conflictsxxi-2015

тельно новыми игроками (гражданским обществом, бизнесом, сетевыми структурами и пр.) – активизируются многочисленные негосударственные акторы, формирующие новые уровни (например, транснациональные) и формы (например, глобальные сети) взаимодействия.

Ряд относительно недавно возникших международных объединений (Группа 20, группа стран БРИКС, Шанхайская организация сотрудничества) пытается сформировать на мировой геополитической сцене альтернативную повестку дня, бросающую вызов уходящей в прошлое конструкции однополярного мира, сторонниками которого еще остаются в США многие политики. Предпринимаются попытки запустить отличные от западно-глобалистского мейнстрима проекты – такие как начинающий функционировать с 1 января 2015 г. Евразийский экономический союз (ЕАЭС) или же во- енно-политический союз стран Персидского залива, где лидерство Саудовской Аравии как в региональных делах, так и на мировой энергетической сцене остается пока никем не оспоренным; реальностью становится прорыв в сферу глобальной экономики и геополитики Китая, быстрый рост потенциала Индии.

На фоне возросшего в мировой политике значения энергетического фактора и усиления конкуренции за доступ к энергоресурсам (эту конкуренцию уже окрестили «энергетической гонкой») страны, обладающие крупными нефтяными и газовыми запасами (Россия, а также такие ближневосточные игроки, как Иран, Саудовская Аравия, Катар и др.), во многом определяют состояние мирового политического климата и, соответственно, уровень конфликтности. Также трудно представить себе сегодня решение многих проблем (конфликты, ядерные программы, изменение климата и пр.) без участия большой группы развивающихся стран, относимых в недавнем прошлом к категории «слаборазвитых», но серьезно продвинувшихся за последний период по пути экономического развития.

Таким образом, формирующаяся в XXI в. полицентричная система международных отношений отличается многоуровневым и высокоподвижным характером. Ее становление, однако, не обходится мирно и без потрясений, свидетельство чему – цепь развернувшихся локальных конфликтов, среди которых ближневосточ-

61

ные занимают особое место, что не удивительно в виду особой значимости Ближнего Востока1 и Северной Африки (БВСА).

Геостратегическая значимость региона БВСА и потенциал его конфликтности

Этот регион остается одной из важных несущих конструкций современной мировой экономики и всей системы международных отношений. Его значимость определяется в немалой степени тем, что регион является одной из важнейших ресурсных «кладовых» развитых индустриальных стран, а также таких развивающихся стран и растущих держав, как Китай и Индия. На долю ведущих экспортеров энергоносителей – государств Персидского залива приходится около 19% добываемой в мире нефти и 8% природного газа. Кроме того, они обладают 37% доказанных мировых запасов нефти и 25% газа. Саудовская Аравия стоит на первом месте по нефтяным запасам, а Катар – на третьем месте по запасам газа. Согласно прогнозам, доля ближневосточного региона в мировой нефтедобыче возрастет в 2020 г. с 28% до 33%2. Поскольку большая часть местных углеводородов реализуется на рынках Европы и Азии, стратегическое значение Ближнего Востока в предстоящие десятилетия будет только расти. Таким образом, военнополитическая и экономическая ситуация в этом регионе в значительной степени влияет на состояние мирового рынка энергоносителей, а также на рынок вооружений.

Помимо этого, что немаловажно, Ближний Восток –– это и своего рода сердцевина «мира ислама», особый религиознокультурный ареал, влияющий на положение дел в межцивилизационных отношениях в Европе, в других частях мира, т.е. там, где

1Он, согласно классификации ООН, включает в себя следующие государства: Египет, Бахрейн, Израиль, Иордания, Иран, Ирак, Йемен, Катар, Кипр, Кувейт, Ливан, Объединенные Арабские Эмираты, Оман, Саудовская Аравия, Сирия, Турция.

2Ульрихсен К.К. Персидский залив: есть ли жизнь после нефти? // Россия в глобальной политике, 2011, № 5, сентябрь-октябрь.

62

наряду с представителями других конфессий имеется значительный массив приверженцев ислама.

Несмотря на то, что взаимозависимость в эпоху глобализации все больше определяет отношения между народами и государствами, этнические, национальные, религиозные проблемы и создаваемые ими различия, как межгосударственные, так и внутригосударственные, не исчезают и создают питательную почву для эскалации насилия. На почве противоречий между национально-этническими и религиозными группами и происходит на Ближнем Востоке большая часть конфликтов, вооруженных столкновений, войн. Они создают угрозу безопасности отдельных граждан, национальных и религиозных меньшинств, а также целостности и стабильности государств, поскольку «защита соотечественников» или же единоверцев часто становится оправданием для вмешательства одних государств в дела других.

По числу конфликтов Ближний Восток может посоревноваться с Африкой, занимающей первенство в этом печальном списке. Согласно подсчетам СИПРИ, из 69 вооруженных конфликтов в мире с 2001 по 2010 гг. 8 (т.е. 12% всех конфликтов) приходились на Ближний Восток1.

Конфликты в таком геостратегически значимом регионе, каким является Ближний Восток, равно как и в целом проблематика затронутых вооруженными конфликтами «уязвимых», «неустойчивых» государств выходит в глобальной повестке дня в сфере содействия международному развитию на передний план. Действующая в рамках Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) Международная сеть по нестабильным и затронутым конфликтами государствам насчитала в мире в 2000-е годы 47 «проблемных» стран с населением около 1.5 млрд человек. С началом арабских революций на Ближнем Востоке и в Северной Африке число «проблемных» государств возросло, и они включены в дополнении к Ираку и палестинской автономии в список госу-

1 SIPRI Yearbook 2012. Armaments, disarmaments and international security. Oxford University Press, 2012. P. 15–16.

63

дарств, нуждающихся в помощи со стороны ООН, ОЭСР, международных банковских структур1.

К 2014 г. на Ближнем Востоке произошло в общей сложности 15 конфликтов и войн. Из них только несколько (Война в Заливе 2003 г.; Вторая израильско-ливанская война 2006 г.) носили характер межгосударственных, при том что в ряде случаев (в Ираке с 2003 г., в Ливии в 2011 г., в Бахрейне в 2011 г., в Йемене, а также в Сирии с осени 2014 г.) имела место также и практика силового решения конфликтных ситуаций посредством международного вмешательства или же «гуманитарных интервенций». Наряду с силовым воздействием на конфликтующие стороны нередки стали на Ближнем Востоке и случаи организации переговорнотрансформационного процесса, центральные места в котором занимают, как правило, США, Саудовская Аравия, Катар (иногда при участии ООН). Возрастает посредническая роль в конфликтах региональных организаций – Лиги арабских государств (ЛАГ), Совета сотрудничества арабских государств Залива (ССАГЗ) (см. подробнее о его деятельности в Главе 5).

И все же большая часть конфликтов на Ближнем Востоке имеет внутренний характер, и потому урегулировать их особенно трудно, а часто и просто невозможно. Такие конфликты представляют собой, как правило, действия по разрешению социальнополитических, национально-этнических, религиозных и иных противоречий с применением вооруженного насилия. В основе большинства текущих на Ближнем Востоке конфликтов лежит противоборство правительства с вооруженной и организованной оппозицией, ставящей своей целью захватить власть. К этой категории относятся гражданские войны (например, в Ираке с 2003 г. по настоящее время; в Ливии с 2011 г. по н/в; в Сирии с 15 марта 2011 г. по н/в; в Египте в 2011–2013 гг.), а также так называемые этнические конфликты, возникающие в результате стремления к государственному обособлению групп людей, идентифицирующих себя как самостоятельный этнос, порой инорелигиозный. Подобные конфлик-

1 Доклад о мировом развитии 2011. Конфликты, безопасность и развитие. Вашингтон: Международный банк реконструкции и развития / Всемирный банк, 2011.

64

ты (например: израильско-палестинское противостояние; вооруженное движение за создание в Западной Сахаре независимого от Марокко государства; борьба за создание независимого Курдистана – в Ираке и Турции; конфликт в Йемене, имеющий признаки сепаратистского движения Юга против Севера; шиитские восстания в Йемене и на Бахрейне в 2000-е годы) могут развиваться в форме гражданских войн, вовлекая при этом в свою орбиту соседние страны, заинтересованные стороны, региональные и мировые державы.

Наблюдаются на Ближнем Востоке и своего рода идеологотеррористические войны (в Израиле; в Йемене с 2010 г.; в Сирии и Ираке, особенно с момента провозглашения там в 2014 г. «Исламского государства»), в которых действуют как местные исламистские группировки и движения, так и джихадистские организации транснационального типа.

Имеется целый ряд устоявшихся факторов, вызывающих кризисные явления на Ближнем Востоке.

Это, как уже отмечалось во Введении, внутреннее раздробление стран по конфессиональному, национальному, этническому, клановому и пр. признакам, учитывая, что границы большинства современных ближневосточных государств были проведены произвольно – только лишь в соответствии с разграничением после Первой мировой войны сфер интересов Великобритании, Франции и России (Соглашение Сайкс–Пико 1916 г.) и без учета этнических, национальных, культурных связей местных племен и народов, что имело своим следствием разделение тех из них, кто имел общие культуры и веры. По справедливому замечанию турецкого лидера Реджепа Эрдогана, «каждый конфликт в этом регионе был спроектирован (was designed) век назад, когда границы Ближнего Востока были после Первой мировой войны перекроены»1.

Специфическим фактором, усиливающим конфликтность, стали на Ближнем Востоке демографические сдвиги, которые привели в ряде стран (Алжир, Египет и др.) к резкому увеличению числен-

1 Daloglu T. Erdogan’s blame game holding Turkey back // Al-Monitor, 14 October 2014. URL: http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2014/10/turkey-kurds-erdogan- negative-narratives.html.

65

ности молодежи, лишенной по большей части работы (см. об этом подробнее Главу 14).

Противоречия, приводящие к внутригосударственным вооруженным конфликтам, часто порождены несправедливым – истинным или мнимым – распределением государственного бюджета, отношением властей к экономическим, социальным, экологическим проблемам тех или иных территорий, на которых компактно проживают отдельные этнические общности. Конфликт может быть гальванизирован отсутствием реформ или неуспехом в их проведении, что, как правило, сопровождается коррупцией в верхних эшелонах власти и обнищанием «низов».

В вооруженное противостояние может вылиться и неудовлетворенность своим положением в политических системах и органах государственной власти отдельных этнических или религиозных групп. Причиной конфликта часто становится культивируемое властями политическое неравенство в отношении представителей отдельных конфессий и этносов (Ирак, Сирия, Турция, Ливан), их дискриминация (реальная или мнимая) в системе государственного управления, преобладание в ней, равно как в армии, полиции, службе безопасности, представителей какого-либо одного этноса или религиозной группы в ущерб другим1.

Остается в силе и такой конфликтогенный фактор, как столкновение интересов мировых сил, их склонность прибегать к военной силе для достижения своих целей или же продвижения идей (либерализм, демократия, защита прав человека или этнических меньшинств, борьба с терроризмом и радикальным исламом). В то же время в XXI в. конфликты и войны, в том числе и на Ближнем Востоке и в Северной Африке, претерпевают некоторую модификацию, обретая новые черты.

«Новые войны» на Ближнем Востоке

1 См. подробнее о причинах и предпосылках конфликтов: Малышева Д. Б. Конфликты в развивающемся мире, России и Содружестве Независимых Государств: религиозный и этнический аспекты. М.: ИМЭМО РАН, 1997.

66

Так вот, в отличие от классических войн XX в., представлявших собой вооруженную борьбу (главным образом между государствами), нацеленную на разрушение потенциала противника с целью его последующего политического и экономического подчинения, вооруженные (и преимущественно внутригосударственные) конфликты XXI в. определяются, как правило, иными параметрами – ограниченностью политических целей противоборствующих сторон, выдвижением на первый план более частных противоречий между сторонами, количественным и качественным ограничением пределов применения военной силы, сравнительно небольшими территориальными масштабами противоборства и относительно короткой продолжительностью вооруженного противостояния.

Изменилось и само содержание подобного вооруженного противоборства. Как подмечает российский ученый-международник А.Д. Богатуров, «политическая составляющая войн не просто стала вровень с военной, а в заметной степени начала перевешивать ее, по крайней мере по размерам затрачиваемых для победы организационных, политико-идеологических, информационных, финансовых, экономических и иных невоенных ресурсов… В нынешнем веке политическая цель нападения – не столько устранение врага, сколько приобретение партнера. Партнера, конечно, не равного, а младшего, ведомого, подчиненного, чувствительного к всестороннему влиянию более сильного участника такого партнерства»1.

Война и конфликт, подчеркивает другой известный российский политолог Н.А. Косолапов, это – «крайние формы негативных… социальных взаимодействий. Однако между этими относительными крайностями лежит обширная ‘серая зона’ переходов конфликта в войну и обратно, имеющая особо большое значение применительно к динамике событий на Большом Ближнем Востоке»2.

Как уже отмечалось выше, относительно новым явлением XXI в. стало увеличение числа так называемых «негосударствен-

1Богатуров А. Д. «Принуждение к партнерству» и изъяны неравномерного мира //

Россия в глобальной политике, 2011, № 6, ноябрь-декабрь.

2Типология конфликтов: «новые войны» и ситуация на Ближнем Востоке (сборник). М.: ИМЭМО РАН, 2013. С. 46-47.

67

ных конфликтов». Их участники1 (вооруженные отряды, сформированные на основе клановой, этнической или религиозной принадлежности; транснациональные иррегулярные вооруженные формирования типа «Аль-Каиды» или «Исламского государства»; обычные бандформирования или наркообъединения и пр.) противостоят либо правительствам, либо гражданскому населению, становящемуся объектом насильственных и/или террористических действий со стороны таких негосударственных субъектов.

Близки к типу «негосударственных конфликтов» и так называемые «сетевые (твиттерные) войны». Их – часто под флагом продвижения демократии, а фактически с целью осуществления «цветных революций», смены режимов – ведут с помощью новейших информационных технологий против правительств и правящих режимов негосударственные структуры, управляемые нередко извне «третьей силой». Однако на Ближнем Востоке редко удается задействовать «цветные революции», успешно примененные в 1990-е годы и в первом десятилетии XXI в. в ряде стран мира – в основном европейских. На Ближнем Востоке, как и в некоторых других регионах, место «цветных революций» занимает технология «смены режимов». Хотя ей часто и придается видимость «мирного процесса» («продвижения демократии» и пр.), наполняется она, как правило, иными атрибутами. Речь идет о таких «моторах» конфликта, как прошедшие предварительную подготовку вооруженные и хорошо экипированные отряды боевиков; об охоте на сотрудников правопорядка, захвате государственных учреждений и культовых зданий, запугиваниях, ограничениях в правах или даже о физическом уничтожении национальных и религиозных меньшинств. К этому можно добавить явления, ставшие печальным антуражем большинства конфликтов на Ближнем Востоке и за его пределами – грабежи, убийства, теракты.

Употребляемые применительно в основном к внутригосударственным вооруженным противостояниям на Ближнем Востоке

1 См. подробнее: Негосударственные участники мировой политики. М.: Аспект Пресс, 2013.

68

термины «ассиметричный»1, «неконвенциональный», «нелинейный» конфликты подразумевают сочетание в подобных вооруженных противостояниях традиционных методов борьбы с партизанскими действиями, включая сюда и террористические. Есть и такая разновидность «новых войн», как «гибридная» (см. об этом также Главу 1). В ней для нанесения максимального ущерба противнику используются все имеющиеся средства (пропаганда, дипломатия, экономические санкции, финансы) – вплоть до провоцирования социальных беспорядков и вооруженных конфликтов на границах – за исключением прямого применения вооруженной силы одного государства против другого2.

И, разумеется, новое измерение конфликтам на Ближнем Востоке придает такое явление, как транснациональный исламизм.

Транснациональный исламизм как движущая сила «новых войн»

Для этого явления характерно в целом агрессивное неприятие европейско-христианских духовных ценностей, повышенная политическая активность, готовность прибегнуть к насильственным методам, включая террористические. Ныне из «государственного»,

1См. Дериглазова Л. В. Ассиметричный конфликт: уравнение со многими неизвестными. Томск: Изд-во Томского университета, 2009.

2Любопытно, как в связи с рассуждениями о проводимой Россией в сирийском и особенно украинском кризисе метода «гибридной войны» министр иностранных дел РФ Сергей Лавров посоветовал применить этот термин в отношении, прежде всего, США и американской стратегии войны: «… она по-настоящему гибридная и направлена не столько на военный разгром противника, сколько на смену режимов в государствах, проводящих неугодную Вашингтону политику. Используются финансовый и экономический нажим, информационные атаки, наращивание давления чужими руками по периметру границ соответствующего государства и, разумеется, информационное и идеологическое воздействие при опоре на финансируемые извне неправительственные организации». См.: Выступление Министра иностранных дел России С.В. Лаврова на XXII ассамблее Совета по внешней и оборонной политике, Москва, 22 ноября 2014 года. Министерство иностранных дел Российской Федерации. [Официальный сайт]. 2686-22-11-2014 URL: http://mid.ru/brp_4.nsf/0/DC5FF1F87726417FC3257D9800518D9A.

69

т.е. находящегося под контролем какого-то одного или нескольких центров, исламизм превратился в «стихийный», полицентрический, гораздо менее управляемый. Он все моложе и агрессивнее, а главное – он становится транснациональным, заполняя идеологическую пустоту, образовавшуюся после краха великих экспериментов, проводившихся на Ближнем Востоке в постколониальную эпоху.

Как отмечает В.В. Наумкин, «при всей разнородности ислам давно пытается выступать в качестве коллективного транснационального политического игрока, во всяком случае, таковым уже стал политический ислам… Сегодня идея всемирной уммы – одна из теоретических основ любого исламского проекта. В суннитском варианте из нее логически вытекает концепция исламского государства» (подчеркнуто мною. – Д. М.)1.

Осуществляемые участниками целого ряда таких «исламских проектов» теракты трактуются нередко в терминах геополитики и геоэкономики – как ответ богатому Северу со стороны бедного Юга, разрыв между которыми представляется идеологам «политического ислама» фатальным. Все современные радикалы, использующие ислам в качестве идеологии, утверждают, что возврат к эгалитаризму шариата и к воссозданию правил общественной жизни, обязательных для «истинных», «правоверных» мусульман – это действенный способ борьбы с коррупцией, эксплуатацией, преступностью, другими недугами современного мира. Это «зло» возникает, по их мнению, из-за того, что в мире доминируют западная «материалистическая» система и либерализм (а десятилетиями раньше господствовали социализм и марксизм).

Между тем, хотя радикализм в религиозном обличье и занял устойчивую нишу в ближневосточной политике, от его проявлений страдают в немалой степени сами народы региона. Трансформация веры в радикальную идеологию определяет политическую позицию исламистов, которые смыкаются фактически с экстремистскими политиками и партиями, выступающими против демократии, прав человека и свободы совести.

1 Наумкин В.В. Ислам как коллективный игрок // Международные процессы, 2006. Т. 4, № 1 (10), январь-февраль. С. 44.

70