаемые географию и биографию. Они создают иллюзию дли тельности, связи, объединяющей всех, кто населял планету с не запамятных времен. То, что опирается на подобные очевидности, не может быть доказано, а лишь постулируется.
Постулат гласит, что впечатления прошлого сохраняются в психической жизни масс равным образом в форме мнестиче ских следов. При определенных благоприятных условиях их можно восстановить и оживить. Впрочем, чем более они древние, тем лучше они сохраняются.
Этот постулат определенно неприемлем с научной точки зре ния. Он означает, что все, что происходит в нашей настоящей жизни, определено смутными воспоминаниями прошлого. А внутренние психические причины наших поступков имеют больше важности, чем причины физические и социальные. Но каким бы неприемлемым он ни был, его нужно принять:
«Если мы поступим по-другому, то не сможем сделать ни шагу больше по дороге, по которой начали двигаться, ни шагу в ана лизе и в психологии масс. Это неизбежная дерзость11 .
III
Сделаем одно очень простое, но важное замечание. Подписаться под этим постулатом нас обязывает не столько возможность того, что это прошлое сохраняется в ментальной жизни, сколько его последствия. И особенно самое поразительное: История есть движение циклическое. И толпы тоже проходят циклы. Они возвращаются в места, уже посещавшиеся, повторяют прежние действия, не отдавая себе в этом отчета. Харизма из их числа. В ней можно видеть одну из тех материй, которые существовали в архаические времена. Периодически она возрождается, когда колесо общества выносит ее на вольный воздух, а потом исчезает вновь. Забудем же наши колебания и спросим себя: каков меха низм этого явления. Лица и ситуации прошлого принимают в нашей психике форму imago — наглядных представлений. По аналогии с картинками Эпиналяа они дают эффект присутствия отсутствующему, упрощая его черты. В основном речь идет о лицах и ситуациях, с которыми мы идентифицируем себя, о на ших родителях, нашей нации, о войне или революции, с кото рыми связываются наши особенно сильные эмоции:
«Имаго» —- пишут Лапланщ и Понталис, — может равно объективироваться как в чувствах и поведении, так и в образах12».
Большинство имаго, запрещенные по моральным, Политиче ским или культурным причинам, хранят след факта, которым они некогда были. Это следствие отбора, который пытался стереть их из истории народа. Осуждение Галилея или казнь Людовика XVI, преследование евреев или распятие Христа имели определенное предназначение: помешать народу идентифицировать себя с ними или с их идеалами. Эти акции преследовали цель уничтожить их раз и навсегда. Однако, не торопясь исчезнуть, эти запрещенные и отобранные элементы перегруппировываются и восстанавливаются в памяти. В душераздирающих сценах «Сельского врача» Бальзак с прозорливостью гения показывает, как разрозненные бывшие солдаты великой армии тайно и с любовью в сердце собирают об рывки воспоминаний о Наполеоне и создают легенду о человеке, чье имя в период Реставрации: было запрещено произносить.
Да, с ужасным упорством память сначала конвенционализирует малейшую мысль, малейшую данность реальности, равно
а Эпиналь — город во Франции, прославившийся народными кар тинками — прим. пер.
как и любой персонаж. Я имею в виду, что она освобождает их от контрастов, от их комплексов, превращает их в стереотипы, чтобы воспроизводить согласно определенным типическим схе мам. Смерть героев всегда будет трагической и грандиозной, ве ликие вожди будут иметь величественное лицо строгого и бес пристрастного отца, пророки — длинную бороду и нотки гнева и справедливости в голосе и т. д. Они стали нам близкими и при вычными, похожими одни на других. Работа идентификации ав томатически замораживает персонажи и оправляет их в рамки. И те доблестно все это выносят.
Затем память снабжает их поглощающей эмоциональной силой. Назовем ее, за неимением лучшего, соблазном ностальгии. С по мощью игры контрастов между настоящим и прошлым наша па мять противопоставляет лицам и реалиям, которые у нас перед гла зами, имаго их эквивалентов, восстановленных нашим сознанием. Избегая всего, что неприятно, отрицательно или невыносимо, мы стремимся запомнить приятные, положительные, выигрышные ас пекты. И даже если речь идет о самых кровавых тиранах Истории или если мы вызываем в памяти плачевные периоды нашей жизни, мы всегда возрождаем воспоминания в более удовлетворительном виде, более соответствующими нашим желаниям.
Чаще всего этот соблазн ностальгии делает менее резкими конфликты прошлого, все равно, думаем ли мы о нашем детстве или об истории нашей страны. Он совмещает вещи несовмести мые, делает правдоподобным неправдоподобное. Он рисует има го, следуя принципу coincidentia oppositorum, слияния противо положных идей, чувств и персонажей. События прошлого, таким образом, никогда не кажутся нам такими, какими были на са мом деле. Но, профильтрованные через великие темы нашей соб ственной истории или культуры, к которой мы принадлежим, они кажутся всегда более блистательными или более мрачными, чем были. Памяти не существует. Существуют множество памя тей, похожих на памяти авторов, которые создают их, оправды вая свое существование и стремясь очаровать читателя рассказом о своей жизни, будучи уверенными, что говорят чистую правду.
Соблазн ностальгии тем более непреодолим, что речь идет о наиболее эфемерных и наиболее удаленных периодах:
«Отдаленные эпохи, — констатирует Фрейд, — окутаны в вооб ражении живым и таинственным очарованием. Как только лю ди становятся недовольны настоящим, что бывает достаточно часто, они обращаются к прошлому и в очередной раз надеются
найти никогда не забываемую мечту о золотом веке. Без сом нения, они продолжают испытывать магическое очарование их детства, которое пристрастное воспоминание представляет как эпоху безмятежного блаженства13 .
То, что передается от поколения к поколению с идолопоклон нической верностью, есть продукт воображения, привитый на стволе неизменной психической реальности.
IV
Эти запрещенные и отобранные имаго сохраняются в форме мнестических следов. Время от времени они достигают уровня со знания. Согласно Фрейду, мысли, имаго, воспоминания, связан ные с влечением, запрещаются, деформируются, душатся волей индивида, его стремлением держать их в области бессознатель ного. Однако, несмотря на это вытеснение, они имеют тенденцию возвращаться, выбирая окольные дороги снов, невротических симптомов и недомоганий, названных психосоматическими. Воз вратившись без ведома сознания, бессознательное содержание оказывает на «Я» навязчивое влияние, которого оно не может избежать. Этот волнующий/ процесс именуется возвращением вытесненного. Но, строго говоря, он свойственен психологии ин дивида и плохо применим к психологии толп.
Прежде всего, он предполагает существование фонда бессоз нательного. Этот фонд не существует у масс. Психоанализ отка зывается его признать14. К тому же возвращение вытесненного касается большей частью подавления эротических влечений. Именно к этой области "относится по большей части забытое и подавляемое содержание бессознательного. Но психические остатки отдаленных эпох, наследие масс, имеют, скорее, миме тическую природу. Они имеют отношение к идентификации с нашими предками, с великим человеком, Эйнштейном или На полеоном, с нашим родным городом и т. д. Они возвращаются с каждым поколением. Когда Фрейд на заключительных страни цах «Моисея и монотеизма» принимается в последний раз изла гать эволюцию человечества, он утверждает, что эта эволюция могла бы быть описана как медленное «возвращение вытеснен ного». Но он тут же добавляет:
«Я не употребляю термина «вытесненное» в его прямом смыс ле. Речь идет о чем-то в жизни народа, что прошло, потерялось из вида, и что мы пытаемся сравнить с вытесненным в психи ческой жизни индивида10».
Чтобы избежать подобного неопределенного переноса из одной психологии в другую, мы можем предположить следующую специ фическую конструкцию: воскресение имаго. Оно проявляется во вне запном и почти сценическом, но в любом случае глобальном, ожив лении ситуаций и персонажей прошлого. Этому известно много ана логий. Когда стимулируют височную кору больного эпилепсией, на блюдают внезапный полный возврат пережитого ранее: образов и си туаций, поступков и чувств. Или, когда некто переживает эмоцио нальный шок, он начинает говорить на забытом языке, реагирует на архаический образ, уже давно вышедший из употребления. Наконец, то, что некогда происходило и относится к первичной групповой идентификации, стремится к неустанному повторению, к навязыва нию определенной принудительной модели. Например, все происхо дит так, как будто участники одной революции воспроизвели и пере жили другую: Французская революция просматривается сквозь Со ветскую революцию. Или же как будто во всех императорах непре рывно возрождается один-единственный, Цезарь или Наполеон.
Отметим важное следствие: во всем, что принадлежит на стоящему, мы не просто видим копию прошлого, но мы пережи ваем его, испытывая чувства, связанные с источником. Так, в будущем обществе можно видеть претворение совершенного ар хаического сообщества или в папе — Христа, в Де Голле — На полеона или Людовика XIV и т. д. Вспоминаются слова великого арабского философа Саади:
«Велико число женщин, которые кажутся прекрасными в тени шатров и под покровом вуали. Но подними вуаль, и ты увидишь мать своей матери».
Я называю это воскресением, поскольку сама идея очень древняя. Во всех культурах есть верования, имеющие к нему от ношения, церемонии, облегчающие его осуществление и обозна чающие его результаты. В особенности, когда речь идет о хариз матическом вожде.
«Обладание магической харизмой, — пишет Макс Вебер, — всегда предполагает возрождение. Возрождение образа, который масса узнает».
Кроме того, в подобном случае вспоминают идентичность с другим персонажем. Главным образом мертвым. Ученики Пи фагора представляли его похожим на шамана Гермотима, поз же в Сталине находили черты Ленина. Римляне сделали из этого механизма политическую формулу. В каждом императоре
воскресала личность основателя. Он и носил титул redivivusa: Октавиан Ромул redivivus. С той поры эта практика не пре кращалась. Когда советские люди объявляли: «Сталин — это сегодняшний Ленин», они делали это под давлением все той же социальной и психологической необходимости. Все вожди под держивают свою власть, взывая к имаго прошлого, которые, однажды воскреснув, зажигают былые чувства. Бодлер это очень точно заметил:
«Феномены и идеи, которые периодически, через годы, воспроиз водятся, при каждом воскресении заимствуют дополнительную черту варианта и обстоятельства».
Все эти замечания должны показаться вам тяжеловесными и ли шенными правдоподобия. Нелегко поверить, что персонажи и собы-v тия консервируются нематериальным образом в памяти поколений. Что после какого-то промежутка времени они неизбежно возвра щаются, воплощенные в новом физическом и социальном существе. И, наконец, что причины даже самого незначительного события, са мого легкого волнения масс лежат в их прошлом, а их результаты — в будущем, в котором воссоздается прошлое. Короче говоря, что бу дущее всегда из прошлого. Итак, мы представляем воскресение имаго как гипотетический и даже условный механизм, сравнимый с фан томными полями в физике. Он дает нам возможность рассматривать преемственность идентификаций в ходе истории, ничего более.
Глава III
П ервобытный секрет
I
Массы, не желая этого, хранят следы своей древней жизни и первобытных времен. Они повторяют их. Важно, прежде всего, уточнить, что именно возвращается и повторяется: связь хариз матического вождя с народом. В искусственных толпах — церквях, корпорациях, античных римских collegiaъ — можно наблюдать одни и те же церемонии, знаменующие уход и воз вращение привязанностей в казну верований и общих чувств к членам толп. О каких церемониях идет речь? Согласно Тарду,
а Воскресший, обновленный (лат.) — прим. пер.
ь Коллегиях (лат.) — прим. пер.
«это, в особенности, акт совместной еды и общий культ по от ношению к одному предку. Запомните эти оба явления, так как они объясняют нам, почему касты, корпорации, античные города придают такое важное значение комменсализму8, перио дическим товарищеским братским банкетам и выполнению по гребальных ритуалов».
Эта трапеза, называемая некоторыми тотемической, несом ненно чествует отца-основателя толпы, которого его последова тели имитируют и с кем они себя идентифицируют. Канонизи рованный после смерти, он живет в их сознании, как Христос в сознании священнослужителей и Пифагор в сознании всех вождей его секты. Мы можем допустить это. Но тотчас же воз никает множество вопросов. Почему мертвый основатель сли вается с харизмой его последователей? Как может он оказывать на них столь сильное влияние, когда в действительности он уже не существует? Что же беспрестанно обновляет его могу щество и не дает ему исчерпать себя? Даже сегодня, в век нау ки и техники!
Решение Фрейда просто. Я резюмирую его несколькими словами. Трапезой, вкушаемой сообща, и погребальными обря дами отмечается первостепенное событие: убийство первобыт ного отца его сыновьями-заговоргциками. Всякая человеческая эволюция начинается этим доисторическим событием, которое она продолжает искупать и воспоминание о котором периоди чески возвращается. В конечном счете это единственное, что обнаруживается в нашей психической жизни. Оно образует яд ро психологии масс.
«После этого объяснения, — заявляет Фрейд, — я не замедлю сказать, что люди — особым образом — всегда знали, что у них был первобытный отец и что они убили его16».
Вот этот первобытный секрет. Мы скрываем его, маскируем его в наших религиях, в харизме наших вождей и в церемониях чествований. Таково точное содержание постулата психологии масс. Вопреки, а может быть, и по причине резкого отпора со стороны ученого мира Фрейд до конца своей жизни был убежден в его истинности, и последние страницы, опубликованные им, были посвящены этому.
Сотрапезничество — прим. пер.
II
Почему это преступление было совершено? Согласно Фрейду, в доисторические времена люди жили в орде, образованной все могущим отцом, окруженным сыновьями и женщинами. Бла годаря своему могуществу он наводил на них постоянный ужас. Он не выносил никаких, даже робких, попыток автономии, ни какого утверждения индивидуальности, соперничающей с его собственной. Не заботясь об их нуждах, чувствах, мнениях, он требовал от своих сыновей и женщин полного подчинения. Его мнение и персональное желание имели смысл приказа для всех. Единоличный произвол был возведен в систему социаль ных обычаев.
В то же время отец был любим, даже обожаем своими детьми^ по вполне очевидным причинам. Он представлял собой все, что было наиболее могущественного, и воплощал в себе идеал для каждого. Он должен был обладать, по словам Кафки,
«тем таинственным свойством, присущим всем тиранам, пра
во /которых основано не на идее, а на их личности».
/
Его царство было царством деспотизма и жестокости одного в отношении всех. Этот отец, вероятно охотник, просто и одно значно подавлял физически всякую попытку удовлетворения эротических желаний у всех, кроме себя. Нетрудно вообразить, что в подобных условиях накапливалась ненависть. За спиной архаического деспота назревал мятеж. В союзе, придающем им силу, сыновья объединились против него, чтобы его убить. Но, несомненно, их подбадривали, им покровительствовали уни женные матери, с детства разжигавшие их враждебность. Им нужно было войти в эту коалицию, потому что они тоже желали определенной свободы. Немаловажно, что именно к этому време ни женщины изобрели земледелие17
Результат этого заговора очевиден: один из братьев, вероятно самый младший, от которого меньше всего этого ожидали, довел до конца неблагодарную задачу. Отец, должно быть, испытывая на себе град ударов, кричал, как Цезарь: «И ты тоже, мой сын!». В нашей истории Брут хорошо представляет образ сына, который замышляет и совершает преступление во имя освобож дения. Убив своего отца, сыновья съели его, скрепив свой союз его кровью, поскольку ничто так не связывает людей, как прес тупление, совершенное сообща. С того времени пища, принимае мая вместе тотемическими собратьями, корпорациями и другими