Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

372 Глава 5. Научный реализм

эпистемологию, но это было только выражением конкретного успеха науки, демонстрируемого эффектным развитием техники. Спонтанный вывод, сделанный здравым смыслом, состоял в том, что такой успех невозможно было бы объяснить, если бы наука не знала, какова реальность на самом деле. Развитие этого прагматического аргумента можно найти в современных дебатах о реализме и антиреализме под названием «аргумента от “чудес не бывает”»7.

В математике этот реалистический взгляд начал вступать в кризис во второй половине XIX в. Построение неевклидовых геометрий постепенно дискредитировало роль математической интуиции, показав, что логически непротиворечивые геометрические теории можно строить, исходя из интуитивно несовместимых постулатов; и даже когда теория множеств, казалось, дала математике в целом незыблемое основание, открытие антиномий в этой теории покончило с уверенностью в том, что мы можем интуитивно познать даже такие базовые «сущие (entities)», как множества. Вследствие этого математика стала рассматриваться как большое семейство логически взаимосвязанных гипотетико-дедуктивных систем, представленных в формализованном аксиоматическом виде, законность которых определялась не их способностью описывать свойства «математических объектов», а просто их внутренней логической непротиворечивостью.

Что касается физики, реалистическая позиция ньютоновской механики сильно укрепилась в первой половине XIX столетия не только благодаря впечатляющему математическому развитию этой самой механики, но и благодаря постепенному возникновению математической физики, которая, говоря конкретно, была ни чем иным, как попыткой выразить, интерпретировать и объяснить явления, изучаемые в разных областях физики, посредством понятий, математических средств и моделей, предоставляемых механикой. Поэтому вызов, брошенный теоретической физике, требовал, как казалось, разработки адекватных «механических моделей» для двух новых ветвей физики – электромагнетизма и термодинамики8. Этот вызов, однако, был обречен на неудачу, поскольку никакой удовлетворительной механической модели для электромагнитного «эфира» выработать не удалось, как и не удалось получить удовлетворительного объяснения второго принципа термодинамики в рамках кинетической теории материи (несмотря на очень изобретательные усилия ряда выдающихся математических физиков, прилагавшиеся к обеим задачам).

5.1. Несколько общих предварительных замечаний о реализме 373

Причины этих неудач, как вскоре выяснилось, были связаны с тем фактом, что физика делала свои первые шаги в область ненаблюдаемого (в простейшем смысле – того, что не может непосредственно восприниматься нашими органами чувств). При этом использовались сильные идеализации, неявно оправдываемые фундаментальным предположением, что законы и принципы механики действительно универсальны, т.е. применимы и к микроскопическому, и к макроскопическому миру. Оба эти предположения были атакованы Эрнстом Махом, когда он поставил свой диагноз и предложил способ лечения этого кризиса физики.

Его фундаментальный философский тезис был некоторой формой радикального эмпиризма, согласно которой только чувственные впечатления составляют знание. Он не отказывал в некоторой функции интеллекту, но сводил ее к выработке общих схем, имеющих не репрезантационную, а только прагматическую роль, в том смысле, что они позволяют нам суммировать множества сходных восприятий, делать полезные предсказания будущих перцептуальных ситуаций, а также реализовать конкретные приложения. Так, для Маха интеллектуальные конструкции были только соглашениями, которые можно отбрасывать и заменять, если другие соглашения покажутся более полезными. К этой эпистемологической доктрине он добавил также онтологическую претензию: ненаблюдаемые не только непознаваемы, но и не существуют (он действительно отрицал существование атомов). Поэтому мы должны сказать, что он выражал явно антиреалистический взгляд на науку, вложенный в более общий философский антиреализм (исходящий от Беркли через Конта). Заметим, что все описанные события происходили до создания теории относительности и квантовой механики9. Они лишь содействовали углублению кризиса классической механики, поскольку показали, что еще много понятий, законов, принципов и методологических предположений придется глубоко изменить, чтобы удовлетворить потребности новой физики.

5.1.4. Современная характеристика научного реализма (и антиреализма)

Довольно длинная история, которую мы набросали выше, была необходима для того, чтобы предложить разумное различие между реализмом и антиреализмом вообще, с одной стороны, и специфически

374 Глава 5. Научный реализм

научным реализмом и антиреализмом – с другой. Как мы уже отмечали, во многих нынешних дискуссиях о реализме и антиреализме, предположительно касающихся науки, мы находим просто более или менее разработанные варианты позиций, касающихся знания вообще (это имеет место, например, даже в случае такого знаменитого философа науки, как Поппер). Чтобы понять, каким образом антиреализм мог завоевать какие-то позиции в современной науке, полезно будет углубить наше понимание кризиса точных наук в начале XX столетия.

Причина, по которой классическая механика могла получить реалистическую интерпретацию, состояла в том, что она всегда придерживалась спонтанного реализма здравого смысла (который мы отнюдь не считаем «наивным реализмом») до такой степени, что казалась чемто вроде «продолжения» самого здравого смысла. Ее понятия были, конечно, абстрактными, но в то же время они могли рассматриваться как «идеализации» конкретных наблюдаемых физических тел или событий. Материальную точку можно было считать граничным состоянием уменьшающейся песчинки, физическую волну – той же природы, что волны в пруду, твердое тело – эквивалентом полосы железа, движение без трения – похожим на скольжение стеклянного шара по совершенно горизонтальной поверхности льда и т.д. Хотя понятия классической механики были строго очерчены, они оставались связанными с наблюдаемыми физическими объектами и процессами, они были визуализируемыми, и это само собой склоняло людей ожидать, что и другие, еще явным образом не закодированные свойства физических объектов или процессов, от которых абстрагировались идеализации, тоже могут быть экземплифицированы. К сожалению, эти ожидания оказались обмануты, когда были предложены модели микромира, использующие идеализации, выводимые из наблюдаемого макромира. Выходом из этого затруднения в духе классической физики было бы найти новые понятия, получаемые путем визуализации из наблюдений за микрообъектами, но они, к сожалению, были ненаблюдаемы.

Это – граница, отделяющая современную физику от классической физики, поскольку современная физика есть по существу физика ненаблюдаемых объектов; и не случайно, как мы видели в нашем историческом обзоре, научному реализму был брошен вызов, когда произошла встреча с этой границей. Поэтому мы предлагаем характеризовать проблему научного реализма как специфическую проблему реальности ненаблюдаемых объектов, предлагаемых научными

теориями. Уместность этой характеристики подтверждается позицией, занимаемой таким влиятельным философом, как Бас ван Фраассен, который принимает реализм здравого смысла применительно к объектам повседневного опыта, поскольку они доступны наблюдению, но отрицает его применительно к ненаблюдаемым единицам естественных наук (хотя можно сказать, что его антиреализм скорее эпистемологический, нежели онтологический). Вот почему вполне естественным будет начать наше обсуждение современных дебатов о научном реализме в следующем разделе с ссылки на этого автора, чья позиция имеет то преимущество, что изложена подробно и систематически в нескольких фундаментальных книгах, а не в более или менее важных разрозненных статьях.

5.2..осноВные.ПробЛемы.нАучного.реАЛизмА

5.2.1. Реализм и теории

В каком-то смысле странно, что мы начинаем анализировать проблему научного реализма, не представив явной и разработанной концепции научных теорий, в то время как в текущей дискуссии «вопрос реализма» обычно считается относящимся прежде всего

кнаучным теориям (как это считаем и мы), поскольку такие авторы, как Хэкинг и Картрайт, являются антиреалистами по отношению

ктеориям, будучи реалистами по отношению к «сущим (entities)». Например, ван Фраассен следующим образом характеризует реализм, с одной стороны, и свою собственную антиреалистическую позицию, с другой стороны:

Наука стремится дать нам в своих теориях буквально истинную историю того, каков мир; и принятие научной теории включает убеждение в том, что она истинна. Таково корректное выражение научного реализма10.

Наука имеет целью давать нам теории, эмпирически адекватные; и принятие некоторой теории связано с убеждением только в том, что она эмпирически адекватна. Это формулировка антиреалистической позиции, которую я отстаиваю; я буду называть ее конструктивным эмпиризмом11.

ную историю» об устройстве мира, но это не обязывает нас отрицать, что некоторые предложения этих теорий могут быть истинными или ложными или что это имеет последствия для нашей оценки реального устройства мира. Другими словами, теории не обязаны быть вещами такого рода, которые истинны либо ложны, для того, чтобы мы могли признать, что описываемые ими «сущие» существуют или не существуют: говоря по-другому, теории предлагаются как гипотетические конструкты, интенционально направленные на мир (т.е. на область референтов); и если у нас есть достаточные основания принять некоторую теорию, по тем же самым достаточным основаниям мы должны признать, что их референты существуют. Например, Уилфрид Селларс очень просто выразил эту мысль без упоминания понятия истинности: «Иметь достаточные основания принять некоторую теорию – значит ipso facto [тем самым] иметь достаточные основания сказать, что сущие, постулируемые этой теорией, существуют»13.

Соответственно, чтобы наши соображения о научном реализме не зависели от какой-то конкретной концепции природы научных теорий, мы предпочли отложить обсуждение этого вопроса, и это имеет еще то дополнительное преимущество, что не ставит вопрос о научном реализме в зависимость от предварительного решения проблемы научной истинности. Поэтому, не предваряя здесь того, что мы собираемся представить более систематически по вопросу о природе теорий, укажем просто, используя аналогию, как теории могут «относиться» к истинности и описывать реальность, не будучи в буквальном смысле истинными.

Рассмотрим, например, карту какого-то города. Эта карта, очевидно, не предложение и не множество предложений, но и не реальная картина этого города, поскольку она воспроизводит не все детали этого города, а только его черты, соответствующие некоторой «точке зрения» (точке зрения схематического указания расположения улиц и площадей и иногда также и положения отдельных зданий, которые могут быть представлены изображениями). Все эти вещи представляются с помощью символов, и эту карту можно обогащать дополнительными символами, делая ее все более информативной. Можем ли мы сказать, что эта карта верна, или истинна? Если понимать это буквально, то вопрос бессмыслен, поскольку карта – это не предложение и не множество предложений. Поэтому то, что она не истинна, не является следствием только того, что она только «приближенная»,

378 Глава 5. Научный реализм

но того, что она есть сущее того сорта, к которому «истинность» неприменима14. Даже если бы у нас была фотография города с воздуха, вместо недостаточно подробной карты, она все равно была бы только схематическим представлением (она была бы двухмерной, она представляла бы город только с точки зрения некоторых оптических черт его улиц и зданий, и она снова была бы чем-то таким, что не вполне уместно называть истинным, несмотря на то что она была бы гораздо лучшим «приближением», чем карта).

Однако мы можем придать небуквальный смысл мысли, что эта карта некоторым образом истинна. Информация, которую можно извлечь из этой карты, может быть истинной (или ложной) в зависимости от того, в какой степени ее можно перевести в предложения, научившись интерпретировать изображенные на ней символы. Если я правильно делаю из моего прочтения карты вывод, что железнодорожная станция находится на углу 7-й авеню и 25-й улицы, и это действительно так, и если все порции информации, считываемые с этой карты, таковы, мы можем сказать, что эта карта верная или точная (что является приемлемым способом выразить мысль, что она истинна, хотя все равно было бы неестественным использовать это прилагательное, говоря о карте или вообще «модели» какой угодно реальности). Однако, если в нашей карте обнаружатся какие-то мелкие неточности, мы скажем, что она менее верная, но все-таки верная и потому остается более или менее надежной. То же самое в том случае, когда мы обнаруживаем, что наша карта отчасти неполна (например, не отражает сегодняшней картины). Эта возможность допускать степени, очень естественная, когда речь идет о точности, верности и надежности, становится гораздо более сомнительной в применении к истинности (отсюда и вытекают хорошо известные трудности, связанные с понятием правдоподобности (verisimilitude), хотя при известном искусстве с ними можно справляться, как показал, например, Ниинилуото).

Хотя и элементарная, эта аналогия подсказывает нам некоторые полезные вещи. Она не только показывает нам, каким образом тип представления, который не подходит называть истинным (или ложным), может тем не менее быть «связан» с истинностью, служить задаче выражения истинности и описания реальности (каковы вещи).Этот пример показывает также, почему «теория соответствия» не обязана быть «изобразительной теорией». Карта, конечно, соответствует городу (пусть даже с ограниченной точки зрения расположения его улиц,

площадей и зданий), но это далеко не поточечное соответствие городу: это некоторого рода «идеализированная» модель, в которой отражены только некоторые «существенные» черты (очевидно, что «существенные» означает здесь – те, которые закодированы конкретной точкой зрения, направлявшей построение карты). Это соответствие сводится к фактам следующего рода: если на карте указано, что, следуя в определенном направлении по улице А, мы через два квартала перейдем улицу В, то это действительно так. В указанном соответствии не предполагается ничего большего (многие черты города не отражены этим соответствием, которое поэтому не является зеркальным отражением города), но не подразумевается и ничего меньшего. Другими словами, соответствие может быть подлинным и удовлетворительным, даже если оно ограничено лишь немногими аспектами. Важно здесь то, что

вэтих аспектах оно действительно выполняется. Мы уже отметили, что из нашей карты можно выводить информацию благодаря принятой при ее построении символике и соответствующему декодированию символов при ее использовании. Это все равно что сказать, что карту невозможно читать, не прибегая к смыслу и ноэмам, поскольку это на их основе карта была спроектирована для отражения реальности и может поэтому открывать то, что она на самом деле представляет. Короче говоря, ничто не является представлением (репрезентацией) само по себе, но может быть представлением только в силу лежащей

воснове интенциональности.

Только что рассмотренный пример, кажется, подсказывает, что вопрос о реализме действительно напрямую связан с теориями – и совпадает с проблемой онтологического значения теорий, – хотя он и может не зависеть от приписывания истинности теориям. Однако не будем связывать вопрос о реализме и с онтологическом значении теорий по той практической причине, что понятие теории не употребляется однозначно даже в области философии науки: теории образуют разнообразную фауну и широко варьируются по порядку сложности, предполагаемому охвату, степени конкретности и абстрактности и т.п. Поэтому в то время, как о некоторых очень простых и «конкретных» теориях мы можем сказать, что они предназначены для выражения чего-то очень похожего на буквально истинную историю о мире, для многих других, очень близких к абстрактным моделям, имеющим очень немного связей с эмпирическими проверками, было бы просто нелепым утверждать нечто подобное. Более того, не следует забывать,

380 Глава 5. Научный реализм

что целью многих теорий является нечто большее, чем просто описание некоторой онтологии. Отсюда вытекают различные следствия с точки зрения онтологической ангажированности разных теорий. Как мы уже обсуждали, многие теории осознанно постулируют существование абстрактных объектов (твердых тел, идеальных газов, адиабатических преобразований и т.п.), и в этом смысле они очень далеки от намерения буквально сказать, каков мир. И все-таки, если мы способны признать соответствующий статус и роль идеализации, станет ясно, что у них другая цель, а именно причинное объяснение эмпирических законов, в которых экземплифицируются их абстрактные объекты, и это полностью оправдывает их релевантность познанию «конкретного» мира; их объекты обладают некоторого рода интенциональной, или ноэматической реальностью, и в лучшем случае могут аппроксимироваться конкретными объектами, достаточно близко инстанцирующими свойства, кодируемые этим абстрактными объектами15. Следовательно, хотя мы считаем, что проблема реализма имеет значительные связи с вопросом об истинности, мы не считаем, что нам нужно относить эту истинность к теориям для того, чтобы исследовать этот вопрос.

5.2.2. Цели науки

Счем же нам связать вопрос реализма, если мы не соотносим его

систинностью теорий? Мы предлагаем соотнести его с внутренней целью науки. Мы знаем, что философы расходятся не только в вопросе о том, в чем состоит цель науки, но даже о том, есть ли у нее цель. Например, Артур Клайм утверждает, что «’цель науки’ – химера, выдуманная в ответ на неуместный герменевтизм и страх иррационального»16. Мы, однако, считаем, что некоторое уточнение может сделать этот вопрос достаточно ясным и менее спорным. Не будем смешивать упомянутую выше внутреннюю цель с предложениями, или интенцией, тех, кто практикует, продвигает или использует науку. Первая объективна, остальные субъективны и переменны (один может заниматься наукой для интеллектуального удовольствия, другой – ради социального престижа, третий – для заработка, и подобные соображения могут применяться к группам и институциям, продвигающим или использующим науку). Это не специфично для науки, это касается любой человеческой деятельности. Действительно, любая чело-

веческая деятельность характеризуется прежде всего внутренней постановкой цели (даже материальные орудия часто определяются так),

ио человеке говорят, что он занимается этой деятельностью, если он преследует эту цель как «непосредственную», даже когда эта деятельность выполняется ради других целей, по отношению к которым непосредственная цель только «инструментальна»17.

Также и в случае науки должна существовать внутренняя и определяющая цель. Однако она не может быть определена социологическим исследованием. (Заметим, что для проведения такого исследования мы должны сначала решить – и без какой-либо убедительной причины, – кого опрашивать: профессиональных ученых, организации, продвигающие науку и/или широкую публику, у которой есть свои идеи и ожидания насчет науки.) Эта внутренняя цель должна определяться на основе концептуального анализа, который должен принимать во внимание также историю этого понятия и его эффективное применение к разным видам человеческой деятельности. Конечно, в результате такого анализа мы можем прийти к заключению, что определением цели науки является получение надежного знания (хотя сложности начинаются, когда мы пытаемся уточнить понятия надежности и самого знания).

Поскольку знание не может быть знанием ни о чем, в этом высказывании уже неявно подразумевается, что это знание надежно, если оно говорит нам, «каковы вещи» в различных областях, о которых мы намереваемся приобрести знания (например, в случае естественных наук мы можем сказать, что их цель состоит в получении знания

ипонимания мира в физикалистских терминах). Это (как следствие нашего предшествующего исследования) все равно что сказать, что внутренняя цель науки – найти надежные средства достижения истины. Можно сказать, что по поводу этого заключения имеется общее (хотя часто только имплицитное) согласие, но различия выходят на поверхность как раз по поводу надежности утверждаемой истины, поскольку, строго говоря, очевидно, что истина надежна «как таковая». Но можно сомневаться в критериях, на основе которых определенное предложение производится в статус веры в то, что это знание (что является типичной эпистемологической проблемой): строгие эмпирики, например, утверждают, что истинные мнения возможны только

очувственных восприятиях, или простых констатациях положения дел, тогда как для других эпистемологий истинность не сводится