Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

чески проверяемых возмущений, построив таким образом новую абстрактную модель, «подогнанную» к объяснению поведения данной конкретной системы. Основатель современной науки Галилей полностью осознавал это48.

Из сказанного следует, что референт характеризуется не только «негативной», но интересной чертой – некодированием свойств, но и «позитивной» чертой экземплификации свойств. Это обстоятельство интересно тем, что оправдывает в конце концов значение ноэмы, смысла, для определения референта и таким образом хотя бы частично оправдывает тезис Фреге (и многих других) о том, что смысл определяет референт. Однако мы хотели бы теперь же подчеркнуть, что это оправдание лишь частично, и мы можем объяснить это, сказав, что смысл необходим для опознания референта, но он не обеспечивает нас референтом. Смысл необходим для оценки того, действительно ли то, что мы нашли или с чем встретились, есть референт, который мы искали, но смысл не порождает такой встречи. Смысл, конечно, подсказывает нам, что надо сделать, чтобы встретиться с референтом, но это делание не является частью смысла.

Эту необходимость и эту недостаточность опять же легко понять, если отличить кодирование от экземплификации. Экземплификация, конечно, связана с кодированием, поскольку референт с необходимостью экземплифицирует свойства, кодируемые некоторым абстрактным объектом (поэтому нет такого референта, который не был бы экземплификацией какого-то смысла). Но, с другой стороны, как мы уже несколько раз отмечали, есть форма предикации, а не все предицируемое всегда экземплифицируется (поэтому смысл сам по себе не обеспечивает референции). В результате нашего анализа мы снова приходим к выводу, к которому уже пришли в результате наших интуитивных размышлений. Семантика экземплификации – это не семантика экземплификации; и остается только, что она есть семантика делания, оперирования. Если мы хотим проверить, экземплифицировано ли некоторое свойство, мы должны ввести некоторые процедуры проверки этого. Мы не можем ограничиться концептуальной или лингвистической проработкой, поскольку она не вывела бы нас за уровень предикации.

Наши последние замечания могут породить впечатление, что операциональные проверочные процедуры могут преодолеть чисто лингвистический и концептуальный уровень потому, что он «мате-

274 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

риальны», и что следовательно только материальные свойства экземплифицируемы. Это не так. Не повторяя того, что мы уже несколько раз говорили о крайне разнообразном спектре операциональных процедур (которые до известной степени привязаны к непосредственным чувственным впечатлениям, но в своих самых характерных чертах могут быть достаточно от них далеки), мы хотим подойти здесь к этому вопросу, указав вкратце, что материальные свойства могут (иногда) быть нематериально экземплифицируемыми и что нематериальные свойства могут быть экземплифицируемыми. Используя знаменитый пример: Пегас, конечно, кодирует свойство быть (крылатым) конем и, следовательно, материальным телом, но Пегас не экземплифицирует это (материальное) свойство в (материальном) мире повседневного опыта. (Пегас не существует в области физических тел, потому что он не предназначается (is not intended) быть распознаваемым нашими физическими критериями референциальности.)

Однако Пегас экземплифицирует в мифологии свойство быть физическим телом. Мы не можем удостоверить это физическое свойство Пегаса никакой материальной процедурой проверки; мы можем удостовериться в нем только операцией нематериального типа, такой, как чтение мифологических историй, в которых описывается Пегас. Этот пример, кстати, показывает, что ноэмы вполне могут быть референтами, и это подтверждает – с другой точки зрения – наше замечание, что объекты и вещи это только релятивные понятия. На самом деле Пегас есть, конечно, и, так сказать, прежде всего ноэма, абстрактный объект. Однако на него можно ссылаться, вплоть до того, что он может экземплифицировать много материальных свойств, и это возможно, потому что он получил особый статус в некотором рассказе – статус, позволяющий делать о нем проверяемые высказывания. Но мы не говорим, что ноэмы могут быть референтами только в таких случаях. Например, как мы уже отмечали, на ноэмы наших интенциональных актов можно ссылаться путем саморефлексии (self-reflection), а это ментальная операция, отличная от предикации.

На математические объекты тоже обычно ссылаются операционально, так что мы можем сказать, например, что некоторая числовая система не только не может экземплифицировать некоторое конкретное материальное свойство, но и некоторое конкретное математическое свойство (например, она может не быть замкнутой по отношению к вычитанию или делению).

Соображения, приведенные в этом разделе, дают нам первый ответ на интригующий вопрос – как можем мы знать, когда ноэма есть просто ноэма, а когда она соответствует некоторому референту? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны понять, можем ли мы просто сослаться на нее через саморефлексию, или же только в чисто интенциональных состояниях (таких как «думать о», «верить в», «желать»). Если можем, то мы должны сказать, что то, с чем мы имеем дело, есть (по крайней мере в данный момент) просто ноэма. Но если мы можем придумать какие-то не чисто интенсиональные операции, с помощью которых мы проверяем, что эта ноэма экземплифицируется, сами эти операции дают нам основание утверждать, что существует референт, которому данная ноэма «соответствует». Однако это соответствие есть не более чем экземплификация ноэмы референтом. Более того, онтологический статус референта – о котором мы теперь можем даже сказать, что он принадлежит к «внешнему миру» в том смысле, что не является чисто внутренним представлением ума, – строго зависит от критерия референции. Референт может быть не только физическим объектом, но и мифологическим существом, персонажем романа, историческим лицом, математическим объектом, юридическим предписанием, моральным императивом и т.д.49

Можно было получить впечатление, что мы предложили достаточно (быть может, даже слишком много) критериев обнаружения референтов, но история еще не кончена. Даже хотя мы признаем, что референт характеризуется посредством операциональных критериев референциальности, специфицирующих некоторые (не все, как мы сказали) из экземплифицируемых им свойств, мы не говорим, что обращение к операциональным критериям протокольности – единственное средство удостовериться в существовании референтов. Это все равно что спросить, является операциональность необходимым или только достаточным условием референциальности. Традиция эмпиризма полагает, что она есть также необходимое условие, но чтобы получить удовлетворительный ответ на этот вопрос, мы должны сначала выяснить (все еще очень приближенно, чтобы не вовлекаться в слишком длительное обсуждение) еще один критический вопрос – вопрос об истинности. Прежде чем начать это обсуждение, которое займет разд. 4.4, мы хотели бы открыто заметить, что понятие истинности, которое мы будем отстаивать, резко подчеркивает референциальную природу истинности, и будем продолжать подчеркивать это

278 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

значение вне нашего контекста, но внутри него они, безусловно, не имеют особого смысла и могут на деле приводить к определенным недоразумениям, как мы постараемся показать в дальнейшем.

4.4.2. Высказывания, предложения, пропозиции и положения дел

Наши трудности еще не полностью преодолены, когда мы решили принять использование слов «истинный» и «истина» только применительно к предложениям и пропозициям, поскольку на данном этапе мы понимаем «предложение» (в соответствии с обычным языком) как синоним «пропозиции», «высказывания», «утверждения» и тому подобных выражений. Однако в лингвистике, логике и философии языка эти выражения не рассматриваются как синонимы, и их различия используются для введения довольно тонких, но осмысленных

иважных, различений. В результате возникает некоторая трудность. В литературе не достигнуто достаточно четкого согласия о значении каждого из этих терминов, и это приводит, в частности, к неясности, дожно ли «истинно» высказываться о предложении, пропозиции, высказывании или о чем-то еще. Было бы бессмысленно предлагать наш собственный выбор из разных возможностей после обсуждения сильных и слабых пунктов различных возможных позиций по этому вопросу. Мы просто примем соглашение, которое, помимо выполнения необходимой задачи – зафиксировать нашу терминологию, – имеет то достоинство – как мы полагаем, – что сочетает наиболее сильные пункты самых распространенных теорий, дополняя их в более полных рамках. В частности, наше соглашение должно привести к применению нашей трехуровневой семантики, которую мы уже представили в разд. 4.1 и к которой мы еще вернемся в дискурсе, уже намеченном (в этом контексте) в разд. 4.1.4. При этом мы допустим некоторые повторения, но это сделает нынешнюю трактовку внутренне полной

ипозволит некоторые новые расширения.

Мы примем следующее очень распространенное различение. Предложение есть языковой конструкт, в то время как пропозиция есть концептуальное, или интеллектуальное, содержание, выражаемое этим конструктом. Однако при этом возникают следующие проблемы: следует ли отождествлять это содержание со значением предложения? Есть некоторые соображения против отождествления пропозиции со значением предложения. Например: пропозиция есть

4.4. Некоторые соображения об истинности 279

нечто такое, о чем мы говорим, что оно может быть истинно или ложно, тогда как значение есть нечто такое, о чем мы говорим, что оно может быть только ясным или неясным. Или: два предложения, такие как «Учитель Александра Великого был философом» и «Самый знаменитый ученик Платона был философом», очевидно различны,

иих значения также различны, поскольку свойство быть философом высказывается в одном из них о ком-то, определяемом как учитель Александра, а в другом – о ком-то, определяемом как ученик Платона. Однако мы можем сказать, что оба предложения выражают одну

иту же пропозицию, в том смысле, что они выражают одно и то же информативное содержание благодаря тому факту, что, поскольку индивид Аристотель был и учителем Александра, и учеником Платона, оба предложения высказывают одну и ту же вещь – что Аристотель был философом.

Невзирая на эти (и другие подобные) возражения, мы предлагаем отождествлять пропозицию со смыслом предложения, открыто опираясь на наше различение значения и смысла, согласно которому смысл есть объективное мысленное содержание, представляющее только часть значения (другой частью которого является референция). Поэтому нас не беспокоит первое возражение. Верно, что смысл может быть скорее ясным или неясным, чем истинным или ложным (мы учитываем здесь общую тенденцию говорить о выражении типа «истинное значение» языкового выражения как о «некорректном»). Но мы говорим, что если (и только если) смысл языкового выражения – в нашем случае предложения – понимается ясно, мы можем зафиксировать пропозицию и потому можем спрашивать, истинно или ложно данное предложение. Это соответствует тому факту, что в нашей трехуровневой (язык, мысль и мир) семантике связь между языком

имыслью обеспечивается пониманием смысла, а коль скоро смысл понят, он составляет второй из трех полюсов этой структуры.

Что же касается второго возражения, оно выражает довольно широко распространенную концепцию, которая отождествляет пропозицию с «положением дел». Согласно нашей трехуровневой семантике, это все равно что сказать, что пропозиция принадлежит третьему полюсу, т.е. миру. Мы считаем, что эта концепция без всякой нужды противоречит интуиции, и потому предпочитаем считать, что пропозиции относятся к уровню мысли. Таким образом, можно видеть, что наши расхождения со вторым возражением только терминоло-

280 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

гические. Это возражение утверждает, что два разные «значения» (в мысли) могут соответствовать одной пропозиции (в мире). С этим мы согласны, говоря, что две пропозиции (т.е. два «содержания значения», или смысла, или мысленных содержания) могут соответствовать одному и тому же положению дел (в мире). Легко также видеть, что наш выбор соответствует фрегевскому отождествлению пропозиции со «смыслом» предложения, но в то же время и Гуссерлю и вообще тем философам, кто признает особое измерение «мира смысла» в отличие от «внешнего мира» (или мира референции, как мы предложили его называть).

Но рассмотрим теперь третий уровень. Мы здесь ввели «положения дел» как референты предложений, и в этом мы отличаемся не только от Фреге (для кого референтами предложений были их истинностные значения), но и от Карнапа (который придерживался той же доктрины, но использовал термин «экстенсионал»). Наша позиция практически совпадает с позицией Гуссерля, который на самом деле первый предложил систематическое «современное» рассмотрение положений дел в своих «Логических исследованиях» (Logical Investigations, 1901), предшестовавших не только более знаменитым ( а также более разработанным) трактовкам этой проблемы Расселом и Муром, но также менее знаменитым, но не менее значимым и разработанным, трактовкам Мейнонга и Марти51. Поэтому мы считаем полезным дать слово Гуссерлю, объясняющему сходства и различия между его подходом к рассмотрению положений дел как референтов пропозиций и аналогичным использованием имен объектов:

Если мы рассмотрим, например, положение формы S есть Р, то в качестве предмета высказывания рассматривают, как правило, субъект высказывания, т.е. то, «о чем» высказано [нечто]. Однако возможно и другое толкование, которое берет все относящееся к высказыванию положение вещей в целом как аналог названного именем предмета и отличает его от значения высказывания. Если действовать в этом направлении, то тогда можно привести в качестве примера такую пару высказываний, как а больше, чем b и b меньше, чем а. Оба положения высказывают, очевидно, разное. Они различны не просто грамматически, но также и «мыслительно», т.е. как раз по своему содержанию значения. Они выражают, однако, то же самое

4.4. Некоторые соображения об истинности 281

положение вещей, тот же самый «предмет» (Sache) схватывается и выражается предикативно двойственным образом. Говорим ли мы о предмете высказывания в одном или в другом смысле (оба способа могут быть оправданы), всегда возможны высказывания с разным значением, которые относятся к одному и тому же «предмету.

(«Логические исследования», т. I, § 12)52.

Теперь мы приходим к финальному различению – между предложением и высказыванием, которое, по нашему мнению, должно играть свою роль при рассмотрении проблемы истинности. Мы видели, что предложение имеет смысл (пропозицию) и референт (положение дел). Если мы помним обсуждение того, что мы называли «несуществующими объектами» (в разд. 4.1), мы знаем, что пропозиция может представлять «абстрактный объект», обозначаемый предложением, даже если не существует конкретного положения дел, составляющего референт предложения и/или пропозиции, т.е. даже если «в конкретном мире» не существует ничего, экземплифицирующего мысленное содержание этой пропозиции. (Именно поэтому мы можем с равными правами говорить, что такое предполагаемое «нечто» может быть референтом предложения и /или пропозиции.) Самым естественным способом описания такой ситуации будет, вероятно, сказать, что в данном случае предложение (или пропозиция) ложно, тогда как оно истинно, если положение дел, к которому происходит отсылка, действительно имеет место, или существует. Мы полагаем, что такой способ представления данной ситуации не очень аккуратен и что нам следовало вместо этого сказать, что в первом случае у пропозиции «нет референта», а во втором – что у нее «есть референт». По нашему мнению, истинность или ложность пропозиции есть дополнительная черта, имеющая смысл только когда пропозиция высказывается, или утверждается, или провозглашается. Поэтому мы говорим, что истинность или ложность относятся конкретно к высказываниям, понимая под «высказываниями» предложения или пропозиции, которые «высказываются», т.е. утверждаются или провозглашаются. Это не просто крючкотворство. Действительно, если пропозиция рассматривается просто с точки зрения того, что она означает, она не утверждается и не отрицается, и может ставиться под вопрос, под сомнение, быть предметом желания или повеления и т.д. Во всех этих случаях