Век толп Исторический трактат по психологии масс

без мнения другого человека. Вождь не пребывает в страхе поте­ рять любовь других: друзей, коллег, сограждан. Перефразируя выражение поэта Раймона Радиге, можно сказать, что вожди — это «нарциссы, любящие и ненавидящие свой образ, а любой дру­ гой им безразличен».

Толпа, напротив, теоретически формируется из индивидов, для которых привязанность себе подобных и необходимость чувство­ вать себя любимыми так же, как и любить самим, — это главное. По правде говоря, они восхищаются собой и ладят с собой лишь в той мере, в какой ими восхищаются и с ними ладят. Они посто­ янно зависят от проявлений эротического либидо, общего для них. Если же довести это противопоставление до предельного выраже­ ния, то можно сказать, что вожди любят себя, не любя других, а люди-масса любят других, не имея возможности любить себя.

Когда государственные деятели говорят с другими о траги­ ческом одиночестве власти, о необходимой дистанции с народом, они приподносят это как жертву, совершенную во имя всеобщего блага. Но они опрокидывают порядок вещей. Ведь именно пото­ му, что они обладали этой способностью самодовольствоваться, обходиться без других, даже презирать их, они и достигли вер­ шины пирамиды. И там они самоизолируются, сохраняют ди­ станцию в любых обстоятельствах — все это для того, чтобы еще больше насладиться этим эмоциональным изобилием в своем привилегированном положении. Югославский писатель Джилас, бывший соратник Тито, близко наблюдал его отношения со сво­ им окружением. Они весьма показательны:

«И, однако, в опасных ситуациях, как и в моменты передышки, — в опасности даже меньше, чем в моменты отдыха, — Тито ос­ тавался сдержанным, непроницаемым, отстраненным. Между ним и его товарищами и даже между ним и его супругами, осо­ бенно последними, присутствовал непреодолимый барьер. Не ров, а барьер! Он устанавливал этот барьер, существовавший у него на инстинктивном уровне и в сознании, и, когда кто-нибудь приближался или угрожал ему, барьер становился заметным в немного более жестком выражении лица, в изменении глаз, вы­ ражавших презрение или раздражение, в резком ответе02».

Мы знаем или думаем, что знаем, почему Тито отказывался от разделенности эмоций, от любых взаимных чувств, от риска видеть других приближающимися к нему. Его собственный нар­ циссизм требовал этого. В самом деле, как поставить себя на их уровень, как их любить? Ведь он был способен любить только

самого себя. В этом барьере нет ничего исключительного. Мы сталкиваемся с этим каждый день, когда имеем дело с людьми нарциссического типа, или, как их называют в обыденной речи, с эгоцентриками, эгоистами.

Мы возвращаемся к идее распространенной, но следствия ко­ торой, по-видимому, остаются непризнанными. Потому что, если эта идея приемлема, мы сталкиваемся со следующим парадок­ сом. В принципе толпы формируются из индивидов, которые, чтобы участвовать в толпе, победили свои антисоциальные на­ клонности или пожертвовали любовью к себе. Однако в центре находится единственная личность, сохранившая эти наклонности даже в преувеличенном виде. По странному, но объяснимому воздействию связи, которая их объединяет, массы не расположе­ ны признавать, что они отказались от того, что их предводитель сохраняет нетронутым и что становится центром их внимания, то есть любовь к себе.

Одним словом, они не хотят признать, что здесь находится источник их зависимости, который иссяк бы, если бы они умели сохранять то, в чем привыкли себе отказывать. Не правда ли, есть глубокий смысл в следующем утверждении Робеспьера:

«Чтобы любить справедливость и равенство, народ не нуж­ дается в великой добродетели, ему достаточно полюбить са­ мого себя!». Все вожди символизируют собой этот парадокс при­ сутствия антиобщественной личности на вершине общества — так как, у кого нет нарциссизма, у того нет и власти.

V

Все эти замечания дополняют то, что мы уже знаем из психоло­ гии масс: вождь — основа искусственных толп. Члены этих толп влюбленно относятся к нему. Согласно Фрейду, в армии и церк­ ви каждый индивид связан либидозными отношениями с руко­ водителем: Христос, высший руководитель, с одной стороны, и все члены группы — с другой. Но эти отношения находятся под по­ стоянной угрозой, и мы знаем почему. Во-первых, из-за риска, что будет раскрыт парадокс, на который мы только что указали, из-за разоблачения того, что эти связи не взаимны. Во-вторых, среди членов толпы распространяется подозрение, что вождь благоскло­ нен к одним в ущерб другим, что он любит одних больше других. Мораль, которая является сладкой помадкой, вылитой на реаль­ ность, недостаточна, чтобы успокоить эти страхи. Люди считают себя равными между собой и хотят, чтобы с ними обращались, как с равными. Это разделяемое всеми стремление порождает

иллюзию, что их будут любить взаимно, не делая различий. Каж­ дый любит вождя, вождь любит их всех и не покровительствует никому в особенности:

«В церкви (мы берем в качестве модели прежде всего католи­ ческую церковь), как и в армии, имеющих, впрочем, некоторые различия, царит одна и та же иллюзия, иллюзия присутствия, видимого или невидимого, лидера (Христос в католической церкви, главнокомандующий в армии), который любит равным образом всех членов этого сообщества. Все остальное увязы­ вается с этой иллюзией; если бы она исчезла, армия и церковь не замедлили бы распасться в той мере, в какой это допускалось бы внешними ограничениями ».

Любовь, либидозная связь — это их цемент, фактор их сое­ динения и жизнеспособности. Церковь сознает это. Она пред­ ставляет христианскую общность как обширную семью. Верую­ щие в ней — братья в любви, оживляющей Христа, и взамен он сам или его представители свидетельствуют им эту любовь. По отношению к каждому христианину, составляющему толпу, он находится в позиции старшего брата: он заменяет им отца. Именно это объединяет верующих между собой. В армии также предполагается, что командир представляет собой отца, который одинаково любит всех своих солдат. Так оправдываются их то­ варищеские отношения. То же, бесспорно, можно сказать и о партии: связь, которая соединяет каждого ее члена с вождем, с Лениным или с Де Голлем например, служит для связи этих членов между собой.

Итак, можно утверждать, что либидо указывает путь для объяснения великих феноменов психологии толп. Мы его про­ следили. Это, во-первых, единство, удерживающее людей вместе. Единство эротического порядка, существующее на разных уров­ нях. Во-вторых, подчинение толпы вождю, вызванное тем фак­ том, что она отказывается от любви к себе и обнаруживает пре­ обладание любви к другим. Но это подчинение остается хрупким и подверженным угрозе, так как вождь даром получает от толпы ту привязанность, в которой он ей отказывает или которую не­ способен дать взамен. Чтобы сгладить это несоответствие, дей­ ствительную невзаимность между обоими полюсами социальной иерархии превращают в иллюзорную взаимность. Тогда люди воображают себе, что получают взамен эквивалент того, что от­ дают. В эмоциональной экономике общества, как и просто в эко­ номике, неравный обмен приобретает видимость равного. Каж­

Глава V

П роисхож дение эмоциональны х привязанностей в общ естве

I

В предыдущей главе мы отметили, что немедленное удовлетворе­ ние потребностей и влечений является вторым препятствием при создании длительной социальной связи в толпе. В частности, лю­ бовь, более или менее десексуализированная, представляет силу, способную оторвать индивидов от их нарциссического эгоизма так же, как большое количество энергии отрывает электроны от атома и соединяет их вместе. Эта сила не смогла бы, однако, га­ рантировать стабильность социальных атомов. Что же ей препят­ ствует? Просто-напросто ее собственная природа, которой свой­ ственны взлеты и падения до и после сексуального акта, эмоцио­ нальные нагрузки и облегчения. Здесь возможен хоровод партне­ ров. Эрос — враг повторения, а повторение — враг эроса. Это до­ казывается опытом. Теории надлежит сделать из этого вывод.

Но никакое общество, никакая культура не смогли'бы укре­ питься на столь непрочном фундаменте, на зыбкой основе на­ строений и любовных переживаний людей. Между тем одни об­ щества ужесмогли это сделать, другие — продолжают это делать. Причина в том, что они открыли определенные способы отвле­ кать людей от немедленного удовлетворения эротической склон­ ности, сосредоточивать их на стабильных связях. Памятники, которые воздвигает культура, суть также и алтари, на которые она приносит в жертву любовь. Скажем в ее оправдание, что она и не пытается предоставить замену.

Каковы же эти способы, используемые обществом? Один и3 них — подавление. Оно отрицает существование либидо и отно­ сится к нему так, как если бы его не существовало. Подавление строится вначале на запретах. Они предписывают, как объеди­ няться и с кем: с кузиной, но не с дочерью, с тем, кто принад­ лежит к какой-то одной религии или однму и тому же обще­ ственному классу.

Другой способ ведет к отказу от удовлетворения желании, каков бы ни был его объект, мать или отец например— во имя высших доводов. Предполагается, что индивид интериоризировал запрет или внешнее подавление. Он, таким образом, добро­

вольно принимает то, что раньше выполнялось невольно. Други­ ми словами, правило, навязанное в общественной жизни, отныне инкорпорируется в жизнь психическую.

Такую эмоциональную привязанность к кому-то — к отцу, другу, учителю — обозначают понятием идентификации. Она замещает любовное желание по отношению к этому лицу. Жела­ ние интериоризируется, и человек, который любит, становится как бы тем, кого он любит. Подражая ему, он овладевает им. Принесенная жертва позволяет властвовать над собой и властво­ вать над отношением с другим, согласно завету Гете: «Обладают лишь тем, от чего отказываются». Суровый завет, следование которому приводит к установлению стабильности социальных атомов. Нужно проникнуться идеей, что либидо, ограничи­ вающее нарциссический эгоизм, и мимезис, укрепляющий эмо­ циональную связь,— они оба необходимы для формирования че­ ловеческой массы. В одном из своих восхитительных коммента­ риев к Библии Моисей Маймонид утверждал, что «две меры без­ опасности лучше, чем одна». И каждая выполняет свою миссию по-своему: одна зажигает огонь, другая поддерживает его и не дает погаснуть или сжечь дом./

II

Каким образом приобретены эти способы? Вот что нам/нужно теперь уяснить. Я и здесь последую за Фрейдом. Но то, что он писал по этому поводу, осталось незавершенным. Мне придется продолжить, следуя его указаниям. И, кроме того, я должен бу­ ду удалить лишнее, чтобы "представить предмет более точным. Я приступлю к этому, учитывая преемственность между понятия­ ми идентификации и подражания, преемственность, которую один швейцарский автор оценил такими словами: «Разительна родственная связь теорий Тарда и Фрейда56».

Слово «идентификация» имело успех. Но суть тем не менее ускользает от нас, и мы оказываемся перед самой сложной тайной глубинной психологии. Она приучила нас к смутным понятиям, иллюзия понимания которых создается у нас только по недоразу­ мению, из любопытства или в силу ассоциации идей. В этом от­ ношении понятие идентификации бьет все рекорды. Ни клиниче­ ские уточнения, ни многочисленные комментарии, упускающие ее роль в психологии толп, не могут рассеять этот густой туман.

Несмотря ни на что, моей целью остается по возможности выделить это понятие из неопределенного контекста, даже ценой досадных упрощений. Его последующее применение оправдывает

такую процедуру. Труднее всего решить, с чего начать. Чтобы внести ясность, я предлагаю различать общую идентификацию,, свободную от всякой привязки к либидо и инстинктивным им­ пульсам любого рода, и частную идентификацию, связанную с либидо и импульсами. Первая обнаруживает себя в больших че­ ловеческих массах, в их совокупности, вторая относится к семье. До определенного момента в этом различении можно сослаться на Фрейда, который полагает, что в случае,

«часто встречающемся и особенно значительном... идентификация осуществляется вне и независимо от всякого либидозного отноше­ ния к копируемому лицу07». Она «может иметь место каждый раз, когда лицо открывает в себе какую-то черту, общую с другим ли­ цом, не являющуюся объектом либидозного желания для первого лица. Чем более общие черты важны и многочисленны, тем более полной будет идентификация и тем больше, следовательно, она будет соответствовать началу новой привязанности58».

Если вы принимаете различение, которое я предлагаю, мы можем перейти к сути вопроса. Начнем с наиболее явного: с то­ го, о чем говорят теории и факты. Общая идентификация, мы знаем это интуитивно, выражается в акте подражания, в воспро­ изведении образца. Кроме того, она предполагает чувство привя­ занности, общности с тем, кому подражают и кого воспроизво­ дят. В основе привязанности и находится то, что называют «иден­ тификацией», то есть

«ассимиляция одного «Я» другим, в результате которой первое «Я» ведет себя в определенном отношении так же, как и вто­ рое, имитирует его и в некотором смысле вбирает его в себя09».

В то же время эта ассимиляция расширяет нашу сенсорную палитру от зон тактильных к зонам зрительным, так как взгляд играет здесь основную роль. Имитатор прощупывает, выслежи­ вает и рассматривает во всех деталях свою модель. Он следует по ее стопам, чтобы пропитаться ею. И как актер смотрит на себя в зеркало, так и он проверяет на самом себе, хорошо ли он усвоил подмеченные черты, удачна ли его имитация, стал ли он двой­ ником. В конце концов, этот взгляд, брошенный на себя в зер­ кало, доставляет ему удовольствие. Зрительный образ — смысл имитации, смысл общественный и в высшей степени артистиче­ ский. «Видеть» и «желать имитировать» было бы для него од­ ним и тем же, написал Марсель Пруст об этой идентификации посредством взгляда.

Рассмотрим более подробно ее различные грани. Возьмем сначала ясное и простое повторение жестов, слов и действий другого человека. Мы обладаем бессознательным стремлением воспроизводить движение, звук и т. д., как только индивид или группа индивидов делает это движение или произносит этот звук в нашем присутствии.

«Подражание, — пишет русский психолог Бехтерев, — которое так удачно было освещено Тардом, есть естественное следствие воспроизведения какого-то своего действия или чужого, выполнение действия, оставляющего в нервных путях следы, которые облегчают повторение и побуждают его повторять60».

Тард верно описал стремление преступников вновь пережить в воображении свое преступление или вернуться на место пре­ ступления и повторить свое злодеяние. Он видит в этом част­ ный случай более общей тенденции сознательно или нет повто­ рять действия и ситуации, почерпнутые из нашей собственной истории61. В письме от 1907 г., адресованном Юнгу, Фрейд го­ ворит о,б «общем стремлении людей беспрерывно извлекать новые копии и клише, которъ/le они носят в себе». Таков один из стержней его теории, и он будет часто к нему возвращать-

__ 62

ся .

В действительности через повторение звука или движения, произведенного другим, даже через повторение идеи воспроизве­ дение призвано восстановить нарушенную гармонию. Оно наце­ лено на возвращение в прежнее состояние, реальное или вообра­ жаемое, в котором находился субъект. Разница между ним и другими стирается. Он делает своим то, что было их особеннос­ тью, и у него создается впечатление овладения ими. Когда группа детей играет в «воспроизведение» отношений, «странных» слов, вновь прибывший — знаменитое «Шар Бовари!» Флобера — под­ бирает повторение к предыдущей ситуации. В ней они все вместе испытывали и делали одно и то же.

Повторение, впрочем, всегда имеет значение подтверждения какой-то связи и ее усовершенствования. Таковы праздники, го­ довщины и чествования: из года в год повторяются слова, песни, жесты, шествия и т. Д., утверждая незыблемость Республики или какой-то местной традиции. Приверженцы какой-нибудь науч­ ной школы повторяют одну и ту же идею. Толпы тысячу раз вы­ крикивают один лозунг. Это способ утверждения преемствен­ ности, упрочения своей принадлежности к группе, защиты себя от всегда существующей опасности разъединения. Настойчивое

неустанное повторение, которое наблюдается у взрослых, много­ кратно усиленное отмечается уже у детей:

«...ребенок, — пишет Фрейд, — не устает повторять их (события) и воспроизводить их, упорно стараясь достичь иде­ альной идентичности всех повторений и воспроизведений како­ го-то впечатления63».

Таким образом он его фиксирует. Это доставляет ему много­ кратное наслаждение. Кроме того, он чувствует, что избегает ло­ вушек расхождений. Он открывает единообразие порядка среди переменчивости беспорядка. Мир носит печать его стереотипов, и поэтому он признает его своим. Когда он взрослеет, на смену приходят ритуалы общества. Они еще больше углубляют колеи, след которых уже заметен.

Идентификация раскрывается так же, как прием -притворст­ ва. Ее цель — предотвращение опасности, враждебности людей или чего-то другого. Вы часто замечали, что человек, входящий в салон или на собрание, ищет глазами, а затем присоединяется к определенной группе: к тем, кто одного с ним возраста, одной профессии или кто придерживается тех же убеждений. Поговор­ ки это утверждают, а лабораторные исследования удостоверяют: те, кто собирается вместе, походят друг на друга. Почему же люди ведут себя таким образом, а не подходят к кому угодно? С одной стороны, отыскивая знакомые лица, выполняя ритуаль­ ные жесты признания, индивид явно стремится экономить свои усилия. С другой стороны, он защищает себя от возможных от­ казов, враждебности неизвестных лиц, даже от своей собствен­ ной враждебности по отношению к этим незнакомцам. Он наде­ вает защитную маску похожести, идентичности с группой.

Искусство камуфляжа используется во всем животном царст­ ве: некоторые насекомые походят на ветки, ящерицы приспосаб­ ливают свою окраску к цвету мест, где они обитают, есть млеко­ питающие, которые имеют такую пятнистую шкуру, что теряют­ ся в зонах контрастной светотени. Существуют крабы, которые так «рядятся» или «украшают» себя таким образом, что наблю­ датель замечает их присутствие, лишь однажды сев на них свер­ ху. Люди также бывают скрытны, потому что, имея на то осно­ вания или нет, они рассматривают другого как опасность. Она всегда дамокловым мечом нависает над головой подчиненного, ребенка или чужеземца.

Стремление иностранца усвоить, даже преувеличить черты, речевые выражения или привычки национальности, в среде ко­

торой он живет, быть более французом, чем французы, более американцем, чем американцы, короче говоря, большим роя­ листом, чем сам король, отвечает потребности защиты. Оно ограждает от боязни быть исключением. Это та же видимость социального: в идентификации с другими индивид всегда ищет способ обезоружить их и дезориентировать. Он хочет отвести от своей личности враждебность, происходящую от их любви к себе самим, от обостренного нарциссизма.

Пойдем дальше. Каждая серия миметизмов, имитационных игр выполняет аналогичную функцию. Клоун — а кто из нас не клоун в какой-то момент своего существования? — превращает в комическую ситуацию напряженную, даже трагическую. Шут разрушает недоверие. Шутовским тоном он произносит истины, о которых любимцы не смеют даже шептать. Карикатура жестко воспроизводит что-то смешное, идею или персонаж, над которым не посмели бы смеяться в иных обстоятельствах. «Человек, ко­ торый смеется, — сильный среди сильных», — подчеркивает Сартр, имея в виду персонаж Мальчика64, тоже клоуна, изобре­ тенного , и воплощенного Флобером, чтобы реагировать на пре­ зрение семьи, делая себя более^гротескным, чем на самом деле.

Все формы масок, пародий, травести, переодеваний и весь юмор входят в эту категорию. Они направлены против людей, обладающих властью в группе. Как в детских играх.

«Миметизм, — пишет Фрейд, — лучшее искусство ребенка, мо­ тив, направляющий большинство его игр. Честолюбию ребенка больше льстит подражать взрослым, чем быть первым среди равных. Отношение детей к взрослым — это также основа снижающего комизма, который соответствует снисходитель­ ности взрослых по отношению к жизни детей65».

Эти примеры, взятые среди многих других, позволяют видеть, в какой мере идентификация избавляет от опасности отвержения или агрессии, исходящей от группы, вышестоящих или близких. Возможность быть, как другие, анонимным и подобным часто придает уверенность в жизни. Иногда таким образом мы спасаем видимость. Иногда мы ее создаем. Неважно. Главное, чтобы эта видимость существовала. Без нее жизнь в обществе невозможна.

Наконец, идентификация принимает форму настоящего при­ своения другого человека. Тогда она служит для того, чтобы зав­ ладеть им, овладеть отношением с ним. Наиболее непосредствен­ ное, наиболее живое ее выражение — желание слиться с другим, растворить его в себе. Одним словом, поглотить его, чтобы иметь