Век толп Исторический трактат по психологии масс

2

тех пор «не рождалось пророка, подобного ему? ». Традиции, отно­ сящиеся к его талантам и деяниямм, теряются в неопределен­ ности, и маловероятно, что обнаружатся новые документы. Впро­ чем, неважно, знаем ли мы о нем достоверно или нет. О нем, как и о других великих людях, нам достаточно узнать главное из ле­ генд, кристаллизованных вокруг него. Основной факт состоит в том, что он никогда не сходил со сцены истории и культуры.

Ле Бону, Веберу и другим принадлежит заслуга создания в первом приближении концепции вождя применительно к веку толп. Труд необходимый, но недостаточный. Оставалась задача придать этой концепции живое лицо, драматическую достовер­ ность, выраженные в какой-либо фигуре. Выполнить эту задачу было предназначено Фрейду. Я хочу остановиться на работе, ко­ торую он первоначально озаглавил «Человек Моисей». Как «Государь», шедевр Ренессанса, как все те книги, которые охва­ тывают взглядом политику их эпохи, эта книга делает подобное для своей эпохи — эпохи толп. Таков ее фундаментальный смысл. Этим объясняются довольно странные на первый взгляд детали ее композиции. Выходящие за границы реального содержания отступления, которые кажутся нам лишними или ошибочными, на деле они ясно свидетельствуют, что изучение великого проро­ ка доведено до конца. Вместо того, чтобы недоумевать по поводу моего утверждения, что «Человек Моисей» — это, применитель­ но к современной эпохе, версия «Государя», следовало бы его принять. Подобное сопоставление может показаться шокирую­ щим, но оно имеет необычайные возможности.

Я не стал бы утверждать, что Фрейд избрал своего героя преднамеренно. Его ум в течение всей его жизни занимали дру­ гие персонажи. Но, углубившись в психологию масс и обнару­ жив в вожде разгадку их нищеты, он был подведен к Моисею самой логикой исследования. Изобразив его при помощи про­ стых и достойных выражений, Фрейд сделался эхом исчез­ нувшего мира, который воскресает на страницах его труда. Ог­ ромная популярность Фрейда среди образованных людей, равно как и среди людей простых, объясняется тем, что он сумел вы­ разить вечные реалии бытия, используя самые конкретные по­ нятия, как это делали Декарт, Галилей, Макиавелли, Дарвин. Нет никакого сомнения: в наше время Человек Моисей предстает как тип предводителя масс. Это объясняет, почему он возник из прошлого, почему стал внутренним тираном Фрейда. Фрейд об­ ращается с ним, как со своей собственной тайной. И рискует в этом предприятии своей жизнью так же, как и репутацией.

«В конце концов все человеческие ценности основаны на нравс­ твенном принципе. Уникальность величия нашего Моисея в том, что его признали безоговорочно в древние времена. Пос­ мотри теперь на сегодняшних людей».

Может быть, по этой причине книга Фрейда — единственная из его работ, которую можно открыть на любой странице. Диа­ лог уже начат, но вы чувствуете, что вы — желанный гость. Она остается понятной потому, что автор отвел своему размышлению то время, которое ему надлежало. И даже смерть вынуждена была терпеть, пока работа не будет закончена.

II

Великие люди не делают истории — это верная мысль. Но история не делается без великих людей — вот неоспоримая ре­ альность. В психологии масс они — закваска, активный и сози­ дательный фермент, тогда как массы представляют собой тесто, вещество, в котором сохраняется их дело.

«Человечество испытывает потребность в героях, — заявляет Фрейд, — и как герой, верный своей миссии, поднимает целый пласт человеческой жизни, так герой, предающий свою миссию, понижает уровень человеческой жизни5».

Это заявление не укладывается в имеющиеся исторические и социологические представления. Оно в какой-то степени выходит за пределы тех представлений и взглядов, которые мы разделя­ ем, и кажется вызовом, брошенным здравому смыслу. В самом деле, все современные теории отказались от мысли, что великие люди играют какую-нибудь роль в судьбе народов и достойны внимания. В конечном счете, утверждают они, наибольшее зна­ чение имеют действия масс и определенные события. Есть тече­ ние истории, которому нельзя противиться. И те, кто хочет при­ писать заслуги и ответственность определенным людям, совер­ шают серьезную ошибку.

Какова же позиция психологии масс? Она признает без коле­ баний, что внешние объективные факторы, то есть технический прогресс, экономические условия и демографический подъем, определяют эволюцию человеческих обществ. Но она добавляет, что внутренние, субъективные факторы, то есть исключительные личности, также вмешиваются в этот процесс. Эти выдающиеся люди не просто статисты исторической драмы, для большинства людей они представляют в ней героев. Можно отбросить теорию

«великого человека» в истории, но нужно, однако, признать, что человечество в целом верило в него и продолжает верить. Жела­ ние верить во вдохновенного вождя, в человека исключительного, способного исправить положение дел, которому толпа может спо­ койно повиноваться, документально подтверждено в древних и со­ временных обществах. Элементарное желание верить в его нео­ быкновенные возможности имело и, вероятно, продолжает иметь значительное влияние на общественную жизнь. С уверенностью можно сказать, что этот фактор изменений не единственный. В любом случае он добавляется к общим и безличным факторам.

«В принципе, есть место для обоих... Так мы сохраняем место «великим людям» в цепи или, вернее, в сети причин6».

Таков взгляд психологии толп. Он мог бы свестись к одной фразе: великий человек — отец, а массы — мать истории. Без сомнения, эта квалификация приложима в основном лишь к куч­ ке индивидов, занимающих вершины, к тем, кто действует на уровне всего человечества в целом: к одному Наполеону, Цезарю, Де Голлю, Рузвельту, Мао, Магомету. Но она имеет ценность и для других. Каждая нация, ^аждое племя, каждое селение имеет своих великих людей, своих «больших людей», как говорят афри­ канцы. Они создают коллективное вещество, объединяя индиви­ дов и группы, и форму, пропитывая их своим характером и своей судьбой на долгое время. Нет ни одного народа, который не имел бы своего Пантеона, ни одного, кто не заполнил бы его. Даже если всемирные анналы не указывают имени этих персонажей, местная хроника сохраняет их и почтительно воскрешает. Ассоциации увековечивают их память, эрудиты составляют их биографии. Статуи и таблички на углах улиц или на родном доме знаменуют память о них и выражают коллективное восхищение.

Все эти явления доказывают, что великие люди с различным ореолом составляют один общий класс. Они обладают общей спо­ собностью быть творцами, центрами внимания человеческой массы и сверх-«Я» ее культуры:

«Можно сказать, — пишет Фрейд, — что великий человек и яв­ ляется тем авторитетом,~из преданности к которому совер­ шаются подвиги; и, так как сам великий человек действует на основании своего сходства с отцом, не стоит удивляться, если в психологии масс роль сверх «Я» вернется к нему. Так же, как это было применительно к Человеку Моисею в отношениях с еврейским народом7».

Даже если это применяется к нему и к еврейскому народу, это нисколько не умаляет его положения как человека, ,не имеющего себе равных и единственного в истории, который стал после своей смерти живой легендой. Он всегда остается челове- ком-образцом этого типа людей. В нашей культуре он одновре­ менно и архетип того, кто они есть, и символ того, чем они должны быть. Поэтому узнать, каков был его путь, как он сфор­ мировал характер своего народа на тысячи лет вперед, как сам он стал великим для своего народа, — это значит одновременно определить его масштаб и роль в истории. Однако не нужно ме­ тить слишком высоко. Научное знание дает нам доступ к отно­ сительной истине в этом вопросе. Но оно не означает ни необхо­ димости, ни возможности всеобщей истины.

Глава II

Семейный роман великих людей

I

Напрашивается один вопрос: чем психология великих людей от­ личается от психологии людей обычных? Все сравнения, к кото­ рым обращались в течение долгого времени, ни к чему не приве­ ли, и это почти не удивляет. Ни ум, ни дар слова, ни сила не от­ личают их от большинства смертных. Мы прибегнем к указанию менее точному и более социальному. Им воспользовался антро­ полог Марсель Мосс, чтобы противопоставить homo duplex, чело­ века разделенного, homo simplex, человеку единому и тотально­ му. Первому его сепарированное сознание позволяет овладеть своими инстинктами и встретить лицом к лицу внешний мир. У второго разум и чувства остаются спаянными, и он реагирует об­ общенно во всех ситуациях.

С одной стороны,

«это в самом деле единственный, — пишет Марсель Мосс, — цивилизованный человек из высших каст наших цивилизаций и малого числа других, предшествующих, восточных и отсталых, который умеет контролировать различные сферы своего созна­ ния. Он отличается от остальных людей. Он специализирован, часто отличен наследственно благодаря разделению труда, ко­ торое тоже часто наследуется. Но особенно онразделен в своем собственном сознании, он сознателен. Он умеет сопротивляться

инстинкту, он может благодаря своему воспитанию, взглядам и обдуманному выбору контролировать каждый из своих по­ ступков».

И, с другой стороны,

«человек обычный, который уже развернут и чувствует себя единой душой; но он не хозяин самому себе. Средний человек наших дней — а это особенно верно для женщин — и почти все люди архаических и отсталых обществ являются «тоталь­ ными»; все его существо становится жертвой малейшего из впечатлений или малейшего психического потрясения8».

Вот портреты двух классов людей. Первый соответствует представлениям, которые мы имеем о человеке-индивиде в нашей цивилизации. Фауст, раздираемый своими двумя «душами», пример этому. Второй представляет человека-массу — так, как его описывает психология толп. На данный момент кажется поч­ ти невозможным определить их лучше. Стоит дополнить их ан­ тропологические черты несколькими чертами психологическими. Можно предположить, что человек разделенный обладает очень отчетливым сверх-«Я» и «Яр очень любящим себя. Его основной интерес направлен на разговор с самим собой, а его умственная жизнь доставляет ему удовлетворение. Кроме того, он служит доказательством независимости и не позволяет смутить себя. Это то, что мы слышим, когда говорят о ком-то обладающем волей и смелостью суждений. Подобный индивид, в частности, способен

«быть поддержкой для других, взять на себя роль лидера и дать новый импульс культурному развитию или подвергнуть опасности существующий порядок вещей9». У него есть черты фанатизма и упорство, которое выражает преобладание сверх-

Рассмотрим теперь человека тотального. Он тоже должен обла­ дать любовью к себе, эгоизмом, достаточным, чтобы занять свое место в обществе, где царит соперничество, где каждый должен уметь сопротивляться давлению, которое оказывается на него. Но у него доминирует эротическая составляющая либидо. Любовь других для него главное, и потеря этой любви — его огромная забота. Она делает его зависимым от тех, кто мог бы ему предложить свою лю­ бовь или, напротив, похитить ее. И он готов склониться перед тре­ бованиями своих влечений. Поиск удовлетворения тем самым окрашивает его существование. Комбинация любви к себе и любви к другим, нарциссического либидо и эротического

«может быть именно той комбинацией, которую мы должны рас­ сматривать как наиболее общую из всех. Она объединяет проти­ воположности, которые могут взаимно уравновеситься в ней11 .

По этой причине, даже если этот тип людей и понимает раз­ ницу между сознанием и аффектами, он тем не менее не разде­ ляет и не противопоставляет их.

Мы также можем дополнить портрет этих двух категорий людей общей гипотезой, касающейся их психической конститу­ ции. Если бы мы захотели коротко охарактеризовать человека разделенного по Марселю Моссу, можно было бы сказать, что он разделен двумя противоположными силами: любовью и иденти­ фикацией, Эросом и Мимесисом. Он испытывает напряжение между крайним индивидуализмом и крайней общительностью, причем один стремится господствовать над другой.. Это напряже­ ние происходит оттого, что он полностью идентифицировал себя с какой-то идеей, группой, идеальной личностью и как следствие загипнотизирован ею, сказал бы Ле Бон. Голос сознания ему по­ стоянно напоминает это и просит его отказаться от инстинкта. Он заклинает его стремиться исключительно к своей цели. Такой голос «порождает нескольких великих людей, много психопатов и много невротиков12».

Фрейд так объясняет свою мысль:

«Ясновидцы, мистики, люди, подверженные иллюзиям, невроти­ ки и сумасшедшие во все времена играли великую роль в ис­ тории человечества, и не только когда случайности рождения законно наделяли их властью. В основном они становились причиной бедствий, но не всегда. Подобные личности оказали глубокое влияние на свое время и на последующие времена, они дали импульс значительным культурным движениям и сделали великие открытия. Они сумели совершить подобные подвиги, с одной стороны, благодаря незатронутой части их личности, то есть, несмотря на их аномалию, но, с другой стороны, часто именно патологические черты их характера, их одностороннее развитие, аномальная гипертрофия определенных желаний, устремленность без критики и без тормозов к одной-единст- венной цели дают им возможность увлечь других по своим сто­ пам и победить сопротивление мира13 .

Этот портрет напрасно кажется вам преувеличенным и шоки­ рующим, его стоит иметь в виду. Он обычен в психологии толп — мы его уже встречали у Ле Бона и Тарда. И невозможно понять

его, не признав этого. Даже если он представляет собой вымы­ сел, то вымысел не без связи с реальностью. Иначе он не обладал бы такой эффективностью и не присутствовал бы в культурах. Как бы там ни было, этот портрет отчасти проливает свет на психологию толп, которые бывают безгранично преданны чело­ веку подобного склада.

Напротив, человек тотальный соединяет в себе два аспекта одинаковой силы: нарциссическое либидо и эротическое так же, как притяжение и отталкивание, выявляют в одном и том же теле два аспекта силы тяжести. Именно в этом смысле он прост: он сделан, если можно так сказать, из одного материала. Он по­ винуется законам единственной силы: любви. Другая сила, а именно — идентификация с какой-то личностью, с коллективной целью оказывает на него умеренное давление._Так что голос со-* вести — сверх-«Я» — требует от него лишь любви к себе. Это милосердный голос «для личности, которая дает еми приют, но он... допускает развитие существа очень обычного14». Но не думайте, что этот человек должен быть примитивным, его ум — простым, а его внутренняя жизнь — бедной.

Такова линия разделения, которую мы обнаружили. Она предполагает, что у человека разделенного, Эрос и Мимесис обо­ сабливаются и противопоставляются. В случае конфликта по­ следнее слово всегда принадлежит Мимесису. Напротив, у чело­ века тотального царит гармония. Мимесис всегда уважает суве­ ренитет Эроса, помогает избежать всякой крайности и чрезмер­ ности. Поэтому такой человек может согласиться повиноваться толпе лишь в той степени, в какой он получает от нее любовь. Но нам остается сделать самое трудное, а именно — объяснить генезис обсуждаемого разделения.

II

С этой целью я хочу заняться понятием — но действительно ли это понятие? — семейного романа. Обычно к нему проявляют мало интереса. Но так как кажется, что оно играет большую роль в психологии толп, чем в психологии индивидов, я, не ко­ леблясь, приступаю к нему. О чем же идет речь?

Согласно психоанализу, ребенок, а точнее мальчик, желает свою мать и противопоставляет себя отцу. Его отец — соперник в любви, и он Доходит до того, что желает его смерти. Это сопер­ ничество отмечает его жизнь и определяет эволюцию его лич­ ности. Поиск Разрешения конфликта с родителями накладывает отпечаток на семейный, или эдипов, комплекс и определяет их

последующие отношения. В то же время ребенок пытается избе­ жать этой ужасной напряженности. Это ему не удается в реаль­ ности, и он в своем воображении создает себе другую семью: дру­ гого отца и другую мать, если не испытывает сильной привязан­ ности к бабушке и дедушке (как было в случае Стендаля, ненави­ девшего отца и обожавшего деда). Но разве множество взрослых не пытаются вырваться из своего реального окружения, воздвигая идеальное окружение, населенное любимыми созданиями?

Ребенок тоже создает себе другой мир, сопротивляясь миру реальности, в котором он заперт. Он черпает в нем силы, чтобы противиться приказам авторитета, который сам не выполняет их. В своем знаменитом «Письме к отцу» Франц Кафка расска­ зывает, что мир его детства был разделен на множество провин­ ций, среди которых была одна,

«где я, раб, жил по законам, изобретенным для меня одного, и которым я, не знаю почему, никогда не мог удовлетворять».

Когда он становится юношей, чувство несправедливости уси­ ливается. Оно заставляет ребенка еще больше отвергать свое ис­ тинное родство и принимать родство заимствованное, своих хи­ мерических матерей и отцов. Раз уж так, то лучше, чтобы это были могущественные персонажи, способные оказать покрови­ тельство: короли, знаменитые художники, гении, признанные ученые. Эти заимствованные родители, заменяющие в его созна­ нии истинных, выполняют защитную роль, помогая подавить зап­ ретные желания:

«Все невротики, — пишет Фрейд Флиессу в 1898 г., — придумы­ вают себе то, что называется семейным романом (который становится осознанным в паранойе). С одной стороны, этот роман потворствует мегаломании и образует защиту против инцеста. Если ваша сестра не дитя вашей матери, то сущест­ вует больше поводов для упрека вам (то же самое, когда вы — ребенок других родственников)».

Воображение ребенка создает роман, идущий из глубин его существа. Этот роман разворачивается параллельно: он дублиру­ ет семейный комплекс, ткань, которая служит завязкой и раз­ вязкой его действительной истории. Так же и эпопея, некогда воспетая поэтами, повторяла действия и поступки воинов и ко­ ролей и превращала их в героев. И он тоже продолжает борьбу на два фронта, реальности и вымысла, соединяет две жизни в одну-единственную.

Наше понятие уточняется и становится более конкретным. Оно позволяет отыскать рядом с каждой коренной семьей, семьей ре­ альных родителей, семью благородную, чужеземную и часто знат­ ную, которую воображает ребенок и которой он себя уподобляет. В Первой мы видим любовь и ненависть к своему отцу, матери, братьям и сестрам. Андре Жид рисует атмосферу такой семьи в зна­ менитом обращении; «Семьи, я ненавижу вас, замкнутые очаги, закрытые двери, ревнивое обладание счастьем». Вторая, наоборот, полностью состоит из людей, которыми восхищаются и которым подражают. Отношения с ними, скорее, отстраненны и абстрактны.

Она в большей степени отвечает желанию ребенка иметь того же отца и ту же мать, что и дети, с которыми он себя идентифи­ цирует и которые принадлежат к более высокому социальному кругу, чем он сам. Он сравнивает своих родителей с родителями своих товарищей и обнаруживает, что его родители меньше пре­ успели, что они иностранцы, негры, евреи или бедняки, то есть не такие, «как положено», не похожие на таких, как положено, родителей — родителей его маленьких товарищей. По этой един­ ственной причине подросток может стать критичным, даже враждебным и готовым 1ржертвовать своей родной семьей в пользу семьи благородной, которую он выбирает и наделяет все­ ми совершенными качествами.

Тем самым он расширяет свой семейный горизонт, интериоризирует масштаб отношений между социальными группами. Изобретение, иногда безудержное, романтической череды отцов развивает одновременно воображение, вскормленное ежедневны­ ми мечтами, и критическое чувство маленького человека в от­ ношении взрослых.

«Но, по мере того как осуществляется интеллектуальный рост, ребенок не может удержаться, чтобы не обнаружить, к какому социальному слою принадлежат его родители. Он учится узнавать других родителей и сравнивать их со своими, получая, таким обра­ зом, право ставить под сомнение уникальные и несравненные ка­ чества, которые он им приписывал. Небольшие инциденты в жизни ребенка, заставляющие его испытывать неудовлетворенность, с самого начала провоцируют^его критиковать своих родителей, по­ зволял ему использовать, чтобы укрепить свое критическое отно­ шение, знание, которое он получил о других родителях, более пред­ почтительных в определенных отношениях15 .

Точно так же и взрослые, которые много путешествовали по различным странам, возвращаясь домой, критически оценивают