Yakobson_V_A__red__-_Mifologii_drevnego_mira_-_1977

Но мало того что слово не могло выражать абстрактное поня­ тие, оно могло еще быть и многозначным, объединяя между собой значения, связанные как логическими, так и эмоциональ­ ными ассоциациями. Так, в языке одного из австралийских племен, стоявшего на уровне позднекаменного века, один и тот же корень слова выражает и «кенгуру гигантского», и «страх перед кенгуру», и «копье для охоты на кенгуру», и «засаду охотников на кенгуру», и т. п. Таким образом, первой трудностью для осмысления всех явлений мира, выходящих за пределы некоторых элементарных практических действий, был недостаток языковых «знаков» для выражения обобщений.

В о - в т о р ы х , при практическом различении существую­ щих связей между явлениями за причинно-следственную связь нередко принималась связь по смежности, или связь части и целого, или связь по сходству, или связь названия с самим предметом, и т. п.— особенно если коллективный опыт пред­ ков был недостаточен для обнаружения логической ошибки. Это также можно видеть по фактам древних языков: напри­ мер, по-шумер'Ски a(ia) означает «вода», «семя», ;«родитель» и «наследник», по-аккадски napistu — собственно «дыхание», «дышок» — означает «жизненную »силу» и специально «кровь», sumu означает не только «имя, название», но и «сын», «потом­ ство», «то, что создано»; примеров очень много.

Критерием истинности мы считаем только практику, а об­ щественная практика у первобытного человека была весьма

6 В другом архаическом языке — аккадском, принадлежащем к аф­ разийской (семитохамитской) семье языков, уже есть особое грамма­ тическое средство для выражения имен абстрактных, образованных от конкретных (sarru—«царь», sarr-üt-u—-«царственность, царская власть»). Однако характерно, что средства для выражения имен абстрак­ тных не одинаковы не только для всех афразийских, но даже для всех семитских языков, а стало быть, возникли уже позже разделения общего праязыка (конкретно, по-видимому, около 3000 г. до н. э.)· Характерно также, что тот же грамматический формант, который ис­ пользуется для образования имени абстрактного, применяется и для образования множественного числа прилагательных — как бы абстракт­ ное понятие сводится ко множественности конкретного признака, свой­ ства или качества.

10

ограниченна, и в этом заключалась т р е т ь я трудность. Кол­ лективный практический опыт, каков бы он ни был, накап­

он был достаточно надежен. Для всякого первобытного обще­ ства этот опыт был сосредоточен в мудрости предков — в не­ оспоримой традиции, которую хранили старики,— и он не мог быть опровергнут случайными индивидуальными наблюдения­ ми; поэтому осмысление фактов внешнего мира оказывалось делом веры; вера же не подлежала проверке и не нуждалась в ней.

Важно подчеркнуть, что перечисляемые нами здесь и ниже явления архаичных языков отнюдь не позволяют нам объяс­ нять мифы бедностью или «болезнью» языка; дело лишь в том, что именно изучение языка наглядно показывает нам, как могли строиться суждения в раннюю эпоху истории человече­ ства. Наблюдения над древними и архаическими языками поз­ воляют нам обнаружить едва ли не единственные в настоя­ щее время данные о том, какие средства обобщения сведений об окружавшем мире имелись в распоряжении человечества на ранних этапах его развития. Всякое, даже самое логическое, современное мнение относительно возможных причин образо­ вания мифов в существе своем недоказуемо, потому что мы не можем повторить мыслительный процесс древних людей. Но данные языка, с помощью которого только и могли созда­ ваться обобщающие заключения о мире,— какими, несомненно, являлись мифы,— носят сравнительно более объективный ха­ рактер и к тому же хотя бы отчасти современны созданию изу­ чаемых нами мифов.

Возьмем, например, такие архаические языки, как тот же шумерский, на котором говорили в древней Месопотамии в III тысячелетии до н. э., или как хурритский, распространен­ ный в Передней Азии в III—II тысячелетиях до н. э. В обоих этих не родственных между собою языках, так же как и в дру­ гих, типологически сходных с ними, мы обнаружим, что одно

И

встал»). Выражение одними и теми же средствами отождест­ вления, эпитета и сравнения делает возможным вместо аб­

лялось-отождествлялось -с другим, хотя с ним и не связанным,

связанным с ним в каком-то отношении, хотя и не обязательно по линии причинно-следственной связи8. Различие между ме­ тафорой и метонимией относительно. По определению метафо­ ра может быть развернута в сравнение — по той причине, что в метафоре сопоставляемые явления ни в какой органической связи между собою не стоят и они могут быть связаны толь­ ко сравнением, а метонимия в сравнение развернута быть не может по той причине, что сопоставляемые явления и так уже связаны между собой более прочными, объективными связя­ ми9. Однако такая классификация приспособлена лишь к при­ емам более или менее современной художественной литерату­ ры, но неприменима к древнему мифотворчеству или языко­ творчеству — ведь то, что нам сейчас кажется непохожим, за­ то связанным с сопоставляемым понятием логической связью, могло раньше казаться похожим, и наоборот. Поэтому мы в дальнейшем будем по возможности избегать терминологии по­ этики и вместо терминов «троп», «метафора» или «метони­ мия» говорить о с е м а н т и ч е с к и х р я д а х . В семантический ряд входят понятия, более или менее постоянно взаимозаме­ няемые или ассоциативно связываемые между собой в мифо­ творчестве и словотворчестве, причем обусловленность их свя­ зи с точки зрения современной логики может быть недоста­ точно очевидна, но в историческом плане раскрывается как «метафорическая» или одна из «метонимических» ассоциаций. В одном конкретном языке редко можно проследить целый се-

12

мантический ряд, но почти всегда можно указать звенья такого ряда, которые затем можно расширить, если показать семанти­ ческие переходы между несколькими родственными языками, имеющими общее происхождение. Возьмем, к примеру, семан­ тические ряды, связанные с женским и мужским началом. В большинстве древних языков плодородная «земля» — жен­ ского рода и соответственно в мифе — богиня, а божество не­ ба — мужского рода; исключение составляет Египет, не знаю­ щий оплодотворяющего дождя (здесь божество земли — муж­ ское, божество неба — женское) ; обозначения плодородия (жи­ вотного и растительного) нередко являются одновременно и обозначениями страсти, женской прелести и просто женских органов (шумер, hi-li; аккад. kuzbu). Напротив, мужское нача­ ло нередко полуишоскааательно обозначается как «рука» (шу­ мер, su, -аккад. qatu, шумер, gls — «penis» неотделим от шу­ мер, gis— «дерево, палка, орудие»). Любопытно, как «вода» в своих различных проявлениях может попадать в разные семан­ тические ряды: так, мы уже видели, что шумер. a(ia) значит не только «вода», но и «семя», а также «родитель» и «наслед­

ти — болезни — тьмы — ночи — холода — воды» ; сюда же при­ надлежит и шумер, gig —«ночь, тьма, болезнь, черный». С дру­ гой стороны, семитский корень hay-lhaw- означает «жизнь»,

Нйуа зовут аккадского бога пресных вод (обычно его имя не­ правильно читают Эа), но hayy-at- по-семитски не только «жи­ вотное», но и специально «змей», которого недаром в мифах мы так часто встречаем стражем водного источника. «Глаз» (семит. lain-) означает также и «водный источник», но глаза небес — это солнце и луна. Далее, общеафразийское слово samây- в семитских языках означает «небо» (но с суффиксом абстрактного имени -ut- аккад. samutu значит «тучи» и «ли­ вень»), а в другой языковой ветви той же семьи — чадской — это же слово означает «дождь». Ср. еще праиндоевроп. *ак'- топ, откуда рус. камень, санскр. açman — «небо» и греч.

akmon — «наковальня»; небосвод мыслится каменным (у ак­ кадцев в мифе он металлический), и он же, видимо, наковаль­ ня бога грома, молний и дождя.

На примере понятия «вода» мы видим, как вокруг одного понятия создаются не только ассоциативные семантические

13

ряды, не только семантические пучки (как выше в примере с «кенгуру» из языка племени австралийцев), но и целые поля семантических ассоциаций, которые, конечно, не имеют резких краев, так как ассоциации переплетаются и сменяются в зави­ симости от конкретных обстоятельств.

Разумеется, гораздо чаще в языке мы находим более оче­ видные (и часто позднейшие) семантические ассоциации; при­ веденные примеры служат только для того, чтобы показать воз­ можность неблизких, с нашей точки зрения «метафорических» и «метонимических», ассоциаций между явлениями, которые и могли повести к созданию мифов без всякой потери убедитель­ ности такого осмысления этих явлений. Отметим также, что эти ассоциации не только чувственно-образны, но обязательно индуцируют и эмоции 10.

Легко заметить, что приведенные семантические ассоциации весьма подобны возникающим в художественном творчестве, и. не случайно, конечно, мы не могли полностью избегнуть тер­ минологии, заимствованной из области поэтики. В этом и нет ничего удивительного: в искусстве, так же как и в языке и в мифе, обобщение тоже достигается не через абстрактное, а через конкретное и отдельное, лишь бы оно было характерно и способствовало возникновению нужного обобщающего впе­ чатления.

Кажущаяся алогичность, произвольность мифотворческой фантазии, надо полагать, объясняются тем, что осмысление и обобщение явлений мира происходят в мифе по семантическим эмоционально-ассоциативным рядам. Вот почему в египетском мифе солнце — птица-сокол, парящая в небе, солнце — глаз бога, охраняемый священной змеей, почему хлеб вырастает из мертвого тела бога. Примеры подобного построения мифов чи­ татель во множестве найдет в настоящей книге. С помощью ее авторов, а может быть, и настоящего введения он сможет

10 Это означает с физиологической точки зрения, что приводится в действие не только собственно кора головного мозга, но и его рети­ кулярная формацня и гормональный аппарат. Заметим, что любые явле­ ния реального мира, произведшие впечатленпе на данное лицо, отража­ ются в «подсознании» (например, в сновидениях) разными «замещени­ ями», происходящими по тем же семантически- и эмоционально-ассоциа­ тивным рядам (например, в сновидении умерший обычно является не мертвым, а лежащим в темноте, или вымокшим от дождяу или больным, или уехавшим и т. п.).

14

оценить, насколько условны все современные истолкования, не исключая и нашего и . Заметим, что обнаружить общее в мифах разных первобытных и древних народов сравнительно нетруд­ но: эта общность объясняется одинаковыми средствами, с ко­ торыми разные древние народы подходили к познанию мира, и одинаковостью наиболее важных явлений, требовавших ос­ мысления; отчасти же сходство объясняется также передачей

изаимствованием отдельных мифологических сюжетов. Значительно более трудным представляется нам изучение

не сходств, всегда более или менее поверхностных и общих, а конкретных различий между мифами разных народов. Пред­ ложенные до сих пор объяснения этих различий — как резуль­ тата разницы в уровне социального развития, характера про­ изводства, окружающей среды или народного характера (ко­ торый и сам ведь исторически обусловлен, а не неизменен и уже поэтому ровно ничего не объясняет) — оставались пока малоубедительными. Можно согласиться с теми учеными, ко­ торые настаивают на предварительном более глубоком и в то же время всеобщем изучении всего конкретного материала, прежде чем можно будет перейти к сколько-нибудь общеобяза­ тельным по своей убедительности выводам. Впрочем, посколь­ ку ни один исследователь — собиратель материала не может отвыкнуть мыслить, постольку вполне закономерно, что само собирание материала будет и далее вдохновляться определен­ ными гипотезами и предварительными концепциями; нужно только ясно сознавать именно гипотетичность и предваритель­ ность этих концепций.

* * *

Изложенное выше представляется мне достаточно твердо ус­ тановленным объективными данными; то, что изложено ниже, представляет собой уже наши более (субъективные концепции.

Итак, мифы — это попытки осмыслить явления мира и как бы вжиться в них с помощью эмоциональных и логических ас­ социаций, причем, ввиду ограниченности общественной практи­ ки, 'большинство ассоциаций, строящихся по семантическим ря-

11 Алогичность, парадоксальность и ироничность, почти всегда при­ сутствующие в мифе, М. Лифшщ связывает с тем обстоятельством, что фантазия, проявляющаяся в мифе, является как бы отдушиной анархи­ ческой «свободы» в весьма строго социально регламентированном пле­ менном мире. См.: М. Лифшиц . Критические замечания к некоторым современным теориям мифа.— «Вопросы философии», 1973, № 8, с. 144 и ел.; № 10, с. 138 и ел.

15

дам, оказываются по большей части отдаленными и не поддаю­ щимися практической проверке. Однако мысль человека, даже не вооруженная достаточными знаниями, интуитивно распоз­ нает закономерность и известную упорядоченность явлений природы, начиная от периодичности функционирования собст­ венного организма и необходимой ритмичности трудового про­ цесса и кончая закономерной сменой дня и ночи, времен года, воссоздания пищевых ресурсов и т. п. (Не было ли восприятие взаимоотношения человека с миром как ритма вообще первым в с е о б ъ е м л ю щ и м обобщением в истории человеческой куль­ туры? Можно было бы даже примерно определить, когда это произошло: начиная с новокаменного века происходит всеоб­ щая ритмизация изображений растений, животных и людей, которые впервые превращаются в повторяющийся ритмически орнамент — на керамике и других изделиях, вероятно на тка­ нях и т. д.; и, надо полагать, к этому же времени следует от­ нести возникновение ритмизованных объединенных действий — танца, речи нараспев и звукового сопровождения, в особенно­ сти именно в связи с осмыслением мира через миф. Не исклю­ чено, что сама физиология человека способствует лучшему вос­ приятию и воспроизведению информации не непрерывным по­ током, а ритмически поступающими дискретными порциями, как 'бы «квантами».)

Но ритмизация воспринимаемого мира — это только одна сторона первичного осмысления человеком мировых закономер­ ностей. Для того чтобы постигнуть возможность возникновения закономерностей прямо в неживой природе, человеку необходи­ мо достичь такой силы абстрактного мышления, какая была со­ вершенно недоступна в условиях скудной общественной прак­ тики первобытности. К тому же важно учитывать, что законо­ мерные явления неизбежно воспринимались первобытным че­ ловеком как целесообразные или по крайней мере целенаправ­ ленные по той причине, что он воспринимал более всего такие природные явления, которые имели значение для его жизни и деятельности, или, во всяком случае, воспринимал эти явления с точки зрения такого их значения для себя. Значит, законо­ мерное явление — это прежде всего явление, либо в доброжела­ тельном, либо в зловредном смысле направленное на челове­ ка. Вероятно, в тех условиях этого нельзя было объяснить себе иначе, как увидев за подобным — и всяким — закономерным явлением мира сознательно действующую волю. Воля же пред­ полагает живое и мыслящее лицо — божество.

1G

Миф — это осмысление мира и эмоциональное вживание в его явления, но никоим образом не жанр словесности. Миф — это факт мироощущения, которому можно придать разную фор­ му — песни, действа, сказки, повести, запевки. Миф принадле­ жит к сфере словесности не как жанр, а лишь в том смысле, что он не только выражает в з а и м о о т н о ш е н и я человека с внешним явлением, но и — в отличие от обряда — выражает их в с л о в е с н о й форме, т. е. в известном высказывании или да­ же сюжетном повествовании. Природное или общественное яв­ ление эмоционально воспринимается и подается в этом вы­ сказывании как действие или состояние божества. При этом бог, возникающий по ходу осмысления явлений мира, для его творца — человека — был не фиктивным художественным образом, а реально, телесно мыслимым существом12.

12 Важно отметить, что понятия «анимизм» и «фетишизм» как опре­ деления первоначальных типов мировоззрения человека весьма неточны и скорее сбивают с толку, чем объясняют что-либо. Дело в том, что первобытные люди еще не дошли до «основного вопроса» философии — спора о примате материи над духом или духа над материей — по той причине, что они не додумались до такой величайшей абстракции, как дух. Всякое существо, действовавшее в сновидении ли, в мифологии ли («сверхъестественное» — с нашей точки зрения, но вполне естествен­ ное— с точки зрения древних), представлялось не иначе, как вполне те­ лесным; вместо того чтобы говорить об «одушевлении» предметов древни­ ми людьми, правильнее говорить об их «оживлении», но существо, управ­ лявшее предметом, не было «душой, духом» (anima — «душа») в фило­ софском смысле этого слова. Что касается «фетишизма», т. е. культового поклонения неодушевленным предметам, то это явление не имеет все­ общего значения, потому что каждый такой неодушевленный предмет — это не более как проявление одного вещественного звена семантического ассоциативного ряда, построенного в осмысление явлений мира, и от­ нюдь не специально свойственно какому-то одному определенному этапу в развитии человеческих мировоззрений. В любой современной религии сколько угодно фетишей.

Сложнее обстоит дело с «тотемизмом», т. е. с системой верований в родовых и племенных предков, которые могут являться в виде живот­ ных и — реже — растений и неодушевленных предметов, причем они мыслятся как активно действующие в пользу своих ныне живущих человеческих родичей. По-видимому, тотемизм в конечном счете отража­ ет мифологическое осмысление условий для поддержания существования человеческих коллективов при охотничье-собирательском или также и скотоводческом хозяйстве; это осмысление шло по таким же самым се­ мантическим рядам, что и в других мифах, но тотемические представле­ ния являют собой уже развившуюся, сложную систему; данные же, которые миссионеры и этнографы успели записать до окончательного распада первобытнообщинного строя, весьма неполны (ибо содержание магических верований обычно всячески оберегалось от непосвященных). Поэтому в настоящее время многое в тотемизме остается загадочным.

17

Мифы объясняют причины и происхождение и таких явле­ ний, которые существуют и наблюдаются в повседневной тру­ довой практике людей и, казалось бы, сами по себе не тре­ буют никаких мифологических толкований. Но порождение связано с порождающимся явлением крепкой ассоциативной связью, и познание его начала (так же как знание имени или обладание частицей объекта) казалось, по-видимому, приоб­ ретением сильнейшей власти над самим объектом. Отсюда надобность в мифах о происхождении мира, отделении неба от земли, мифах, осмысляющих «действия» солнца и луны, дож­ дя и грома, зверей в лесу, земного плодородия; нередко в ка­ честве творца или изобретателя важных явлений мира высту­ пает мифологический персонаж — ловкач, обманщик и выдум­ щик (трикстер). Затем понадобились мифы о происхождении определенных обычаев, производственных навыков, заметных и важных мест — гор, озер, источников, рек, морей и т. п.

Весьма характерными и всегда считавшимися труднообъяс­ нимыми являются мифы о периодической гибели и возрожде­ нии мира. Одним из наиболее распространенных по всему све­ ту является предание о потопе: боги разгневались на людей либо за их нарушения божественных приказов, либо просто за поднятый на земле галдеж и решили залить весь мир водами мирового океана 13. Однако пара людей все же рачением бла­ госклонного божества спасается от общей смерти и зачинает новую жизнь на воссозданной земле. Иногда место потопа за­ нимает всемирный пожар, или мор, или другое какое-нибудь бедствие, причем события приурочиваются то к мифическому прошлому, то к будущему или же и к тому, и к другому; впос­ ледствии возникают концепции сменяющих друг друга «миро­ вых эр» и множественных миров — концепции, смыкающиеся с социальным мифом о будущем спасителе мира — от гибели, а людей — от их горькой судьбы в жизни.

Отметим, что хотя жизнь первобытных божеств должна была быть, очевидно, гораздо продолжительней человеческой,

13 Надо сказать, что концепция мирового пресноводного океана, окружающего обитаемый мир (расположенный между небосводом и землей) со всех сторон — с боков, сверху и снизу,— вообще очень рас­ пространена во всех мифологиях человечества: она легко объясняла, почему с неба льется дождь, а из-под земли выступают ключи, ручьи и колодезная вода. Такую воду нужно добыть, преодолев препятствия: например, победив змея, который охраняет воду. Напомним, что вода входит в семантический ряд не только зачатия, но и смерти.

18

но и они были телесны, и поэтому и среди божеств одно поко­ ление могло сменяться другим. Отсюда повсеместное представ­ ление о «старших» и «младших» богах, так же как и о «преж­ них» и «нынешних» людях; люди и боги прежних поколений представлялись более могучими.

Другая группа мифов — о смерти. Естественно, что поня­ тие полного небытия — это такая разреженная абстракция, ко­ торую не мог никоим образом представить себе первобытный человек. Поэтому смерть для первобытного человека никогда не небытие, а всегда инобытие. Так и погибшие боги старшего по­ коления не исчезли, а где-то существуют, но не действуют (на­ пример, кастрированные, как греческий «старший» бог неба Уран). Но отсюда же следует и другое: всякое инобытие есть смерть и рождение в ином месте или в ином облике.

В жизни человека — три главных перехода: из инобытия в жизнь, из детства в зрелость, из жизни в инобытие. С каждым переходом связаны важнейшие обряды и мифы, но важнейший переход — второй, когда человек становится полноправным чле­ ном своей общины и приобретает право на участие в ее кол­ лективном опыте и в ее тайнах. Когда мальчик становится во­ ином, а девочка — женщиной, готовой к совершению брачных обязанностей, и когда тот и другая, каждый по-своему, впер­ вые посвящаются в мифы и обычаи своего племени, они преж­ де всего подвергаются испытанию в стойкости и мужестве, нужных для взрослого члена общины,— огнем, оружием и го­ лодом. Этот «обряд инициации» есть тоже смерть и рождение: смерть ребенка и рождение его для иного бытия в качестве мужчины (или женщины) ; не удивительно, что тысячи мифов оказываются сплетенными с этим стержневым мифом о риту­ альной смерти и новом рождении, о том, как «во время оно» предок-предшественник нынешних юношей подвергся испыта­ нию трудными и опасными задачами, путешествием в далекие темные леса и горы или в самую преисподнюю и . Но миф от­ нюдь не «история», хотя бы и воображаемая, мнимая. Хотя фа­ була мифа может быть отнесена «во время оно», «в начало вре­ мен», но эта «хронологическая» привязка мифа иллюзорна. Последствия этого события длятся, и в некотором смысле длит-

14 С этими мифами не следует смешивать эпические легенды, где исконный мифологический материал причудливо компонуется с квази­ историческими воспоминаниями народа, причем обычно вокруг одного персонажа происходит «конденсация» разновременных событий, из ко­ торых иные в действительности отстояли друг от друга на столетия.

19