Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

282 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

было бы невозможно сказать, что эта пропозиция истинна или ложна, но она сохраняла бы и свой смысл, и свою референцию (если у нее есть референция).

Эта точка зрения очень стара и выражалась в утверждении, что истинность принадлежит суждению, где суждение не просто сочетание двух понятий, но высказывание, что такое сочетание «выполняется» или имеет место. В наше время самым убежденным сторонником этой теории был, как известно, Фреге (и это не случайно, если вспомнить то, что мы в предыдущем примечании говорили об абсолютном приоритете, который он отдавал суждению перед понятиями). Фреге уже

вначале своего Begriffschrift 1879 г. ввел даже специальный знак, отличающий утверждение некоторого высказывания от просто выражения его мысленного содержания, корректно указав, что истинность относится только к утверждаемым суждениям. Некоторые авторы сочли это различение излишним, но мы не будем рассматривать их аргументы. Вместо этого мы представим в этом разделе несколько дополнительных оснований для этого различения, когда дойдем до обсуждения разницы между семантическим и апофантическим дискурсом. Укажем, однако, что в случае (полностью сформулированного) научного дискурса, который только и представляет для нас интерес

вданной работе, неявно понимается, что нам приходится иметь дело с повествовательными предложениями, т.е. с высказываниями (даже гипотезы представляют собой повествовательные предложения, поскольку они в пробном порядке «предлагаются как истинные»). Поэтому в данной работе мы будем говорить одинаково об истинности пропозиции, предложения или высказывания, понимая при этом не только, что мы рассматриваем только предложения, которые предполагаются высказываемыми или утверждаемыми, но также и что каждое предложение должно, во всяком случае, «снабжаться» его пропозицией (т.е. само это предложение должно браться вместе с его смыслом). С другой стороны, никакая пропозиция не может рассматриваться, если она ясно не выражена лингвистически в некотором предложении. Мы будем также понимать по умолчанию, что когда мы говорим о предложении, мы имеем в виду законченное предложение, в котором не содержится свободных переменных, поскольку, как хорошо известно, только такие предложения выражают пропозиции53. Позднее мы обратимся к вопросу о том, можно ли другие «языковые» кандидаты, помимо предложений или высказываний, рассматривать как свя-

4.4. Некоторые соображения об истинности 283

занные с истинностью, и в частности могут ли такими кандидатами быть теории (как отличные от просто выражений законов). Мы увидим, что к этому вопросу надо подходить с осторожностью, поскольку теории, собственно говоря, нельзя рассматривать как множества предложений или высказываний, хотя в более широком смысле они имеют также и эту черту54.

4.4.3. Истинность предложения

Рассмотрим теперь знаменитый пример предложения: «Снег бел». В нем о снеге высказывается некоторое свойство – быть белым. Но если мы говорим, что это предложение верно, мы высказываем о самом этом предложении некоторое конкретное свойство, а именно – быть истинным. И все-таки есть не пренебрежимо малая разница между этими двумя родами «свойств», которая становится ясной, если подумать о том, что мы фактически утверждаем, когда произносим эти два предложения. Когда мы говорим «Снег бел», ясно, что мы говорим о снеге и делаем одну из составляющих его черт или атрибутов явной. А что мы на самом деле утверждаем, говоря «“Снег бел” истинно»? Говорим мы о предложении или о снеге? В наш способ говорить входят обе возможности, и показатель этой неоднозначности можно видеть в том, что мы вряд ли бы употребили этот способ в реальном разговоре. На самом деле мы, вероятно, сказали бы либо «Это верно (= истинно), что снег бел», либо «“Снег бел” – истинное предложение», где ясно, что в первом случае мы говорим о снеге, а во втором – о предложении.

И все-таки мы должны отметить, что первый способ сделать исходное предложение однозначным фактически вводит такое использование слова «истинный», которого мы в нашем нынешнем обсуждении не предполагали, поскольку оно применяется здесь не к предложению или пропозиции, а скорее к положению дел (к «факту», что снег бел), так что первая интерпретация исходного высказывания должна была бы лучше получить, например, следующую форму: «Снег действительно бел» или «Это факт, что снег бел», а не «Это истинно, что снег бел», которая содержит «некорректное» употребление слова «истинный».

То, что это употребление действительно некорректно, можно видеть из следующего простого замечания: в указанном предложении слово «истинный» употребляется не строго адъективным образом (не как прилагательное), поскольку мы вынуждены говорить «истинно, что», а это

284 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

лингвистически отличается от «истинное», поскольку нам приходится иметь дело с «субстантивированным прилагательным» [?]. Фактически сказать «Это истинно, что» как и сказать «Это хорошо, что» – более или менее то же самое, что сказать «это истинная вещь, что» или «это хорошая вещь, что», где эти прилагательные очевидно высказываются о некотором неопределенном «нечто», которое мы можем отождествить с фактом или ситуацией, но не с предложением. Как ни странно, многие авторы, отстаивавшие так называемую «избыточностную (redundancy) теорию» истинности (утверждавшую, что «p истинно» имеет то же значение, что и «p»), упустили из виду, или по крайней мере недооценили, разницу между «истинно» и «истинно, что».

Спросим теперь, что значит сказать «“Снег бел” есть истинное предложение» или, теперь уже эквивалентно, поскольку мы критически отвергли первый разговорный вариант этого выражения, сказать:

«Снег бел» истинно.

Значит ли это действительно утверждать что-то о предложении «Снег бел», т.е. утверждать что существует конкретный атрибут, который можно высказать о нем, просто взглянув на него, так же как что это русское предложение или что оно состоит из трех слов? Конечно, нет. Высказать о предложении, что оно истинно, значит соотнести его с чемто отличным от него, что, однако, не является его смыслом. Мы должны даже сказать, что не можем говорить об истинности предложения, если не примем, что истинность и ложность не могут быть приписаны, в правильном смысле, предложению, но только выражаемой им пропозиции, составляющей его смысл, и только косвенным образом и, так сказать, расширительно – к самому предложению55. Но даже и так, никому не должно быть трудно признать, что понимания смысла предложения, т.е. понимания пропозиции, в общем случае недостаточно для того, чтобы сказать, истинна или ложна эта пропозиция (это возможно только в случае аналитических пропозиций). Чтобы сказать, истинна или ложна некоторая пропозиция, мы должны выглянуть из нее, т.е., как мы сказали, мы должны посмотреть на ее референт. Это утверждение не догматическое, оно основано на простом анализе того, что на самом деле имеет место, по крайней мере в большинстве

4.4. Некоторые соображения об истинности 285

случаев, когда мы принимаем предложение как истинное. Если я говорю, например, «Ручка у меня в кармане черная», я прекрасно могу понимать значение этого предложения, а значит и выражаемую им пропозицию, не зная, истинна она или нет. А чтобы узнать это, мне не нужен концептуальный, лингвистический или логический анализ данного предложения; мне нужно только вынуть ручку из кармана и посмотреть на нее. Более того, смысл предложения не изменится, независимо от того факта, что в результате моего осмотра оно окажется истинным либо ложным. Это мы и имеем в виду, говоря, что утверждать истинность некоторого предложения/пропозиции значит высказать нечто о предложении/пропозиции, но

внеполном смысле, как когда мы высказываемся о чьем-то отцовстве. Быть отцом в некотором смысле свойство индивида, но лишь в той мере, в какой этот индивид находится в определенном отношении с другими индивидами (его детьми). Точно

втом же смысле быть истинным – свойство предложения, но лишь в той мере, в какой это предложение мыслится находящимся в определенном отношении с чем-то еще. Более того, точно так же, как значение понятия «быть отцом» не может быть выражено без ссылки на отношение к его детям, значение свойства «быть истинным» для пропозиции состоит в явном упоминании ее отношения к этому «чему-то еще», которое, как мы видели, должно пониматься как внеязыковое, как принадлежащее «миру», как мы говорим в нашей трехуровневой семантике. Мы охотно признаем, что изложенные соображения имеют очень общий характер, и они не кажутся имеющими много общего с современной наукой, но эта связь проявится позже. Природа этого «чего-то еще» определяется по-разному

взависимости от различных концепций истинности. Например, довольно обычно назвать это «положением дел» (или иногда «фактом»), как это делали мы, но это может быть также «контекстной зависимостью», как предпочитают другие теории истинности. Называя это референтом, мы занимаем пока что нейтральную позицию, совместимую, вероятно, со всеми различными учениями о природе истинности. Для сторонников теории истинности как соответствия этот референт есть нечто, относящееся к структуре мира; для сторонников

286 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

теории когерентности он может быть логической связью предложения с другими, уже принятыми предложениями; для других он может быть соотнесен некоторым конкретным «рациональным путем» с совокупностью предсуществующего знания, или с хорошей встроенностью в некую языковую игру определенного сообщества говорящих и т.д.

Здесь нам важно подчеркнуть, что все эти концепции предполагают сопоставление предложения с чем-то данным; и, поскольку «данность» есть, согласно нашей концепции, признак референциальности, мы имеем право сказать, что структуре истинности внутренне присуще предусматривать отношение предложения (или, лучше, пропозиции) к некоторого рода референту56.

4.4.4. Определение истины по Тарскому

Наша позиция кажется также вполне соответствующей самому строгому и знаменитому определению истинности из предложенных

всовременной философии – определению Альфреда Тарского57. Мы не собираемся представлять и комментировать здесь это определение,

апросто примем его хорошо известные основные черты как некоторого рода путеводитель для развития наших соображений.

Понятие «определения» имеет разное значения в современных логике, методологии и философии языка, где рассматриваются разные «роды» и процедуры определения. Но самая основная функция, которую мы приписываем определению, – то, что оно объясняет значение понятия; и самый стандартный и простой способ осуществления этой функции выражается в форме так называемого «явного определения». Предполагается, что такое определение обеспечивает необходимые и достаточные условия для понимания этого значения. Если нам повезет, выполнение этой задачи может быть выражено в языке предложением, имеющим форму эквивалентности («если и только если»),

вкотором определяющее (дефиниенс) эквивалентен определяемому (дефиниендуму). Это имеет место, в частности, и в определении истинности по Тарскому.

Предложение, выражающее определение, должно, очевидно, принадлежать языку, на котором могут быть сформулированы обе сторо-

4.4. Некоторые соображения об истинности 287

ны нашей эквивалентности, и потому, если мы собираемся определить истинность некоторого предложения, мы должны сделать это в языке, в котором, с одной стороны, предложение первого языка («языка-объ- екта») идентифицируемо и обозначается некоторым именем, а с другой стороны, выразимо также и условие, заданное в определяющем. В нашем случае, используя, например, в качестве метаязыка русский, а в качестве языка-объекта итальянский, мы могли бы сказать:

“La neve è bianca” истинно, если и только если снег бел.

Нам не нужны кавычки для «снег бел», поскольку в метаязыке это предложениеимеетинтенциюотноситьсякмиру,анекязыку=объекту.

Более обычное употребление, как хорошо известно, предусматривает использование только одного языка, а также кавычек для указания метаязыкового упоминания некоторого предложения, т.е. в нашем случае:

(Т) «Снег бел» истинно, если и только если снег бел58.

Во всяком случае, независимо от применяемых визуальных приемов, должно быть ясно, что в метаязыке мы имеем слева от знака эквивалентности упоминание некоторого предложения, а справа от него упоминание некоторого референта. С другой стороны, это означает, что метаязык играет здесь роль языка референции. Этот момент надо хорошо понимать. Можно по внешнему впечатлению склоняться к тому, что, поскольку цель определения – связывать разные значения, эквивалентность просто приравнивает значение левой стороны к значению правой. В некотором смысле это верно, но мы не должны забывать, что наша задача здесь – разъяснить значение не «Снег бел», а «“Снег бел” истинно». Разницу между этими двумя ситуациями отрицать невозможно, хотя адекватное объяснение этого может потребовать достаточно подробного рассмотрения; во всяком случае, она очевидна, если мы открыто используем два языка. В данном случае мы скажем:

«La neve è bianca» значит “Снег бел”, где ясно, что это высказывание о предложениях, поскольку в его второй части мы снова упоминаем предложение (фактически предложение метаязыка, само рассматриваемое металингвистически). Поэтому у нас остается только вопрос (вполне согласующийся

4.4. Некоторые соображения об истинности 289

Мы не хотим следовать далее этой линии рассуждений, поскольку она завела бы нас слишком далеко в сторону. Мы просто упомянем эту точку зрения, чтобы привлечь внимание к двум вещам. Первая – то, что, даже не претендуя на то, что «реальное определение» выражает сущность вещи, мы имеем право требовать, чтобы оно по крайней мере правильно выражало или проясняло значение определяемого понятия (в то время как номинальное определение просто устанавливает или задает значение, более или менее условно). Для простоты можно представлять себе это значение как соответствующее обычному пониманию данного понятия, вытекающему из его употребления. Вторая – то, что это общее требование относится и к определению истинности. Заметим, что, предлагая свое определение истинности для формальных языков, Тарский открыто сказал, что хочет сделать явным и строгим обычный способ понимания понятия истины и, более того, хочет, чтобы его определение было не только «формально правильным», но и «материально адекватным», т.е. чтобы из него следовало, что все интуитивно истинные предложения были истинными в соответствии с его определением60.

Имея в виду эти предпосылки, рассмотрим заново определение истинности (в смысле «истинно») для одного предложения:

(Т) «Снег бел» истинно, если и только если снег бел, всерьез считая, что это определение должно сделать явным некоторое значение, а именно значение левой стороны. Общепринятая задача явных определений – сделать определяемое и определяющее полностью взаимозаменимыми, так чтобы само определение могло рассматриваться как «правило вычеркивания», позволяющее нам исключать из любого контекста одно из двух выражений (в частности, определяемое), заменяя его другим. Это было и целью Тарского. Как он объяснял в своей работе 1944 г., обычное понятие истинности отчасти неоднозначно, так что его употребление может приводить к противоречиям (таким, как антиномия лжеца). Поэтому его целью было построить явное определение, такое, чтобы можно было обойтись без термина «истинно», заменяя его условиями, в формулировке которых использовались бы только не вызывающие проблем понятия и признаки61. Однако кажется очевидным, что (Т) не дает нам такого явного определения «истинно», т.е. такого определения,

290 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

которое могло бы использоваться как правило вычеркивания. Оно скорее непосредственно выражает наше интуитивное понимание истинности. Правая сторона (Т) не похожа на определительную замену соответствующей левой стороны.

Эффективное построение явного и формального определения истинности дается в других местах (в частности, начиная с Tarski 1933), и на него очень кратко намекается в статье 1944 г. Оно включает технически сложную процедуру, благодаря которой истинность в конечном счете определяется через понятие выполнимости с использованием достаточно сложных инструментов логики классов. Можно усомниться в том, что все эти инструменты являются на самом деле «совершенно ясными и недвусмысленными», как говорит Тарский, но это требование не может быть оценено на основании интуитивного знакомства. На самом деле эти орудия явным образом и однозначно определены в технических разделах математической логики, где они используются, и, следовательно, они в совершенстве служат своей цели. Причина, по которой оказалось необходимым пройти через понятие выполнимости вместо того, чтобы попытаться дать прямое рекурсивное определение в метаязыке, кратко упоминается Тарским и связана просто с технической невозможностью поступить иначе62.

Если дело обстоит таким образом, высказывание (Т) просто говорит, что любое предложение может «утверждаться как истинное» в некотором данном языке, если и только если в этом языке утверждается, что дела обстоят именно так. Но (Т) не говорит ничего о критериях утверждаемости, чего можно было бы ожидать от определения истинности. В подтверждение этого просто процитируем то, что говорит Тарский по поводу критики его определения Гонсетом:

Фактически, из семантического определения истинности не следует ничего по поводу условий, при которых может утверждаться такое предложение как (1): Снег бел.

Из него следует только, что всегда, когда мы утверждаем или отрицаем это предложение, мы должны быть готовы утверждать или отрицать соответствующее предложение (2):

(2) предложение «снег бел» истинно.

Таким образом, мы можем принять семантическое определение истинности, не отказываясь ни от каких занимаемых

4.4. Некоторые соображения об истинности 291

нами эпистемологических позиций: мы можем оставаться наивными реалистами, критическими реалистами или идеалистами, эмпириками или метафизиками – кем бы мы ни были раньше. Семантическая концепция полностью нейтральна по отношению ко всем этим проблемам63.

Это недвусмысленное заявление очень значительно, поскольку из него ясно, что даже сложные и технически развитые процедуры, используемые для рекурсивного определения истинности через выполнимость, не дают критерия утверждения истинных предложений. Действительно, рассмотрение этого рекурсивного определения закончилось бы (в случае нашего примера) следующими двумя высказываниями:

1.Предложение истинно, если оно выполняется всеми объектами, и ложно в противном случае.

2.Объект а удовлетворяет сентенциальной функции «х бел»,

если и только если а бел.

Ясно, что понятие выполнения включает ту же самую отсылку к «внешним» обстоятельствам, которая присутствовала на правой стороне эквивалентности (Т), и не вводит никакого анализа или растворения ее64. Определение выполнения не дает нам критерия выполнения. Таким образом, в заключение мы можем сказать, что работа Тарского дает явное определение истинности, которое помогает нам исключить понятие истинности в пользу понятия выполнимости. Но это не означает исключения референции на «внешние обстоятельства», присутствующей на правой стороне нашей эквивалентности, и не дает критерия для ответа на вопрос, истинно предложение или нет.

Эти выводы могут на первый взгляд разочаровать, но при более подробном рассмотрении они показывают нам, что мы не можем надеяться ухватить значение истинности просто на уровне лингвистического анализа, в частности на уровне анализа, стремящегося ограничиться предложениями и игнорирующего пропозиции и смыслы65. Чтобы продвинуться вперед, мы должны сделать то, на что намекал сам Тарский, когда в разд. 2 своей статьи он высказал предложение уточнить (но не отбросить или отвергнуть) интуитивное представление, скрытое в некоторых обычных способах выражать понятие истинности, таких как «Предложение истинно, если оно обозначает