Средние века. Выпуск 71 (1-2)

долго не воспринимался учеными8. Неудивительно, что 80-е годы прошлого столетия так называемый «ревизионистский» пересмотр истории раннего Нового времени коснулся и этой частной проблемы, породив иную крайность в отношении к источнику. Ему было отказано в достоверности9.

Надо признать, что скепсис историков в значительной мере оправдан. На основе Эразмовой биографии Колета действительно невозможно восстановить с документальной точностью жизненный путь и воззрения героя. Биографический материал подвергнут автором тщательному отбору. Настораживает, например, отсутствие упоминаний о трудах Колета, о «Соборной проповеди» (1512 г.), благодаря которой его имя стало широко известно современникам и потомкам. И дело тут не в недостатке информации. Похоже, Эразм вовсе не стремился написать максимально подробную, «деловую» биографию. Кроме того, те сведения, которые Эразм счел нужным сообщить читателю, интерпретируются им произвольно, а установить, принадлежит то или иное мнение Колету или с определенной целью приписано ему Эразмом, не всегда представляется возможным10. Эти особенности Эразмова

8OE. IV. 507. Ср. коммент. в письму № 876 (ОЕ. III. 413). О намерениях Эразма в отношении Ю. Йонаса см.: Lehmann M. Justus Jonas, Loyal Reformer. Minneapolis: Augsburg, 1963. P. 17–35; Olin J.C. Desiderius Erasmus. N.Y., 1965.

P. 164. Однако интересующее нас письмо эти авторы не упоминают. Вероятно, первым, кто заявил о связи биографии с судьбой Йонаса, был П. Биетенхольц. См.: Bietenholz P.G. History and Biography in the Works of Erasmus of Rotterodam. Genève, 1966. P. 93–94; Idem. Jonas Justus // Contemporaries of Erasmus. A Biographical Register of the Renaissance and Reformation / Ed. P. Bietenholz. Toronto, 1986. Vol. II. P. 244–246.

9Gleason J.B. John Colet. Berkeley, 1989. P. 4–5; Arnold J. Dean Colet of St. Paul’s. Humanism and Reform in Early Tudor England. L., 2008. P. 4–5.

10Например, можно упомянуть разногласия среди ученых, возникшие при переводе и толковании малопонятного пассажа об отношении Д. Колета к Отцам церкви и в частности к Августину: «…sed prius per omnia literarum genera mango studio peregrinatus priscis illis potissimum delectabatur, Dyonisio, Origene, Cypriano, Ambrosio, Hieronimo. Atque inter veteres nulli erat iniquior quam Augustino» («…среди всех видов литературы путешественник прилежнее всего штудировал и находил наибольшее удовольствие в древних писателях – Дионисии, Оригене, Киприане, Амвросии, Иерониме. И все же, ни к кому из древних авторов он не был более нерасположен, нежели к Августину») (Vitae. 515: 270–273). Парадоксальность ситуации заключается в том, что Колет хорошо знал сочинения Августина, особенно его трактат «О граде Божьем», часто цитировал его, но ни разу не отозвался с неодобрением, наоборот, с добавлением «preclare dicit». См.: Colet J. Letters to Radulphus on the Mosaic Creation / Transl. by J.H. Lupton. L., 1876. Introd. P. XLVI. Поэтому

биографизма делают традиционный подход к биографии – как к «историческому источнику» в самом узком значении этого слова – малопродуктивным. Однако, изменив точку зрения, мы получаем неиспользованную пока учеными возможность получить из источника надежную информацию. На наш взгляд, до сих пор к Эразму применяли чужую мерку. Он, по крайней мере, в данном случае, подходил к биографии не как историк11, а как писательморалист, использовавший биографическую форму для решения своих, отнюдь не историографических задач, следуя здесь примеру Плутарха.

В допустимости подобного подхода нас убеждает «параллельность» структуры произведения: Эразм неожиданно предлагает читателю не одно, а два жизнеописания – Джона Колета и малоизвестного французского монаха-минорита Жана Витрие (Иоанна Витрария), с которым познакомился в пору своей юности12 и о котором вспомнил только спустя двадцать лет именно в связи с созданием биографии английского гуманиста. «Параллельность» материала насколько неожиданна, настолько и знакова. В биографическом творчестве Эразма этот случай уникален, жанр «параллельных жизнеописаний», по-видимому, его не увлекал. Попытки отделить один портрет от другого, на наш взгляд, нарушают

употребление здесь слова iniquior представляется нелогичным, нарушающим смысл повествования и противоречащим не только сведениям других источников, но и Эразму. В том же письме Роттердамец еще четырежды использует это слово и везде в значении «пристрастный, враждебный, не пользующийся благосклонностью», например, для обозначения негативного отношения к скотистам, Фоме Аквинскому (Vitae. 520: 429–430). Дж. Лаптон полагал, что общий строй предложения и использование союза atque скорее указывают на превосходную степень: «Он читал других много, но Августина больше всех». Он считал возможным передавать iniquior англ. глаголом аttack: «Ни на кого не набрасывался чаще, чем на Августина». Иными словами, «никого не читал более Августина» (The Lives. Р. 22). П.С. Аллен усматривал здесь без должных, на наш взгляд, оснований ошибку Эразма, расценившего приверженность Колета к Иерониму как антипатию к Аврелию Августину (Vitae. 515). Об отношении Колета к Иерониму Эразм знал из их раннего спора о страданиях Христа в Гефсиманском саду (OE. I. Ep. 108–111. P. 245–260). Полагаем, что в данном случае мы сталкиваемся с мнением самого Эразма. Подробнее см.: Софронова Л.В. Эразмова биография Колета // Проблемы английской истории: межвуз. сб. науч. тр. Н. Новгород, 1992. С. 85–96.

11Подробнее см.: Bietenholz P.G. History and Biography in the Works of Erasmus of Rotterodam. Genève, 1966. По мнению автора, в Эразмовых биографических очерках проявлялся его взгляд на историю – sub specie aeternitatis.

12Вероятно, в мае 1501 г., о чем свидетельствует переписка (ОЕ. I. Ер. 156, 157, 159).

целостность произведения и затрудняют правильное понимание каждого13. Структурной единицей является не одна биография,

адиада. Единство проявляется в общем введении, констатирующем сходство героев, в переходе от одной биографии к другой, который не столько их разделяет, сколько объединяет, в итоговом сопоставлении обоих героев, определяющем различия в рамках сходства. С какой целью Эразм вводит вторую биографию? Прежде всего, при ощутимой нехватке материала парная биография позволяла оттенить особенности рисуемого образа через описание другого, но сходного характера. Но еще более необходим был гуманисту прием синкрисиса – сопоставления, положенный в основу сочинений Плутарха. Синкрисис позволял увидеть в героях некую типологическую общность. Уже во введении автор намечает ее и, подобно Плутарху, постепенно подводит под нее своих героев. Эта типологическая категория – представитель «христианского гуманизма», именуемого самим автором «чистой философией Христа».

Помимо общей склонности Эразма к литературному творчеству, ряд обстоятельств побудил его к созданию столь непростого сочинения. Эразм начинает биографию с упоминания о давней просьбе Ю. Йонаса описать жизнь Джона Колета (Vitae. 507: 1–3). Но просьба эта не сохранилась, по крайней мере, в дошедших до нас источниках. Можно только предполагать, была ли она высказана в устной форме или ее вообще не было. Последнее более вероятно, поскольку единственная до июня 1521 г. встреча Йонаса и Эразма произошла в мае 1519 г., еще при жизни Колета,

азамысел написать биографию возник у Роттердамца сразу после кончины друга в октябре14. Но прошло почти два года, прежде чем план был осуществлен. Возможной причиной задержки служило отсутствие информации, которую должны были предоставить английские корреспонденты гуманиста. Однако из текста совершенно очевидно, что Эразм так и не дождался запрошенных сведений и написал биографию, опираясь на личные впечатления и воспоминания.

13Первый, не дошедший до нас перевод на англ. яз. части письма, касающейся Дж. Колета, был выполнен в 1533 г. кембриджским ученым М. Тиндейлом. Отрывки письма о Колете переводились Т. Смитом (Cambridge, 1661; 1708), о Витрарии – Р. Драммондом (Drummond R.B. Erasmus. His Life and Character as Shown in his Correspondence and Works. L.,1873. Vol. I–II).

14Сообщения о смерти Д. Колета составляют небольшую серию писем Эразма разным адресатам (ОЕ. IV. P. 87–94. Epр. 1025–1030).

Какие события середины 1521 г. заставили его поторопиться? По словам самого Эразма, он «догадывается», что его немецкий друг «ищет себе некий образец благочестия», по которому можно было бы строить свою жизнь (Vitae. 507: 3–4). На чем основана «догадка» Эразма? Весной 1521 г. круто изменилась судьба Эразмова корреспондента. За два года до этого (весной 1519 г.) Йонас посетил Эразма в Лувене и привез ему ряд писем15. Как свидетельствует завязавшаяся переписка, Эразм придерживался высокого мнения о молодом друге и настоятельно советовал ему заняться теологией16. Йонас составил комментарий на одно из Посланий ап. Павла, столь любимого гуманистами. Будучи избран ректором Эрфуртского университета, Йонас провел реформу учебного плана, усилив гуманистическую подготовку студентов. Но в апреле 1521 г. по дороге на Вормсский рейхстаг в Эрфурт прибыл Лютер. Среди пятидесяти всадников, выехавших навстречу реформатору для приветствия, находился и Йонас. Захваченный патриотическими идеями централизации Германии, подобно другим немецким гуманистам, он перешел под знамя Реформации. Йонас был с Лютером в Вормсе, после рейхстага переехал в Виттенберг.

Предостеречь Ю. Йонаса от опасного союза, показать на примере Витрария – Колета иной тип реформатора, сочетавшего идеи реформы и ортодоксии, – вот цель письма – важная, но не единственная. Оно было написано вскоре после выхода в свет программных сочинений Лютера – «К христианскому дворянству немецкой нации», «О Вавилонском пленении церкви», «О свободе христианина» и публичного сожжения реформатором папской буллы о его отлучении (10 декабря 1520 г.), когда Эразму стало ясно, что разрыв Лютера с католической церковью необратим. От гуманиста, уже четыре года соблюдавшего формальный нейтралитет, обе враждующие стороны ждали решения. В надежде обрести некую духовную независимость Эразм переехал в Андерлехт – местечко к западу от Брюсселя, оставив Лувен из-за нападок теологов местного университета17. Сюда дошли до него

15В том числе М. Лютера (от 28 марта 1519 г.), где автор, впервые обратившись к Эразму, просил открыто высказаться о его деле (ОЕ. III. 517 – перевод этого письма на русс. яз., выполненный Ю.М. Каган, см.: Эразм Роттердамский. Философские произведения. М., 1986. С. 585–586). В ответ Роттердамец заявил, что умеренностью можно достичь большего, чем буйством (ОЕ. III. 605).

16OE. III. 413–414; 610; IV. 232–233; 375.

17Лувенский университет стал центром борьбы против Лютера. Эразма же лувенские теологи считали единомышленником Виттенбергского реформатора. Их нападки были столь сильны, что Эразм вынужден был обратиться к папе (ОЕ. IV. 52).

известия о выступлениях Лютера на сейме, о Вормсском эдикте, о Реформации в Виттенберге и спровоцированных ею беспорядках.

Письмо Йонасу имело немалое значение для самого Роттердамца, так как создавалось в очень непростое для него время – время вызревания конфликта с Лютером, когда гуманист, наконец, решился публично сказать, что путь реформатора – не его выбор, но еще до того, как он вступил в открытую полемику с ним. Надо полагать, послание адресовано не только Ю. Йонасу, но и широким кругам европейской общественности. Эразм предвидел, что его копии тотчас разойдутся по рукам, следовательно, рассчитывал ответить данным письмом и Риму, и Лувену, и Виттенбергу18. Итак, по замыслу Роттердамца, читатель должен был сделать еще один синкрисис – сопоставить коллективный портрет христианского гуманиста с деяниями Лютера. И образ мона- ха-францисканца Жана Витрие был особенно важен Эразму для противопоставления другому, уже бывшему монаху-августинцу, Мартину Лютеру.

В соответствии с этой двоякой целью находится и литературная форма биографий. Такую форму принято называть «диатрибой». Эразм намерен помочь своему читателю в его духовных исканиях, привлечь на свою сторону, избегая при этом слишком явных назиданий и педантизма – моралистического, риторического и ученого. Техника диатрибы в таком случае как нельзя более уместна, поскольку диатриба (как характеризовал этот жанр популярной философии С.С. Аверинцев) стремится не ornare (украшать) и delectare (услаждать), но movere (трогать) и monere (увещевать)19.

Биография обладает основными характерными свойствами, присущими диатрибе. Это, во-первых, живая, раскованная интонация, передающая атмосферу дружеской доверительной беседы с читателем. Вот образец типично диатрибного стиля: «Я, когда одно время гостил у Антуана Бергского20, аббата [монастыря] св.

18О стремлении церковных кругов вовлечь его в борьбу Эразм писал: «Я не вмешиваюсь в эту трагедию, хотя, если бы я написал против Лютера, для меня было бы готово епископство» (ОЕ. IV. 339).

19Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография // Аверинцев С.С. Образ античности. СПб., 2004. С. 340.

20Антуан Бергский (ум. ок. 1531), настоятель Сен-Бертенского монастыря, брат Генриха Бергского, епископа Камбре, секретарем которого стал Эразм вскоре после своего вступления в монастырь Стейн. См.: Schoer R.J. Erasmus as Latin Secretary to the Bishop of Cambrai: Erasmus’ Introduction to the Burgundian

Бертина, [тоже] имел обыкновение до трапезы подкрепляться теплым супчиком, чтоб продержаться до обеденного часа, ибо раньше полудня за стол садиться не приходилось, и мой желудок не выносил такого длительного поста – а это было время Четыредесятницы21, к тому же, я весь был погружен в ученые занятия» (Vitae. 511: 149–157)22. Этот пример далеко не единственный (Vitae. 513: 222–229).

Во-вторых, жизнеописание не имеет характерного для биогра- фии-справки сугубо «научного» – делового и сухого – тона изложения. Обращает на себя внимание значительная интонационная пестрота Эразмова текста: эмоционально нейтральное изложение «информации» сменяется драматическими сценами23, неторопливые размышления – довольно едкими, ироничными репликами24, восклицаниями («О, если б он этого не делал!»), риторическими вопросами («И на что не осмелится отвратительная жажда золота?» «Зачем много слов?») или пылкими убеждениями. Речь автора перемежается с прямой речью героев.

В-третьих, диатрибным является обыгрывание живого «присутствия» оппонирующего автору читателя через прямое обращение («мой Ионас») и естественные для письма фразы: «ты бы видел», «я знаю, тебе уже давно хочется спросить меня», «если же ты спросишь», «я уверен, ты согласишься». Эффект живого, непосредственного разговора с читателем возникает за счет использования разговорной лексики («наш» в качестве подлежащего), уменьшительных форм («теплый супчик», «брюшко», «монастырек сестриц»). Эразм мастерски использует оживляющий

Court // Erasmus of Rotterdam, the Man and the Scholar: Proceedings of the Symposium Held at the Erasmus University, Rotterdam, 1–11 Nov. 1986 / Ed. J.S. Weiland. Leiden, 1988. P. 7–14. Монастырь, основанный на севере Франции (в пределах современного г. Сен-Омер) в 654 г. св. Омером как аббатство св. Петра, позже был переименован в честь своего аббата св. Бертина; разрушен в 1792 г. Эразм находился там, вероятно, в марте 1502 г. (ОЕ. I. Ер. 169).

21Во время Четыредесятницы (Великого поста) вместо двух трапез – prandium et coena – по уставу полагалась одна обеденная. Эразм, страдая от болезни почек, имел папскую диспенсацию есть скоромное в постные дни, о которой упоминает в диалоге «Рыбоедство». См.: Эразм Роттердамский. Разговоры запросто / Пер. с лат. С. Маркиша. М., 1969. С. 409–410, 676.

22Эразм тогда заканчивал «Энхиридион».

23Отметим раздел, описывающий гонения на Колета, особенно его встречу с королем в Гринвичском дворце (Vitae. 525: 575–595).

24Лондонский епископ Фитцджеймс был, «чтоб мне много не говорить о его взглядах, суеверный и глупый скотист и на этом основании считал себя полубогом» (Vitae. 523: 530–531).

повествование прием перехода к настоящему времени при описании попытки убийства Витрие (Vitae. 509–510: 79–87). Источник обладает многими риторическими достоинствами: богатством слов и синонимических вариаций25, обилием фигур речи (Vitae. 511: 132), цитат из классиков – Ювенала, Плиния, Овидия, Вергилия, латинскими поговорками, греческими словами и терминами26. Все перечисленное, составляя характерные черты Эразмова стиля, позволяет говорить о «диатрибности» биографии.

Об этом же свидетельствует способ организации биографического материала. Эразм использует несколько приемов: в жизнеописании, насколько это оказывается возможным, соблюдается хронологическая последовательность, которая дополняется логическим рубрицированием («я…немного расскажу о его внешности, затем о его парадоксальных взглядах и, наконец, о бурях, проверивших его исключительное благочестие») и ассоциативным способом соединения частей, когда что-то рассказывается «к слову»27. Подобный сложный способ построения материала, особенно наличие неожиданных ассоциативных переходов, представляет собой не случайность, а сознательную литературную технику, нацеленную на имитацию непосредственной, живой беседы – технику диатрибы.

Но более всего органическая связь биографии Колета с философской диатрибой проявляется в ее дидактичности. Не нарратив, не простое изложение «информации» биографического свойства

25Например, младший класс учитель «наставляет» (instituit), старший – «совершенствует» (erudit), вместо общеупотребительного и элементарного «обучает» (docet). В отношении Фомы Аквинского, дабы подчеркнуть презрительное мнение о его учении, используется местоимение iste, а о Колете и Витрие – только ille. О схоластах вместо нейтрального genus hominum – с оттенком осуждения farina, т.е. «тесто», «закваска». Здесь аллюзия на евангельские слова о «закваске фарисейской» (Мф. 16: 6; Мр. 8: 15).

26Так, Эразм использует греческое название печени в латинской транскрипции «epar» вместо собственно латинского термина «jecur» (Vitae. 519: 382), просто греческие слова εἰρωνεύων, ἐνηθουσιασμόν (Vitae. 520: 436, 442).

27Вот примеры гибкой ассоциативной техники. Рассказывая о подготовке английской экспедиции на континент в ходе Итальянских войн (1512 г.) и об антивоенной проповеди Колета по этому поводу, Эразм говорит, что один из врагов Колета «последними словами громил в проповедях поэтов, имея тут в виду Колета, хотя тот был совершенным чужаком в рядах пиитов. Кстати, наряду с этим, он не был несведущ в музыке» (Vitae. 525: 564). Уместно вспомнить упомянутый выше эпизод из жизни самого Эразма, также неожиданно рассказанный «к месту» и прерывающий общее повествование о герое. Также см. ниже интерпретацию отрывка по поводу поклонения образам.

составляло намерение Эразма, а назидание, моральное наставление читателя. Для этого еxemplificatio – иллюстрация примером – считалась в риторике наиболее эффективным приемом28. Exempla Витрария и Колета призваны были «предупредить» от ошибочного выбора, «рекомендовать» другой образец благочестия, «призвать» к возвращению в лоно традиционной церкви. С этой установкой на риторическое, а не чисто историографическое творчество Эразм подходит к созданию коллективного портрета «христианского гуманиста».

Сам Эразм называет это духовное течение, используя синонимичные понятия: чистая философия Христа, приверженность евангельской жизни, школа евангельского благочестия, дух Евангелия, зов Христа. Очевидно, что разные названия отражают единую суть, заключающуюся в «евангелизме». Речь идет о христоцентрическом гуманизме, если такое сочетание возможно. Исключительный авторитет Евангелия отличает взгляды обоих героев Эразма. Жизнь Христа и его учение составляли содержание бесед Колета во время трапезы или прогулки: все «разговоры были ни о чем другом, но только о Христе» (Vitae. 517: 328–329). «Любая речь Витрие вся была полна Священного Писания, и ничто другое не исходило из его уст» (Vitae. 509: 68–69). Почти все речения Христа Колет «с поразительной изобретательностью свел в терции29 и намеревался составить из них книгу» (Vitae. 522: 507–508).

Вторым после Евангелия авторитетом почитались апостольские послания. Особой любовью обоих гуманистов пользовался апостол Павел, послания которого Колет «ценил превыше всего», а Витрие выучил так, что буквально «держал на кончиках своих пальцев» слова любимого апостола (Vitae. 508: 44–45). Он мог

28Двойная цель использования exempla personarum – стилистическое украшение и моральное наставление – обсуждалась Эразмом в трактате «О двойном изобилии слов и вещей» (1512) в разделе о технике амплификации – «расширения текста»: «При расширении примеры имеют главное значение, если Вы желаете обсуждать или предупреждать, успокаивать или рекомендовать, или обвинять; короче говоря, если Вы пытаетесь убедить, призвать или ободрить» (De duplici copia verborum ac rerum commentarii duo // Opera omnia Desiderii Erasmi Roterodami / Ed. B.J. Knott. Amsterdam, 1985. Ordo I. Vol. 6. P. 82–84, 95). Теоретические рассуждения об exemplificatio включены в Эразмово руководство по эпистолографии (De ratione conscribendi epistolas (1522) // Opera omnia. Amsterdam, 1969. Ordo I. Vol. 2. P. 281).

29Вероятно, речения, зафиксированные синоптическими Евангелиями, например, тему «Кесарю – кесарево» (Мф. 22: 21, Мк. 12: 17, Лк. 20: 25).

вслед за собеседником, начавшим цитирование, продолжить без единой ошибки все Послание до конца. Но все же рядом с Евангелием, по мнению гуманистов, даже писания апостолов могут в известной степени «порасти сорняком» (Vitae. 522: 506).

Третьим источником взглядов Колета и Витрие служило наследие Отцов церкви. Обращение к идеям патристики и, как результат, неприятие схоластики отличают обоих героев Эразма. Например, Колет вначале «усердно и основательно изучил все, что относится к схоластической философии», а затем, посетив крупнейшие центры гуманистической культуры Италии, «отдался целиком изучению священных авторов» и «среди всех видов литературы… прилежнее всего штудировал и находил наибольшее удовольствие в древних писателях – Дионисии, Оригене, Киприане, Амвросии, Иерониме» (Vitae. 514: 263–273). Схоластов Колет считал «и скучными, и тупыми, и какими угодно, но только не разумными». В их манере «разглагольствовать о чужих мнениях и словах, обсасывать то одно [из них], то другое, каждое подразделять на мелкие раздельчики» он усматривал «признаки бесплодного и скудного ума» (Vitae. 520: 425–430). Причем, к Фоме Аквинскому он был даже более нерасположен, чем к Скоту, за его стремление к рационалистически логическому обоснованию христианского вероучения («особый мирской дух», по словам Колета), благодаря которому Фома «осквернил все учение Христа своей нечестивой (prophana) философией!» (Vitae. 520: 441)30.

Повышенный критицизм по отношению к схоластике сопровождался у гуманистов отчетливым интересом к оппозиционной католицизму мысли. Оба героя биографии защищали право человека на интеллектуальный поиск в любых, даже запретных сферах. Витрие в его увлечении Оригеном не смущал факт обвинения того в ереси (Vitae. 508: 25–29). Колет не пропускал «ни одной сколь угодно еретической книги, не изучив ее со вниманием, говоря, что из таких книг он подчас извлекал больше пользы, чем из тех, [чьи авторы] абсолютно всему дают дефиниции» (Vitae. 523: 516–517). Он не считал, что «мнения, которые осуждает большинство, действительно достойны осуждения, поскольку часто такое [осуждение] бывает от невежества» (Vitae. 521: 443–444).

Еще одним следствием обращения к патристике явилось признание ценности античной культуры и самого широкого спектра

30Эразм сообщает о неоднократных дискуссиях по поводу Аквината между ними: Vitae. 520: 438–441.

наук. Изучение классической литературы, философии и истории признавалось важной составляющей воспитания христианина, особенно проповедника (Vitae. 515: 266–268, 277–280).

«Христианский гуманизм» – своеобразная форма духовной оппозиции католицизму. Для него характерна низкая оценка современного католического духовенства, прежде всего монашества. Витрие, например, «совсем не одобрял монашеский образ жизни, очутившись в монастыре либо по юношеской неопытности, либо завлеченный туда обманом» (Vitae. 508: 13–14). И тут же Эразм подчеркивает, явно с осуждением в адрес другого монаха – Лютера: «Однако никогда и никому не советовал он изменить [этот] образ жизни, и сам не прилагал к этому каких-либо усилий. Он был готов лучше все терпеть, чем послужить соблазном для кого-то из смертных… Не было ничего сколь угодно несправедливого, что он не вынес бы с величайшей радостью ради сохранения мира» (Vitaе. 508: 39–43). Отметим здесь этот принципиальный момент, к которому специально обратимся позже, – нежелание нарушить христианский мир. Также и Колет «к монастырям, которые теперь

вбольшинстве своем называются так незаслуженно (sic! здесь мнение самого Эразма. – Л.С.), питал очень мало симпатий. И жертвовал им или ничего, или самую малость; даже умирая, он не оставил им ничего значительного31. Не потому, что он не любил монашеских орденов, а оттого, что их члены не отвечали своему званию» (Vitaе. 521: 445–449).

Совершенно очевидно, что речь идет о разочаровании в спасительности пути, по которому шло отступившее от аскетических идеалов современное им иночество, а не об отрицании монашества как такового. Его назначение, по мнению Колета, состоит

вобъединении людей для «евангельской жизни» ради наиболее полного раскрытия духовных способностей каждого человека в целях спасения души. Но в реальной обстановке современных монашеских общин с их мелочной регламентацией и падением монастырской дисциплины извращен истинный смысл монашеского делания (Vitaе. 508: 32–38). Именно поэтому Колет, несмотря на свое желание «уйти совсем из этого мира» (Vita. 519: 372–375), так и не осуществил своего намерения. Вероятно, оттого, что не нашел среди английских монастырей обители, избежавшей обмир-

31Завещания Колета см.: Knight S. The Life of Dr. John Colet, Dean of St. Paul’s in the Reigns of Henry VII and Henry VIII, and Founder of St. Paul’s School. L., 1823. P. 400–409.