Титаренко М.Л., Кобзев А.И., Лукьянов А.Е. - Духовная культура Китая. Том 4 - 2009

Ци-чао, хотя и входят в состав политической нации в качестве ее «структурных компонентов», остаются в своем прежнем статусе этнических элементов, объемлемых политической нацией. Это не означало, что они являются равноправными по отношению к ханьцам. Поэтому нация — гоминь, в понимании Лян Ци-чао, фактически была ханьской нацией. Ханьцы, вмещая в себя неханьские этнические элементы, принципиально обладали более высоким статусом. Понимание Лян Ци-чао природы политической нации (гоминь) как нации ханьской подтверждается и его заявлениями о том, что «наша нация (гоминь) неизменно проявляет способность собственными силами ассимилировать прочие этносы». Относя неханьцев страны к «неполноценным этносам» (ле дэн миньцзу), Лян Ци-чао убежден, что «неполноценные» непременно поглощаются «полноценными» (он был большим поклонником идей социал-дарвинизма) либо окончательно деградируют. Таковым было своеобразие понимания Лян Ци-чао природы государствен- но-политической нации.

В начале 1920-х годов концепция политической нации Лян Ци-чао приобретает более законченный вид. Он окончательно определяется с названием этой нации, именуя ее «китайской нацией» — чжунхуа гоминь, т.е. исходит при этом не из этнического начала, а из государственного, приводя название нации в соответствие с названием государства — Чжунхуа миньго (Китайская Республика).

Лян Ци-чао подчеркивал, что на формирование чжунхуа гоминь ушло четыре-пять тысячелетий огромных и непрерывных усилий ханьцев (и их предков) по «перевариванию» и «облагораживанию» инородческих этносов — исторических соседей ханьцев. Образование Китайской Республики в результате Синьхайской революции, по словам Лян Ци-чао, ознаменовало «появление в этом мире на вечные времена той общности, которая [ныне] называется „китайской нацией"». Последняя, в чем был уверен мыслитель, должна играть роль «важнейшего ядра человечества». Он имел в виду то обстоятельство, что китайская нация уже объединила в себе «одну четвертую часть» населения Земли, и это, как он считал, создало «крепчайшую основу» для «будущего мира Великого единения» (да тун).

Важнейшее значение придавал Лян Ци-чао формированию самосознания китайской нации. «Самое важное — это ощущать себя целостной нацией» (чжэнгэдэ гоминь), — говорил он в 1821 г. Именно с Синьхайской революцией связывал он «появление самосознания нации».

Одним из объединяющих начал китайской нации в процессе ее формирования была, согласно Лян Ци-чао, «идеология исконной традиции», соединяющая в себе «идеи девяти философских течений и ста школ». Он имел в виду идейное разнообразие, наблюдавшееся в Китае в периоды Чунь-цю и Чжань-го. Наступившее после Цинь и Хань «единомыслие», когда «Конфуций оказался доминирующей фигурой», Лян Ци-чао считал одновременно и большим успехом, и крупной неудачей китайцев.

Среди особенностей китайской нации Лян Ци-чао особо подчеркивал ее приверженность духу «преодоления государственных границ», реализации которого, по его словам, она и далее будет придерживаться. Он имел в виду расселение по различным континентам китайских хуацяо.

Хотя Лян Ци-чао утверждал, что «идеалом нашей нации (гоминь) является [принцип] равноправия, глубоко проникший в сердца людей», под этим не имелось в виду этническое равноправие. В данном случае он подразумевал «различия между аристократами и простолюдинами, которые (различия) были стерты еще во времена Чжань-го» (403—221 до н.э.).

Итак, Лян Ци-чао был первопроходцем китайского нациестроительства, выступившим с наиболее перспективных теоретических позиций строительства единой нации и заложившим фундамент для дальнейшей работы в данной области.

Лян Ци-чао еще на грани XIX—XX вв. сумел показать своим соотечественникам стратегическую значимость задачи создания в Китае единой нации.

мыиш

ток в китайском нациестроительстве.

В концепции китайской нации (чжунхуа гоминь) заметно отразились его националистические воззрения, что было следствием его приверженности националистической доктрине и его общих взглядов как «национа-

листического мыслителя».

Заметный след в истории китайского нациестроительства оставил Сунь Ят-сен. Его, как и Лян Ци-чао, тревожило состояние ханьского этноса в связи с отсутствием у него достаточной сплоченности. В токийской речи 1906 г. Сунь Ят-сен отмечал, что маньчжурам удалось покорить ханьцев благодаря своей «силе сплочения». Ханьцы же не были объединены в единую сплоченную общность. Но Сунь Ят-сен был уверен, что в конце концов они смогут объединиться и «многократно превзойти» маньчжуров по силе сплочения. Но в отличие от Лян Ци-чао Сунь Ят-сен полагался не на будущее сплочение ханьского этноса в рамках политической нации — гоминь, а на консолидацию ханьцев как этнической нации — миньцзу, а также на полную ассимиляцию ханьцами неханьских этносов страны. В понимании природы будущей единой нации

уСунь Ят-сена не было постоянства. Он неоднократно менял свою позицию в этом вопросе.

Вто же время он неизменно придерживался трактовки этой нации как этнической общности. Идея нации у Сунь Ят-сена тесно связана с его принципом национализма. Требования последнего, направленные на сплочение китайского (ханьского) народа, ассимиляцию неханьских этносов, упрочение положения ханьской нации в мире, предусматривали в качестве центральной задачи создание единой нации, превращение Китая в однонациональное государство. По поручению Сунь Ят-сена детали этого плана были изложены в журнале «Миньбао» Ван Цзин-вэем, сформулировавшим основные идеи и программные положения суньятсеновского «Объединенного союза» (Тунмэнхуя) по национализму.

Согласно Ван Цзин-вэю, Тунмэнхуй (следуя замыслу Сунь Ят-сена) склонялся к плану ассимиляции ханьцами малых народов страны с тем, чтобы трансформировать Китай в государство одной нации. Этому вопросу была посвящена первая теоретическая статья Ван Цзин-вэя в «Миньбао», озаглавленная «Граждане нации». Развивая эту тему в другой статье, Ван Цзин-вэй пояснил, что в процессе ассимиляции национальностей ханьцы предпочитают не приобретать качеств ассимилируемых этносов. Единая нация, таким образом, мыслилась Сунь Ят-сеном как этнически гомогенная общность будущего, в основе своей — ханьская. Позже это намерение

было закреплено в документах руководимых Сунь Ят-сеном партий. Устав Тунмэнхуя, принятый в феврале 1912 г., содержал установку, создававшую необходимые условия для реализации плана построения единой нации. Пункт 2 статьи 3 нового Устава гласил: «Осуществлять ассимиляцию национальностей». В августе того же года в Декларацию по случаю создания Гоминьдана было включено положение: «Неуклонно осуществлять ассимиляцию национальностей».

Первоначально Сунь Ят-сен не называл будущую единую нацию каким-то новым именем. Повидимому, для него было очевидно, что эта нация останется ханьской. Но впоследствии он предпочел наименование чжунхуа миньцзу — «китайская нация». В данной связи нужно заметить, что этноним чжунхуа миньцзу в Китае служил и для обозначения ханьской этнонации (Лян Ци-чао использовал его именно в этом значении, у Сунь Ят-сена такое употребление данного термина также встречается, хотя и крайне редко).

В 1919 г. в работе «Три народных принципа» Сунь Ят-сен формулирует «позитивную цель» национализма, которая должна заключаться в «переплавке» всех народов Китая, включая ханьцев, и образовании единой китайской нации. Последнюю Сунь Ят-сен уподоблял тогда американской нации, «представляющей собой, — как он писал, — собрание десятков национальностей, черных и белых». На этот раз данный проект предусматривал, согласно его замыслу, создание не одной большой ханьской этнонации, но образование некой новой общности, которая должна сложиться в результате «переплавки» всего этнического «материала» Китая. Сунь Ят-сен пояснял, что ханьцы, соглашаясь «слиться» с маньчжурами, монголами, мусульманами и тибетцами «в едином плавильном тигле», фактически жертвуют своей кровью, историей (и прочими элементами собственной самобытности), дабы «создать новый принцип единой китайской нации»

Однако этот план Сунь Ят-сена, не подкрепленный ничем, кроме самых общих слов о намерении создать новую единую этническую общность, вскоре отпал сам собой. Сунь Ят-сен не учитывал, что американская нация была совсем не тем, что он стремился построить в Китае. Хотя на первых порах он был воодушевлен своей новой идеей и считал возможным осуществить «переплавку» в самые короткие сроки, в самом деле решив, что, «действуя энергично», можно будет «развить все величие [новой] китайской нации», и тогда, как он писал в 1919 г., «мы непременно в скором времени превзойдем Америку и Европу и станем венцом мира...».

Но реальность заставила Сунь Ят-сена вскоре же возвратиться к своему первоначальному проекту единой нации, базировавшемуся на ассимиляции «ханьцами» всех неханьских народов Китая. В 1921 г. он заявляет, что нужно просто «переименовать ханьцев в чжунхуа миньцзу». Надлежит стремиться к растворению неханьцев «внутри ханьцев», и тогда государство одной ханьской этнонации (чжунхуа миньцзу) «потрясет весь мир» своим величием. Таким образом, в понимании Сунь Ят-сена будущая единая китайская нация должна остаться ханьской этнонацией. Последний раз об «образовании одной большой китайской нации — чжунхуа миньцзу говорилось в декларации Китайского Гоминьдана от 1 января 1923 г. После этого Сунь Ят-сен обращается к новой концепции единой нации.

Новая концепция изложена в его лекционном цикле «Три народных принципа» (1924). В первой из шести лекций, посвященных принципу национализма, вводилось понятие государственной нации (гоцзу; сокр. от гоцзя миньцзу —«государственная нация»). Последняя мыслилась им как ханьская нация — с особым акцентом на ее роль носительницы китайской государственности. Отмечая этот момент, Сунь Ят-сен пояснял, что в «Китае начиная с [династий] Цинь и Хань всегда одна нация создавала одно государство». Такой нацией Сунь Ят-сен считал ханьцев, поскольку Китай он представлял себе только как ханьское государство (господство инородческих династий — монгольской, маньчжурской — он считал временем гибели государства ханьцев).

Были попытки интерпретировать его термин гоцзу как нацию «всего народа в целом, населяющего данное государство». Но это понимание расходится с тем, что утверждал Сунь Ят-сен в своей первой лекции по национализму. Хао Ши-юань недавно снова подтвердил, что под гоцзу Сунь Ят-сен имел в виду именно ханьцев. Можно ли в таком случае считать суньятсеновскую государственную нацию эквивалентом понятия единой нации Китая? По всей видимости, Сунь Ят-сен так ее и понимал. В своей первой лекции по национализму он утверждал, что общая численность неханьцев в Китае не превышает 10 млн. человек, составляя примерно 2,5% общей численности населения Китайской Республики (что вчетверо занижало действительную долю неханьских национальностей). Видимо, это и подтолкнуло Сунь Ят-сена к признанию Китая однонациональным государством. Оставалось лишь повысить сплоченность самой ханьской этнонации — прочно связать воедино все ее кланы (цзунцзу), чему он и уделил много внимания в своих лекциях по национализму.

Таким образом, у Сунь Ят-сена в отношении к идее единой нации отсутствовало постоянство, что, возможно, обусловливалось его неуверенностью в правильности предлагавшихся им решений. Его проекты не имели под собой серьезной теоретической базы. Их отмечала утопичность, в них не учитывалась специфика государственной ситуации в Китае. Зато в них было достаточно шовинизма, в особенности в подходах к решению проблем неханьских национальностей страны. Но в позиции Сунь Ят-сена были, бесспорно, и положительные стороны. Позитивным вкладом Сунь Ят-сена в китайское нациестроительство было, несомненно, понимание им стратегической значимости построения в Китае единой монолитной нации, что нашло свое выражение в его речах, лекциях, текстах. Его призыв «соединить 400-миллионный китайский народ в одну крепкую нацию» был взят на вооружение Гоминьданом и неоднократно звучал на съездах этой партии в 20-е, 30-е и 40-е годы. Кроме того, недостатки его нациестроительских проектов

значение строительству единой нации, и этот вопрос всякий раз вносился в повестку дня съездов партии. Новое понимание природы единой нации нашло отражение уже в документах III съезда Китайского Гоминьдана (1929). В резолюции съезда по политическому отчету, в частности, отмечалось, что в целях создания сильной государственной нации (гоцзу) необходимо осуществлять «тесное единение» национальностей «большой пятерки» — ханьцев, маньчжуров, монголов, мусульман (под последними имелись в виду тюркские этносы Синьцзяна) и тибетцев. Ссылки на «большую пятерку» как наследие Синьхайской революции с ее доктриной «Республика пяти национальностей» не исключали, конечно, и «малых национальностей» (сяо цзу) Китая, который признавался Гоминьданом полиэтническим государством. Соответственно государственную нацию {гоцзу) в отличие от Сунь Ят-сена теперь рассматривали как полиэтническую общность. Тем самым, сохранив суньятсеновский термин гоцзу, Гоминьдан стал подходить к ней как к полиэтнической нации. Это было важным теоретическим новшеством, которое в последующие годы получило дальнейшее развитие.

В Декларацию III съезда Гоминьдана было включено требование Сунь Ят-сена: «Сплотить 400-миллионный народ в одну большую государственную нацию». Этот призыв был, конечно, по-прежнему актуален. Но его содержание стало принципиально иным. Этот же призыв Сунь Ят-сена к сплочению повторялся в Декларации IV Всекитайского съезда Китайского Гоминьдана (1931). Тема единой нации не была обойдена и в Декларации V съезда этой партии (1935), в которой ставились задачи «укреплять государственную нацию и добиваться ее единства», «усиливать сплоченность государственной нации». В Декларации внеочередного Всекитайского съезда Гоминьдана (1 апреля 1938 г.) относительно государственной нации было сказано, что «все национальности в пределах Китая в ходе исторического развития в основном уже слились и превратились в монолитную государственную нацию». Эта формулировка, во многом продиктованная обстоятельствами войны с Японией, свидетельствовала о том, что в стратегии Гоминьдана важнейшее место отводилось мерам по консолидации народов страны.

Но наиболее четкое выражение позиции Гоминьдана в отношении государственной нации выявилось еще до внеочередного съезда этой партии — в процессе разработки проекта Конституции Китайской Республики (1936—1937). Статья 5 проекта Конституции непосредственно касалась вопросов наименования нации, ее структуры и статуса. Текст статьи гласил: «Все национальности Китайской Республики, являясь структурными компонентами китайской государственной нации (чжунхуа гоцзу), равноправны».

То, что Гоминьдан признал равноправие всех сегментов китайской государственной нации, можно рассматривать как серьезное теоретическое продвижение в разработке проблемы единой нации в Китае. В данном виде китайская нация приобретала политический, наднациональный характер. Неоспоримым было преимущество концепции чжунхуа гоцзу перед концепцией чжунхуа гоминь Лян Ци-чао, не говоря уже о проектах чжунхуа миньцзу и гоцзу Сунь Ят-сена. Поскольку понимание чжунхуа гоцзу как нации равноправных членов было введено в текст проекта Конституции Китайской Республики, оно приобретало характер официальной доктрины. Однако проект Конституции в силу обстоятельств военного времени так и остался проектом. Тем не менее в контексте развития китайского нациестроительства концепция чжунхуа гоцзу занимает несомненно выдающееся место.

Важной вехой в процессе дальнейшей разработки и формирования доктрины единой китайской нации явилось выдвижение в 1942 г. лидером Китайской Республики и Гоминьдана Чан Кай-ши новой концепции, согласно которой за единой китайской нацией закреплялось наименование чжунхуа миньцзу, но предлагалась совершенно новая трактовка этой нации.

В данной связи могут возникнуть вопросы: почему появилась необходимость пересмотра концепции единой нации, представленной в проекте Конституции Китайской Республики? что

Основные положения новой концепции единой нации изложены в его речи 27 августа 1942 г. в Синине (пров. Цинхай), где он встречался с представителями национальностей «большой пятерки». Эта речь вошла в собрание сочинений Чан Кай-ши под заголовком «Общая ответственность китайской нации».

Главная идея нового проекта заключалась в утверждении, что в Китае наличествует только одна нация — китайская (чжунхуа миньцзу). Этот пункт особенно подчеркивался Чан Кай-ши в его сининской речи. Он старался пояснить своим слушателям, что компоненты китайской нации — это никак не нации. Для обозначения национальностей — компонентов китайской нации он предложил использовать термин цзунцзу — «клан». Термин «клан» или «большой клан» {да цзунцзу) употреблялся в данном случае вполне условно, дабы избежать «двойного» употребления термина миньцзу (нация) в названии самой китайской нации (чжунхуа миньцзу) и ее компонентов, — одним словом, чтобы «нация» не считалась состоящей из «наций». «Я говорю, — пояснил Чан Кай-ши, — что мы являемся пятью кланами (т.е. национальностями „большой пятерки". — A.M.), а не пятью нациями, иначе говоря, все мы представляем собой компоненты китайской нации, подобно тому, как братья составляют семью». Он ссылался на известный призыв Сунь Ят-сена «соединить 400 млн. человек в одну крепкую нацию». «Поэтому-то, — подчеркивал Чан Кай-ши, — у нас и есть только одна китайская нация, а для наименования всех составляющих

ее единиц (даньвэй) действительно лучше всего использовать слово „клан"».

Особенно акцентировалась им мысль о целостности китайской нации. «Наша китайская нация есть одно целое, а наше государство тем более не может быть расчленено», — говорил он. Таким образом, Чан Кай-ши счел некорректным называть компоненты чжунхуа миньцзу нациями (миньцзу), так как этот термин был «занят» в самом названии китайской нации как макрообщности. Но главным мотивом для такого подхода была все же не академическая корректность, а стремление в условиях тяжелой борьбы с японской агрессией найти более эффективный способ консолидации народов страны. Вероятнее всего, его не удовлетворяла концепция чжунхуа гоцзу проекта Конституции, поскольку «китайская государственная нация» представлялась просто как совокупность всех наций страны. Преимущество же своей новой концепции он, скорее всего, видел в ее более сильном интегративном потенциале.

Обращаясь к вопросу об отношении всех «кланов» к китайской нации и государству, Чан Кайши снова и снова подчеркивал, что «необходимо понять наше собственное место и отношение всех нас к китайской нации (чжунхуа миньцзу) как целому и к Китайской Республике. По отношению к китайской нации, к какому бы клану мы ни принадлежали — к ханьцам, маньчжурам, монголам, хуэй, тибетцам, — все мы равно являемся компонентами китайской нации, подобно братьям одной семьи, которые равны по своему статусу и связаны друг с другом всеми жизненными узами. Что касается нашего отношения к государству, то все мы являемся гражданами и хозяевами Китайской Республики, у всех нас общая ответственность за состояние Китайской Республики, и каждый из нас должен в полной мере выполнять [по отношению к ней] общие обязанности. Все мы также пользуемся равными правами». Великим общим делом всех соотечественников Чан Кай-ши назвал возрождение китайской нации.

Таким образом, в его концепции употребление термина «нация» (миньцзу) ограничивалось одним лишь уровнем надэтнического «свода» единой нации, что соответствовало международным стандартам употребления данного термина. В течение ряда лет в Китайской Республике новая концепция находила поддержку и понимание в том числе и в кругах ученых. В печати публиковались материалы, в которых популяризировалась новая концепция единой нации. Однако в итоге проект Чан Кай-ши все же не был воплощен в жизнь. В Декларации VI съезда Гоминьдана (май 1945 г.) о единой нации ни словом не упоминалось. Для обозначения национально-

В своем изначальном виде он изображал чиновника, который держит в руке таблички для письма. С деятельностью этих служилых людей и связывают в Китае зарождение и становление национальной историографии. Иную этимологию имеет европейский термин «история». Он пришел из греческого языка, где первоначально означал «исследование», «рассказ, повествование о том, что узнано, исследовано».

Согласно традиции первыми чиновниками-ши были два историографа при дворе мифического императора Хуан-ди — культуротворцы Цан-цзе и Цзюй Сун; они считаются также создателями китайской письменности. Однако в действительности этот институт, видимо, начинает складываться лишь в эпоху Шан. В круг обязанностей состоявших при дворе правителей чиновников- ши тогда входило и составление гадательных надписей на костях животных, они участвовали в создании ранней китайской эпиграфики. Такая практика началась приблизительно с середины II тыс. до н.э.

Помимо сообщения о предмете гадания и полученном ответе высших сил эти записи содержали также сведения о результатах предсказания, т.е. в них фиксировались какие-то крупные, наиболее значимые события, относящиеся к деятельности правителя. Постепенно составление подобных надписей приобрело регулярный характер, они сохранялись, и их фонд содержал значительную информацию о прошлом. Полученная в результате гадания, она, разумеется, имела своеобразный колорит, но иной истории в то время и быть не могло. Надписи на костях, практически не связанные с мантикой, появились в Китае лишь к концу эпохи Шан.

Таким образом, первые ростки историописания появились в Китае в сфере ритуала и политической практики шанских ванов. Сведения, которые систематически отбирали и фиксировали ши[9\, являлись неотъемлемой частью этой практики и были жизненно важны для находившейся тогда в процессе становления китайской государственности. Видимо, это и питало рано возникший в Китае напряженный интерес к своему историческому прошлому. Связан он был также и с культом предков.

Серьезные перемены, которые происходят в китайском обществе с приходом к власти чжоуских ванов, значительно активизируют процесс становления историописания, придают ему новые черты.

В надписях на бронзовых ритуальных сосудах, которые готовил чиновник-и/и, их «результативная», «историческая» часть становится все более обстоятельной и содержит информацию о самых разных свершениях правителей. На ее самостоятельное значение указывает и особая организация там материала.

Важным этапом в развитии историографической деятельности ши \ 9\ стало создание при чжоуском дворе особого института «левого» и «правого» историографов, в обязанности которых входила фиксация деяний и речей правителя. Таким образом, для части ши [9\ историописание становится главным занятием. А материалы, которые они готовили, по своему характеру все больше напоминали исторические труды. Не случайно эти записи стали прообразом появившихся позже «дневников» (цицзюй чжу) — одного из важных компонентов государственного историописания. Как считают современные китайские историки, записи «левого» и «правого» ши [9\ дали также начало двум первым разновидностям исторических сочинений. Готовились при дворе чжоуских ванов и некоторые другие сочинения исторического характера.

На новый, качественно отличный от предыдущего, уровень историографическая деятельность ши [9\ выходит в период Восточного Чжоу (770—256 до н.э.), когда в условиях нарастающей деградации власти ванов происходит усиление региональных правителей и страна стала погружаться в пучину междоусобной борьбы. Подобно ванам, они также обзаводятся собственным институтом чиновников-ши. Монополия чжоуского двора на подобную деятельность была окончательно утрачена.

Именно на это и были прежде всего ориентированы основные усилия ши [9\ при дворах региональных правителей. Они составляют «записки ши» (ши цзи), «происхождение родов» (ши бэнь). Подготовленные материалы легли в основу одной из главных книг конфуцианского канона «Книги истории» («Шан шу»), К середине I тыс. до н.э. появляются такие сочинения исторического характера, как «Бамбуковые анналы» («Чжу шу цзи нянь»), «Речи царств» («Го юй»), «История Чжоу» («Чжоу шу») и др.

Особое место среди них занимают хроники царств, в древнем Китае этот вид сочинений получил название чунь цю («Вёсны и осени»). Он был необыкновенно популярен. Живший в то время известный мыслитель Мо Ди (V—IV вв. до н.э.) рассказывает, что видел чунь цю 100 царств. Среди них наибольшую роль в становлении национальной историографической традиции сыграла хроника царства Лу (722—481 до н.э.), вошедшая в историю китайской культуры под своим видовым названием «Чунь цю». Ее автором в Китае обычно считают Конфуция (551— 479 до н.э.).

Деятельность Конфуция, разработка им своего этикополитического учения — крупнейшее событие в истории духовной культуры древнего Китая, на века определившее во многом судьбу этой страны. Важнейшую роль сыграло конфуцианство и в судьбе китайской историографии. Это учение пронизано историей, исторические материалы Конфуций использовал для обоснования своих взглядов, в историческом прошлом он видел образцы государственного и общественного устройства, на которые следовало ориентироваться правителям современных ему царств. Все это указывает на тесные, органические связи учения Конфуция с культурой чинов- ников-««. По крайней мере часть книг конфуцианского канона была либо создана этими ши [9\, либо построена на их материалах. И хотя принадлежность «Чунь цю» Конфуцию не доказана, дошедший до нас текст этой летописи, вошедший в состав канона, несет на себе ощутимый отпечаток его взглядов. Конфуцианскую принадлежность «Чунь цю» усиливает огромная комментаторская литература, посвященная этому памятнику. Три наиболее известных из них — «Гунъян чжуань» («Комментарий Гунъяна»), «Гулян чжуань» («Комментарий Гуляна») и «Цзо чжуань» («Комментарий Цзо») — также включены в конфуцианский канон, причем два первых дали начало очень важным направлениям конфуцианской мысли, сыгравшим немалую роль в трактовке китайскими историками исторического процесса.

Обратиться к прошлому царства Лу Конфуция заставило стремление использовать его в качестве дидактического материала для наставления современников и грядущих поколений. Принято считать, что здесь мыслитель развил свои взгляды на историю и ее предназначение и сформулировал требования к методике работы над историческим сочинением. Таким образом, в «Чунь цю» история была впервые описана с позиций определенной системы взглядов — учения Конфуция. В Китае эта летопись считается первым настоящим историческим сочинением, олицетворением национальной историографической традиции; она на многие века стала эталоном, на который равнялись китайские историки. В первых китайских каталогах, где специальный раздел, посвященный истории, отсутствовал, историческая литература описывалась вместе с книгами канона под рубрикой «Чунь цю».

Окончательное превращение записей чиновников-ши в исторические труды и становление основ историописания того типа, которое будет свойственно Китаю вплоть до XX в., произошло в империи Хань (202 г. до н.э. — 220 г. н.э.).

Ко времени образования империи Хань завершился длительный и сложный процесс этногенеза, и китайцы окончательно осознали себя единым народом, имеющим общие цивилизационные корни. Их общим домом стало огромное мощное централизованное государство, облик которого в значительной мере определяло положенное в основу государственной доктрины конфуцианство, что предопределило его особую приверженность к цивилизационным ценностям и при-

сутствие в проводимой им политике мощной гуманитарной доминанты. Ханьские власти сохранили институт ши [9\, но в условиях конфуцианской монархии он претерпевает серьезные изменения, историографическая деятельность этих чиновников выходит на качественно новый уровень.

Значение историописания резко возросло, и оно становится основным занятием ши [9]. А все остальные ранее присущие им функции отходят на задний план и посте-

пенно отмирают. Из среды чиновников-шы вышла большая группа крупных ученых, стоявших у колыбели историописания императорского Китая (Сыма Цянь, Бань Гу, Сюнь Юэ, Лю Сян, Лю Синь и др.). Изменился их статус: теперь они служат при дворе ханьского императора — правителя огромной страны, мировой державы древности, и это не могло не сказаться на их кругозоре, миропонимании.

Ханьские ши впервые обрели единую концептуальную базу. Ею стало утверждающееся в качестве государственной доктрины официальное конфуцианство — идеологический фундамент конфуцианской монархии. На вооружение прежде всего были взяты те его положения, которые были ориентированы на трактовку происхождения власти и норм ее функционирования. Центральное место среди них занимала концепция «Мандата Неба» (тянь мин), «ортодоксальной преемственности власти» (чжэн тун) и некоторые другие сопряженные с нею доктрины. В их русле шло развитие всей историографии императорского Китая. С официальным конфуцианством были соотнесены и те морально-этические нормы и нормы политической культуры, которые утверждали в своих сочинениях ши [9\. Официальное конфуцианство дало им и новое видение проблем общества и государства. Как и прежде, главной темой их сочинений остаются дела правления, но теперь они описывают лишь власть легитимную — получившую престол от Неба.

Ханьский период отмечен дальнейшей активизацией историографического процесса. В этот период были созданы такие фундаментальные труды, как «Исторические записки» («Ши цзи») Сыма Цяня, «История династии Хань» («Хань шу») Бань Гу, «Планы сражающихся царств» («Чжань го цэ»), «Записки о Хань, [составленные] в Восточном павильоне» («Дун гуань Хань цзи»; в Китае его считают первым официальным историческим трудом), «Записки о Хань» («Хань цзи») Сюнь Юэ, и др.

Наиболее полное и последовательное воплощение новые тенденции в историописании нашли в творчестве Сыма Цяня, автора первой сводной истории Китая «Исторические записки» («Ши цзи»). Свой труд он готовил под эгидой ханьского двора и стремился подчинить описание событий прошлого решению фундаментальных проблем, которые стояли тогда на пути утверждавшей свои позиции конфуцианской монархии и ее государственной доктрины. Он надеялся, что отраженное в его труде, как в зеркале, прошлое будет наставлять современников и грядущие поколения.

Обращаясь к событиям прошлого, Сыма Цянь, по его собственным словам, за образец взял летопись «Чунь цю» и стремился реализовать сформулированные Конфуцием взгляды на предназначение исторического труда, содержание исторического процесса и принципы его описания. Историк создавал свой труд как произведение теоретической мысли: он стремился исследовать историю с позиций учения Конфуция.

Весь путь, пройденный Китаем со времен мифических правителей седой древности по начало Хань, Сыма Цянь интерпретировал как непрерывную смену легитимных династий, обретавших престол по воле Неба. При этом он опирался на одну из центральных в официальном конфуцианстве концепцию Мандата Неба. Так последовательно и целеустремленно это было сделано впервые.

Мощное дидактическое начало, заложенное Сыма Цянем в основу своего труда, потребовало особой организации материала, и его труд положил начало новому виду исторических сочинений сложной композиции — династийным историям, которому суждено было стать ядром всего историописания императорского Китая, его олицетворением. Центральное место в нем он отвел биографиям исторических персонажей, где и сосредоточил большую часть имевшегося у него фактического материала. Это было новацией, до Сыма Цяня китайская историография

определило развитие историописания в Китае, являлось эталоном для всех китайских историков. Титул «отца китайской истории» был им получен заслуженно.

Дело, начатое Сыма Цянем, продолжил другой крупнейший ханьский ученый и государственный деятель — Бань Гу (32—92), его вклад в становление китайской историографии очень велик. Прежде всего, он много сделал для разработки и упрочения конфуцианской первоосновы историописания. С его именем китайские историки связывают якобы начавшийся тогда процесс «чжэнтунизации» историографии. Восприняв общую концепцию исторического сочинения нового типа, разработанную его великим предшественником, Бань Гу внес в нее ряд существенных корректив, которые окончательно определили облик и характер династийных историй.

Особое место в ряду крупных ханьских ученых занимают Лю Сян (79-8) и его сын Лю Синь (I в. н.э.) — создатели первого в Китае систематического каталога «Семь сводов» («Ци люэ»); впоследствии этот вид сочинений будет отнесен к истории. То была попытка оценить сохранившееся к тому времени письменное наследие и передать сведения о нем потомкам.

Труды Сыма Цяня, Бань Гу и других ханьских историографов завершают длительный — более десяти веков — процесс становления историописания. Был сделан решительный шаг к превращению его в самостоятельную и очень значимую для конфуцианской монархии отрасль знаний, которая начинает обозначаться иероглифом ши[13], прежде указывавшим на придворного историка, а его былой смысл из обихода постепенно исчезает. Дело составления исторических трудов начинает переходить в руки бюрократов (ши [13\ ученые-чиновники).

В следующую фазу своего развития историописание вступило, располагая собственной концептуальной базой и весьма совершенной по тем временам методикой.

Период после крушения империи Хань — один из самых драматических в истории Китая. Почти на четыре века страна фактически утратила государственное единство, на обломках великой империи возникают и исчезают многочисленные династии (нередко инородческие), многие районы страны подверглись жесточайшему разрушению и обезлюдели. Но и в эти годы историописание не прервалось. К этому времени оно уже стало нормой жизни государства, его верной опорой, и многие старались его поддерживать и развивать. В период безвременья история как важнейший компонент национальной культуры оставалась той силой, которая помогала китайскому обществу пережить обрушившиеся на него беды и выстоять, сохранив свою самобытность. Составление исторических трудов окончательно стало уделом ученых-чиновников — придворных, состоявших в штатах различных ведомств, а институт чиновников-«/« исчезает. Ближе к середине I тыс. н.э. в некоторых государствах создаются специализированные историографические службы. Это означало дальнейшее усиление государственного начала в историописании. Возрастает его общественное значение, и в послеханьский период историография выступает в каталогах как самостоятельная наука.

Принципиально важным рубежом на пути развития историописания в императорском Китае стала вторая половина I тыс., когда оно обретает новые качества. Импульс этому процессу дали шаги, предпринятые в этой области правителями империи Тан (618—907). То было время крупных перемен, обусловленных выходом китайского общества на новый этап своего развития. Не избежало перемен и историописание. Среди задач, которые ему предстояло решать, центральной являлось упрочение позиций конфуцианской монархии после четырехвекового отсутствия в Китае единого политического центра.

Уже вскоре после овладения престолом танские императоры приказали подготовить династийные истории за весь период, последовавший за крушением империи Хань. Для создания этих трудов в структуре формировавшегося тогда государственного аппарата империи была учреждена специальная историографическая служба — Комитет истории государства (Гошигуань). Отныне все наиболее важные исторические труды могли готовиться только чиновниками данного