Средние века. Выпуск 71 (1-2)

ОТ РЕДАКТОРА

Дорогие коллеги!

По настоятельным пожеланиям наших читателей мы продолжаем поиски оптимального формата издания и попробуем издать в этом 2010 году два сдвоенных выпуска.

На этот раз мы открываем номер материалами выступлений французских историков Д. Бартелеми и Л. Феллера, сделанных 16–17 мая 2009 г. на международном коллоквиуме «Королевская власть, знать, двор в эпоху Средневековья», организованном франко-российским центром гуманитарных и общественных наук в Москве совместно с медиевистами Саратовского университета.

Вопрос о том, какую роль играет двор в осуществлении власти и как он тем самым влияет на общество, уже вполне может быть назван избитым даже и в нашей историографии двух последних десятилетий. Но обе статьи французских историков в значительной степени носят полемический характер, выступают против старых и новых историографических стереотипов. У Доменика Бартелеми уже сложилась устойчивая репутация борца с теорией «Феодальной революции» или «мутации Тысячного года», восходящей к Ж. Дюби и его единомышленникам. Поэтому выводы данной статьи относятся не столько к придворной культуре, сколько к значимым социальным или даже социально-экономическим процессам. На это указывает и некоторая полемика с И.С. Филипповым, судя по сноске 35, боюсь, способной повергнуть читателей в недоумение. Дело в том, что на этом коллоквиуме И.С. Филиппов выдвинул современной французской медиевистике упреки в том, что она почти отошла от изучения экономических вопросов феодализма и феодальной собственности.

Статья Л. Феллера также одновременно пересматривает историографическую репутацию короля Беренгария, как полного неудачника, и затрагивает вместе с тем важную проблему соци- ально-политической истории: как функционировала королевская власть в условиях почти полного распада власти публичной и исчерпания ее материальных ресурсов. Символические акты, отраженные в источниках, имитирующие дары и взаимные обязательства короля и его «верных», играли в этих условиях важнейшую

роль. Впрочем, в своей реплике И.В. Дубровский подчеркивает отличие дара от сделки.

На страницах «Средних веков» давно уже не публиковались материалы, посвященные сельскому миру Средневековья. Интерес к роли стариков в жизни византийской деревни обусловлен у Ю.Я. Вина вниманием к проблеме сельской общины, ее способности защищать права крестьян и противостоять сеньориальному нажиму. Надо отметить, что данная тема приобретает особую важность в связи с ростом внимания историков к такой, не менее значимой, чем гендер, проблеме, как aging, изучение роли пожилых людей в обществе. Еще более насущным является внимание историков к проблеме социальной памяти и сохранения информации группой. Эта проблема особенно важна для экономической истории Средневековья, где регулирующая сила обычая чаще всего основывалась на его незапамятности. Действительно, трудно не согласиться с тем, что в византийской деревне «старцы» воплощали собой коллективную память села. Во всяком случае, из глубин нашей личной памяти всплывает знакомая фраза: «старожилы не упомнят…»

Работа нашего казахстанского коллеги затрагивает сопоставимый по своему значению аспект – изучение пространственных характеристик бургундской средневековой деревни. Странные конфигурации раннесредневековых парцелл, при которых «длина» может быть короче «ширины», несут в себе важную информацию об общественных отношениях. Любопытно, что несколько лет назад к этой проблеме с другой стороны подошел и уже упомянутый И.С. Филиппов, обратившийся к изучению позднеантичных и раннесредневековых «землемеров» – «agrimensores».

Блок «Из истории английской хронистики» носит в значительной степени источниковедческий характер. В прошлом году мы уже публиковали материалы о том, какие возможности несет в себе анализ маргиналий средневековых рукописей. По сути своей, хронологические записи на пасхальных таблицах также являются маргиналиями, представляя собой также и особый тип исторического источника, иллюстрирующего восприятие времени. Анализируя эти своеобразные «узелки на память», Т.В. Гимон погружается в детали, стремясь учесть все экземплярные характеристики – вплоть до цвета чернил и почерка. Любопытно, что даже в таком, казалось бы, универсальном источнике ясно прослеживаются традиции местного летописания, связанные с конкретными английскими аббатствами.

Локальные традиции явно прочитываются и в сочинении Уильяма Ньюбургского. Монах небольшого северного аббатства оказывается верным местной традиции, восходящей к Беде Достопочтенному. Но местный патриотизм, в сочетании со специфической историографической культурой, вооружает хрониста методами исторической критики, вполне достойной уровня Лоренцо Валла. Вновь период Возрождения XII в., совпадавший с «великим периодом английского летописания», спутывает всю традиционную периодизацию средневековой историографии. Перевод вступления, осуществленный И.В. Афанасьевым, хорошо иллюстрирует выводы английской исследовательницы Э. ЛоренcМейзерс.

Соперничество монастырских традиций лежит в основе споров между монашескими орденами по поводу белых и черных цветов одеяний. По мнению А.А. Ткаченко, спор между клюнийцами и цистерцианцами нельзя описывать как конфликт между «хромофилами» и «хромофобами», но как социально детерминированное противостояние двух максимально близких групп, имеющих пересекающиеся интересы и цели. Эмблематика, выступая в начале лишь как первичный групповой маркер, с течением времени выполняет функцию сплочения членов монашеского ордена и упрочения внутригрупповых связей, указывая на особую миссию и цели группы, символически представляя шкалу ее ценностей.

Коллизии и нестроения, приведшие к отторжению еретиков из лона церкви, легли в основу публикуемой А.Л. Дунаевым буллы «Ad extripanda». Необходимость борьбы с ересью, сама по себе вполне очевидная для всего христианского мира, сталкивалась с институциональными проблемами – инквизиция как институт делала лишь первые шаги. Наладить регулярное сотрудничество со светскими властями, в данном случае с итальянскими городами (в условиях противостояния папской и императорской власти) – такова была сложная задача, стоявшая перед Иннокентием IV.

Тему церковных коллизий продолжают статьи следующего раздела – «Вера и церковь в эпоху Реформации». Статья А.Ю. Серёгиной продолжает ее сагу, посвященную семьям английских католиков. На сей раз важно еще раз подчеркнуть, что род Монтегю стал одним из лидеров английских рекузантов-католиков. Автор вникает в мельчайшие нюансы конструирования семейной памяти этого рода. Внешне нейтральные в конфессиональном отношении факты семейной истории оказываются вплетены в канву повествования, призванного мотивировать религиозный выбор

гордых виконтов-католиков. Такая деликатная стратегия умолчаний и иносказаний оказалась свойственна и тексту Эразма, анализируемому Л.В. Софроновой. Избегая напрямую вмешиваться в разраставшийся конфессиональный конфликт, Роттердамец прибегает к жанру параллельной биографии, несколько странно сводит воедино портреты прославленного английского гуманиста и малоизвестного французского монаха. Но таким образом Эразм, по мнению автора статьи, ненавязчиво пытается отстоять третий путь церковной реформы – путь «христианского гуманизма».

«Католическая реформа или Контрреформация»? – В.А. Мякшин пытается решить этот вопрос на основании обзора творчества Губерта Йедина. Хорошо, что наш журнал выходит пока исключительно по-русски, потому что для европейского читателя такой вопрос показался бы запоздалым как минимум на полвека. Однако особенности нашей историографической ситуации таковы, что сам термин «католическая реформа» еще сравнительно недавно изумлял историков. (Я помню, каких треволнений стоила публикация соответствующего параграфа в III томе «Истории Европы».) Не удивительно, что и ставший тривиальным у наших германских коллег термин «конфессионализация» с таким трудом пробивает себе дорогу в нашей литературе.

Достаточно редко наш журнал обращается к вопросам внешнеполитической истории. Впрочем, в данном случае акцент, вероятно, следует сделать на судьбах личностей, оказавшихся погруженными в бурное море политических событий второй половины XVII в. Русский «невозвращенец» Воин Нащокин уже не раз привлекал внимание отечественных историков. Но Б.Н. Флоря приводит, на мой взгляд, вполне аргументированные доказательства того, что вопреки устойчивой историографической репутации, деятельность Воина можно признать достаточно успешной дипломатической комбинацией московских властей. Великий пансионарий Йохан де Витт – фигура несравненно более масштабная, чем наш Воин. Но и в этом случае речь идет о своеобразной переоценке историографических ценностей. Несмотря на явные дипломатические и военные неудачи, повлекшие за собой трагическую гибель этого политика, по мнению Г.А. Шатохиной-Мор- двинцевой, его стратегическая линия, предписывающая строгий нейтралитет Республики Соединенных провинций в европейских конфликтах восторжествовала в долгосрочной перспективе.

Несколько замечаний в заключение: выполняя требования ВАК, мы вводим ключевые слова и шифры УДК – универсальной

десятичной классификации. Еще одним требованием является формализация процедуры рецензирования рукописей. В связи с этим напоминаем, что присланные тексты отдаются на рецензирование как минимум двум рецензентам (один из которых является членом редколлегии), а также проходят обсуждение на заседании Отдела западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени и на заседании редколлегии.

Сообщаем также, что вышел из печати очередной номер приложения к журналу «Средние века» – «Судьба. Учителя. Италия. Мемуары историков». В нем соединены мемуары наших итальянистов старшего поколения – С.М. Стама, А.Д. Роловой и А.Х. Горфункеля.

Напоминаем также наши адреса: 119334 Москва, Ленинский пр-т 32А, ИВИ РАН, Редакция журнала «Средние века»; e-mail: sector-sv@list.ru.

ВЛАСТЬ И ДВОР

Л. Феллер

БЕРЕНГАРИЙ I У ВЛАСТИ: КОРОЛЬ ИТАЛИИ (888–915), ИМПЕРАТОР (915–924)

Этой статьей и порою беглыми и отрывочными рассуждениями о правлении Беренгария I (888–924) я хотел бы обратить внимание на некоторые проблемы, c которыми столкнулась суверенная власть в эту эпоху вообще и в Италии в частности, поскольку в конце 80-х годов IX в. стало очевидно, что императорская власть не может быть в полном объеме восстановлена1.

Эти проблемы хорошо известны: сократились территории, на которые распространялась власть монархов, королевства оскудели и утратили свой престиж, разгорелось соперничество за власть между местными князьями; усиливалось военное давление: с севера – скандинавов, с юга – сарацин, а с востока – венгров2. Все эти явления получили очень определенное и простое, но совершенно неподходящее обобщенное наименование, – феодальная анархия.

На самом деле, история короля Италии Беренгария I, как и другие примеры – Эда или Карла Простоватого, еще обнаруживает наличие в государстве политической мощи, немаловажных институциональных средств, а также все еще приемлемого идеологического аппарата. Несмотря на трудности, их царствования были отмечены и достижениями благодаря последовательной политике этих государей, сознававших свой долг и ограничен-

1В целом проблема ставится в кн.: Poly J.-P., Bournazel E. La mutation féodale. Xe–XIIe siècle. P., 1980; ситуация в Италии очень четко описывается в работах: Provero L. L’Italia dei poteri locali. Roma, 1998; Cammarosano P. Storia dell’Italia medievale. Dal VI al XI secolo. Roma, 2001.

2Страницы, посвященные Марком Блоком в его труде «La société féodale» значению вторжений и их особенностям на Западе, до сих пор актуальны и в основном точны. См.: Bloch M. La société féodale. P., 1939 (éd. 1973). P. 23–96.

ность доступных для них средств. Однако в Италии параллельно шел процесс трансформации самой природы королевской власти.

БЕРЕНГАРИЙ I – КОРОЛЬ ИТАЛИИ (888–924)

Беренгарий I принадлежал к числу reguli (царьков), о которых ведет речь Регинон Прюмский. Он был одним из многочисленных владетелей, возникших во внутренних областях империи Каролингов, которую после смерти Карла III Толстого уже никому не удавалось объединить3. Будучи сыном Эбергарда, маркиза Фриульского, и Гизелы, дочери Людовика Благочестивого и Юдифи, т.е. приходясь племянником Карлу Лысому, Беренгарий происходил из могущественного рода Унрошидов, члены которого принадлежали к высшей знати империи и правили во Фриуле. Беренгария не готовили к роли короля и даже правителя Фриульской марки: этот пост предназначался не ему, а его старшему брату Унроху, умершему в 875 г. Однако превратности династических судеб и сложность политической ситуации выдвинули Беренгария на первый план. Император Людовик II, двоюродный брат Беренгария, скончался, не оставив наследника мужского пола: очередность наследования перешла к Карлу Лысому, который занимал трон императора с 875 по 877 г. Затем настал черед германских Каролингов, и Карл Толстый осуществлял функции императора до своего свержения в 888 г. С этого времени Италия оказалась в той же династической и политической ситуации, что и другие королевства, выделившиеся из Каролингской империи. Отсутствие полноправных Каролингов породило избыточное количество кандидатов на трон из могущественных наследственных кланов знати. В Италии представители рода Унрошидов, в частности из-за своего родства с потомками Каролингов, получили заметный перевес. Они сплели сложную сеть союзов и клиентел, которая, благодаря поддержке рода Суппонидов (Supponides), позволила им подчинить часть Северной Италии4. Единственный претендент

3Reginonis abbatis Prumiensis Chronicon // MGH. Scriptores. Rerum Germanicarum in usum scholarum / Ed. F. Kurze. Hannoviae, 1890. T. 50. P. 129: «Post cuius mortem regna, que eius ditioni paruerant, veluti legitimo destituta herede, in partes a sua compage resolvuntur et iam non naturalem dominum prestolantur, sed unumquodque de suis visceribus regem sibi creari disponit».

4Относительно этого семейства и его политического влияния см. свежую раб.: Bougard F. Les Supponides: échec à la reine // Les élites au haut Moyen Âge. Crises et renouvellement / Éd. F. Bougard, L. Feller et R. Le Jan. Turnhout, 2006. P. 382–401.

мог реально соперничать с ними – представитель фамилии Гвидонидов, герцогов Сполето, верных сторонников папства.

В888 г. Беренгарий успешно отстоял свои права и получил королевскую власть над Италией5. В соперничестве с Гвидо Сполетским Беренгарий потерпел военное поражение и вынужден был между 888 и 898 гг. довольствоваться правлением над Фриулем вплоть до смерти в 898 г. Ламберта, сына Гвидо. После неожиданной и случайной гибели Ламберта он вновь распространяет свое влияние на всю Северную Италию, т.е. на долину реки По и Тоскану: герцогство Сполето ускользает от него и постоянно будет ускользать в будущем, ибо его правитель Альберик слишком предавался римским делам, чтобы учитывать еще и интересы Беренгария. Таким образом, на деле суверенная власть Беренгария распространялась лишь на часть королевства.

В905 г. Беренгарию пришлось выступить против крайне опасного врага – Людовика III Прованского, который по праву наследования начал посягать на корону Италии. Одержав временную победу, Людовик III заставляет Беренгария отступить в его наследственные владения с центром в Вероне. Но удачный набег позволяет последнему захватить Людовика в плен. Позже пленник был освобожден, но предварительно ослеплен6.

С 905 по 923 г. никто больше не оспаривал прав Беренгария,

ион сумел упрочить свою власть. Его успех был закреплен в 915 г. получением императорского титула, хотя вне сферы его влияния оставались все области к югу от Апеннин: маркграф Адальберт Тосканский и герцог Альберик Сполетский, сблизившись с ним, соглашаются с этой политической акцией, в которой, по многим причинам, оказывается заинтересованным и папство. Несмотря на это, Беренгарий не принимает участия в крупном сражении 916 г., которое позволило римлянам под руководством папы Иоанна X и герцога Альберика Сполетского освободить

5Arnaldi G. Berengario // Dizionario Biografico degli Italiani. Vol. 9. Col. 1–26; Rosenwein B. The Family Politics of Berengar I, King of Italy (888–924) // Speculum. Cambridge, 1996. Vol. 71. P. 247–289; Eadem. Friends and Family, Politics and Privilege in the Kingship of Berengar I // Portraits of Medieval and Renaissance Living: Essays in Memory of David Herlihy / Ed. S. Cohn, S. Epstein. Univ. of Michigan, 1996. P. 91–106; Eadem. Negotiating Space. Power, Restraint and Privileges of Immunity in Early Medieval Europe. Ithaca, 1999. P. 140–155.

6Liutprand de Cremona. Antapodosis. Cap. 41 // Liudprandi Cremonensis Opera omnia / Ed. P. Chiesa, Turnhout, 1998 (Corpus Christianorum, Continuatio Medievalis 156).

Южную Италию от гнезда пиратов, базировавшихся там, на полпути между Римом и Неаполем, в течение двадцати лет.

Вочередной раз власть Беренгария над Италией была оспорена в 922 г. королем Бургундии Родольфом, который подверг его жестокому разгрому в битве при Фьоренцуоле близ Пьяченцы; на этот раз Беренгарию пришлось бороться за свои династические владения и обороняться на собственных землях близ Вероны. Император в 923 г. погиб от руки одного из своих вассалов, скульдазия (sculdasius7) Фламберта, перед входом в дворцовую церковь, куда он направлялся для молитвы.

Вевропейской историографии Беренгарий заслужил отвратительную репутацию. В качестве военачальника он всегда терпел поражения: за 40 лет правления он не одержал ни одной важной военной победы над своими противниками. Осмеливаясь вступать

вбой только при подавляющем численном превосходстве, он всегда подвергался разгрому, и зачастую очень серьезному, как при Треббии в 899 г. от венгров или при Фьоренцуоле в 923 г.8 Вследствие этих военных неудач с ним связывают начало отмирания в Италии каролингских военных институтов9. Редкие битвы, в которых он одерживал верх, стали возможны благодаря поддержке венгров, с которыми он объединился после страшного поражения при Треббии. Этот союз и это политическое сближение немало способствовали очернению нашего героя10.

Утверждают, что в годы правления Беренгарий с размахом выказывал свою щедрость, растрачивая королевскую казну и, что еще хуже, ускоряя разрушение государственной власти раздачей собственности представителям политической и социальной элиты. Лишившись значительных финансовых ресурсов вследствие передачи главнейших прав на важные поступления – тонлье, торговые пошлины, а также прав на чеканку монет, – он якобы одновременно передал союзникам или клиентам значительную часть

7Скульдасий, или скульдахий – лангобардское слово, обозначавшее судебного исполнителя [Примеч. ред.]

8 Liutprand. Antapodosis. Cap. 63.

9 Сбалансированный отчет см. в кн.: Settia A.A. Castelli e villaggi nell’Italia padana. Popolamento, potere e sicurezza fra IX e XIII secolo. Napoli, 1984. P. 73–86; Liutprand. Antapodosis. Cap. 19. По поводу битвы при Фьоренцуоле Лиутпранд пишет: «Tanta quippe tunc Interfectorum strages facta est, ut militum usque hodie permagna raritas habeatur». Нехватка воинов – повседневная данность королевств, образовавшихся на развалинах Каролингской империи.

10Feller L. Bérenger 1er et les conséquences des guerres hongroises // Travaux et recherches de l’UMLV. P., 2001. Vol. 3. P. 9–15.

королевских богатств вместе с реальными элементами суверенной власти11. Говорят, что он способствовал росту светских и церковных состояний в ущерб казне, предоставил грандам властные прерогативы, тем самым уменьшив свои возможности распоряжаться на территории королевства и ускорив появление местных властителей. Согласно наиболее пессимистической точке зрения, Беренгарий мог управлять, только подрывая собственную власть, потому что его щедрость мешала сохранению богатства и могущества государства12.

Однако наш исторический герой, постоянно находившийся под угрозой, часто битый в войнах и балансировавший на грани политического краха, всякий раз возрождался и всякий раз выходил сухим из воды. Не будет преувеличением сказать, что Беренгарий обладал недюжинной политической ловкостью и исключительной способностью все начинать заново. Покушение на его жизнь было спровоцировано предательством части аристократии в условиях внешнего вторжения: такова была обстановка всего его царствования, проходившего под постоянным гнетом измен и вторжений. Его убийца, Фламберт, был одним из его приближенных, членом ближнего круга, получавшего от суверена награды и богатства: незадолго до убийства Беренгарий сделал ему роскошный подарок в виде нескольких золотых вещей13.

С начала 2000-х годов, однако, подход к личности Беренгария становится более взвешенным. Было замечено, что его блестящим успехом оказалось получение императорского титула от папы Иоанна X, – для внука Людовика Благочестивого немалое личное достижение. Он достиг также важной символической цели, добившись столь же высокого престижа, а возможно, и власти, что и его предшественники Людовик II, Гвидо и Ламберт Сполетские. Так или иначе, в глазах современников он должен был выглядеть королем, выполнявшим соответствующие функции подобающим образом, как от него и ожидали. Императорская власть, по большей части, стала номинальной: никоим образом речь не могла идти о возрождении территориального единства Италии, к

11См.: Rosenwein B. Negotiating Space... P. 144–149. О характере даруемых предметов см.: Tabacco G. L’allodialità del potere nel Medioevo // Studi Medievali. Spoleto, 1970. Ser. 3. Vol. 11. P. 565–616.

12Wickham C. Early Medieval Italy. Central Power and Local Society (400–1000). L., 1981. P. 170–175.

13См. о нем: Liutprand. Antapodosis. Cap. 68–71.