Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

232 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

испытавшей ее влияние), мы увидим, что в ней интерес сосредоточен на актах познания в их интенциональном аспекте (интенция и интенсионал – разные вещи; тем не менее, как мы увидим, они существенным образом взаимосвязаны). Это также приводит (например, в случае Гуссерля) к трехуровневой семантике, в которой содержание актов познания есть мир значений, очень напоминающий фрегевский смысл (мир ноэм, или интенциональных объектов), в то время как референты (которые Гуссерль называет объектами) остаются вне интересов феноменологических исследований (на самом деле Гуссерль не создал теории, охватывающей референты)6.

Глядя на наше время, можно увидеть, что, с одной стороны, существует много исследований, основанных на семантике смысла и интенсионалов (интенсиональная семантика, семантика несуществующих объектов и т.д.)7, а с другой – не менее влиятельная тенденция, развивающая семантику, основанную на референции (так называемое антифрегеанство), пытающаяся вообще разделаться с миром смысла. Это направление считает единственной интересной проблемой выяснение того, как, не опираясь на ментальные представления, языковые выражения могут иметь референты благодаря системе социально детерминированных контекстов коммуникации8. Уже после этого, однако, параллельно с так называемым «когнитивистским поворотом», стимулированным функционализмом, хомскианским иннатизмом и фодоровской теорией ментальных представлений, снова было обращено внимание на внутренние (хотя и не обязательно психологистические) аспекты значений, и поскольку эти внутренные аспекты не обязаны были быть несовместимыми с внешними аспектами, исследовавшимися Доннелланом, Крипке, Патнемом, Дрецке и др., кое-кто стал предлагать двухаспектные теории значения9. Из только что приведенного краткого обзора видно, что современное представление о семантике поистине амбивалентно и фактически покрывает два разных подхода, или интеллектуальных интереса, – один интересующийся проблемой смысла, другой – проблемой референции. На этом этапе кажется оправданным предложить еще более радикальную историческую отсылку, вернувшись к аристотелевскому различению (также сохранившемуся в западной философской традиции) семантического и апофантического дискурса, первый из которых связан только со значением, т.е. с пониманием языковых выражений, а второй имеет дело с референцией этих выражений, что неявно содержится

4.1. Семиотический каркас 233

в том факте, что выражения некоторого рода (а именно высказывания) могут утверждаться или отрицаться, порождая проблему их истинности или ложности10. Таким образом, мы можем сказать, что первичной семантической проблемой является проблема значения, понимаемого как смысл, в то время как проблема референции является скорее вторичной и косвенной, поскольку (как мы уже объяснили и о чем мы будем говорить подробнее в дальнейшем) «отыскание референта» есть предприятие операциональное, или прагматическое, которое, конечно, связано со смыслом, но также и в значительной степени независимо от полного высказывания смысла. В этом вопросе мы во многом согласны с тем, что антифрегеанцы говорят о референции, не разделяя, с другой стороны, их оппозиции к фрегеанскому смыслу, который должен играть существенную роль за пределами конкретной проблемы определения референтов11. Заметим, что «первичность», приписываемая нами здесь смыслу по отношению к референции в семантике, зависит от того факта, что семантика – исследование, касающееся языка, и по этой причине оно должно следовать по пути, обратному по отношению процессу, приведшему к формированию языка. Действительно, с генетической точки зрения очевидно, что и смысл, и референция имеют общий корень в нашем изначальном знакомстве с «внешним миром»12.

4.1.2. Интенсионал и экстенсионал

Различие, не совпадающее с различием между смыслом и референцией, но явно ему родственное, – это различие между интенсионалом и экстенсионалом. Это различение было введено в современную философскую литературу Карнапом (см. Carnap 1947) и во многих отношениях было возрождением традиционного различия между содержанием (comprehension) и объемом (extension) понятия. Интенсионал есть смысл, содержание мысли, множество свойств, выражаемых понятием, в то время как экстенсионал есть класс индивидов, к которым это понятие применимо13.

Сам Карнап говорит в этом контексте о том, что Фреге различает смысл и референцию и, по-видимому, принимает в целом подход Фреге. В частности, он решительно утверждает, что исследование интенсионалов не менее важно и должно быть не менее строгим, чем исследование экстенсионалов. Однако в своем рассмотрении интен-

234 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

сионалов он занимался ими как необходимыми для трактовки логических трудностей, влияющих на условия истинности предложений, относящихся к модальным или эпистемическим контекстам, и его идеи развивались в этом направлении в контексте систем так называемых интенсиональной семантики и интенсиональных логик. Ни Карнап, ни его последователи не считали рассмотрение интенсионалов необходимым, или даже полезным, в семантике обычных декларативных контекстов, таких как контексты научных теорий, где доминирующими оставались экстенсиональные методы. Причина этой неохоты кажется та самая, которая привела к сведению значения к референции, т.е. нежелание признать законность чего-то (т.е. значения), не отождествляемого строго с некоторым субъективным ментальным состоянием, что в то же время должно было быть проявлением некоторой абстрактной, спекулятивной и, возможно, «метафизической» формы существования14. Другими словами, интенсионалы могли быть даны эмпирически, так же как и референты, которые суть индивидуальные объекты, образующие экстенсионалы, группируясь в множества или структуры, допускающие теоретико-множественный подход. С другой стороны, статус интенсионалов гораздо менее определенный. Эта философская причина гораздо более фундаментальна, чем (тоже не пренебрежимая) фактическая причина, связанная с тем, что хотя теория множеств оказалась мощным техническим средством для выражения экстенсиональной семантики, она оказалась неспособна обеспечить точную трактовку свойств и отношений.

Мы можем заметить, что использование терминологии экстенсионалов и интенсионалов состоит в том, что и те, и другие могут рассматриваться как образующие два аспекта значения. В этом случае «значение», конечно, должно пониматься в самом общем смысле и уже не будет синонимом «смысла» (термин смысл фактически не используется в этом контексте), как мы намекнули ранее.

Из сказанного нами следует, что для того, чтобы различение интенсионалов и экстенсионалов было действительно значимым, надо приписать интенсионалу некоторого рода существование, отличное от простого и чистого ментального состояния. Это, конечно, признавали упоминавшиеся нами философы, такие как Фреге (который считал смысл объективным содержанием мысли, остающимся тем же самым независимо от различных психологических актов мышления, которыми люди его осознают), и Гуссерль (для которого каждое мен-

4.1. Семиотический каркас 235

тальное состояние имеет «содержание» – ноэму, отличную от «объекта», на которое это состояние направлено и которое может даже не существовать). В частности, признание таких «единиц» (entities) допускается для того, чтобы понять общее переживание таких нормальных ментальных состояний, как «думаю», «верю» «надеюсь», «желаю» и «стремлюсь», «направленных» на объекты или положения дел, которых очень часто не существует. Должно быть «нечто», на что направлены эти ментальные состояния, и это нечто, хотя оно и не принадлежит к миру конкретных вещей, не достигается путем саморефлексии. Поэтому это не часть разума или сознания, а в некотором смысле часть мира. Когда мы думаем о Пегасе – сказал бы Брентано, – мы не думаем о нашей идее Пегаса, точно так же как мы не думаем о нашей идее Луны, когда думаем о Луне – как сказал бы Фреге.

Чтобы зафиксировать его положение, мы могли бы назвать это нечто абстрактным объектом. Такая терминология указывает, с одной стороны, что оно не есть часть сознания, или разума (это «объект», на который направлен «субъективный» ментальный акт), а с другой стороны – что это не часть «конкретного» мира. Заметим, однако, что мы не рассматриваем «абстрактное» как синоним «нематериального». Например, институты, законы и многие культурные единицы нематериальны, но они «конкретны» и – как мы яснее увидим позже – они могут быть референтами таких «абстрактных» объектов, как понятия. То же самое относится к литературным или мифологическим персонажам, имеющим «конкретное», хотя и нематериальное, существование в романах или легендах, и на которые «направлены» соответствующие концептуальные репрезентации. Все это станет яснее позже, когда мы эксплицитно перейдем к онтологическому дискурсу. Представляется, что приравнять этот абстрактный объект к интенсионалу было бы разумным решением. Так называемые «несуществующие объекты», следовательно, чистые интенсионалы, которым не соответствуют никакие референты, в то время как конкретно существующие объекты, конечно, являются референтами и мы тоже мыслим о них через интенсионалы.

Оправданием нашего предложения могут служить самые общепринятые примеры интенсионалов. В типическом случае это понятия свойств и отношений, так что если речь идет о семантике, которая действительно хочет серьезно относиться к интенсионалам, то нужно сказать, что базовые предикативные выражения относятся к содержаниям их интенсионалов (т.е. к свойствам и отношениям). Но теперь

236 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

нам нетрудно видеть, что составное (или сложное) предикативное выражение формулирует определенную связь свойств и отношений, так что последовательность требует сказать, что абстрактный объект, соответствующий этой комбинации, есть интенсионал данного предикативного выражения. Процесс, посредством которого понятия свойств и отношений сочетаются так, чтобы это дало абстрактный объект, – это процесс конструирования, некоторые детали которого мы указали в предыдущих разделах, и который – будучи интеллектуальной деятельностью – приводит в конечном счете к ноэме. Используя уже принятую нами терминологию, мы говорим, что эта ноэма кодирует свойства, участвовавшие в ее построении15.

Мы должны признать, что хотя сказанное до сих пор объясняет, как это возможно – иметь мир значений, объективно структурированный независимо от конкретного мира, этого еще недостаточно, чтобы позволить нам добраться до этого конкретного мира. Здесь референция оправдывает свою роль, что может быть выражено по-разному. Из мысли о чем-то не следует существование этого чего-то; не все мыслимые свойства некоторого объекта должны удовлетворяться этим объектом; абстрактный объект «кодирует» некий комплекс свойств, который может не воплощаться ни в каком конкретном (материальном или нематериальном) объекте и т.д. Таким образом, мы возвращаемся к стандартной терминологии (т.е. у нас есть не меньше места для референции, чем для смысла и для интенсионалов, и мы представляем себе референцию самым обычным образом). Однако в то же самое время ясно, что референт – это не объект, определяемый предикацией. Предикация служит для указания того, какие свойства должен экземплифициовать референт, но экземплифицирует ли он их фактически (и даже более радикально – существует ли экземплифицирующий их объект) – это не такой вопрос, на который можно практически ответить чисто концептуальной оценкой. Как мы уже несколько раз подчеркивали, контакт с референтом предполагает операциональное вмешательство, и это есть та новация, которая дает нам возможность сказать, что идентифицированный таким образом объект конкретен. Мы не будем останавливаться на этом вопросе сейчас, поскольку вернемся к нему в разд. 4.1.3.

Здесь мы снова нашли основания для защиты нашей трехуровневой семантики (язык – смысл – референция). В то время как защитники сводимости значения к референции (т.е. адвокаты «референциальной

4.1. Семиотический каркас 237

семантики») исключили «промежуточный» уровень смысла и интенсионалов, те, кто исключил самостоятельный уровень референции (т.е. адвокаты «контекстуальной» природы значения) потеряли средства связи языка и мышления с конкретным миром. Более того (как мы увидим в разд. 4.4 и 4.5), невозможно подобающим образом говорить об истине, не учитывая референции. Все это верно вообще, но это также имеет прямое отношение к нашему исследованию науки. Модели, гипотезы, теории – это все, по крайней мере во многих отношениях, – содержания мыслительных актов и потому даются нам в «интенциональных состояниях». Как таковые, они суть абстрактные объекты, кодирующие определенные свойства, и подчиняются «интенсиональной логике» признания, веры, предлагания и т.д. Однако они не просто исследуются как абстрактные или интенциональные объекты, они направлены на соотнесение с конкретным миром и фактически оцениваются в соответствии со своей способностью справиться с этой задачей. А это предполагает переход к референциальным процедурам и к операциональной семантике конкретной экземплификации16.

4.1.3. Интенсиональность и интенциональность

Проясним один терминологический вопрос. В философской литературе (как и в данной работе) термины «интенсионал (intension)» и «интенция (intention)» употребляются иногда как имеющие разные значения, а иногда почти как синонимы. Как можно избежать таких неоднозначностей?

Мы уже привели в примечаниях к этому и к предшествующим разделам некоторые исторические данные, проясняющие этот вопрос, напоминая, в частности, что уже в классической и средневековой философии intentio первоначально означало предложение или цель (и это значение сохраняется еще в современном употреблении слова «intension»). Однако позднее в средневековой философской традиции слово «intentio» получило более общее значение, отождествляемое с репрезентациональным содержанием ментальных актов – содержанием, уже не связанным только с актами воления, но также и касающимся когнитивных, или эпистемических, актов различного рода. Этот второй смысл был открыто использован Брентано и его последователями, так что в современном философском языке присутствуют оба значения intentio. Следовательно, интенция, даже когда это сло-

238 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

во употребляется не в повседневном смысле предложения или цели, является специфической характеристикой психических состояний, указывая на их внутреннюю «направленность» на что-то. Это что-то не обязано существовать конкретно, и как таковое есть просто интенциональная реальность17.

С другой стороны, интенсионал понимается в логике и философии языка как та часть или аспект значения термина, которая отлична от его экстенсионала (и мы отмечали в соответствующем примечании, что этот термин также имеет позднелатинского предка – intensio). Следовательно, интенция (как характеристика психических состояний) и интенсионал (как семантическое свойство терминов или понятий) – разные вещи. Однако, несмотря на эти различия, интенсионал некоторого термина есть, очевидно, нечто такое, что может быть воспринято через интенциональный акт мышления (собственно, оно есть содержание этого акта, хотя и понимаемое «объективным», а не только «субъективным» образом). Поэтому интенциональные объекты, т.е. объекты, на которые направлен любой интенциональный акт или состояние, не могут не быть сочетанием интенсионалов, и в этом смысле они тоже интенсиональные объекты, которые мы должны отличать от конкретных объектов. Поэтому мы также говорим, что это абстрактные объекты. В результате этой связи предложения, описывающие интенциональные состояния (например, состояния верования, желания и т.д.), интенсиональны. Однако это заявление можно понять в двух смыслах. Более обычный смысл состоит в том, что они называются интенсиональными только потому, что они нарушают некоторые принципы (такие как подстановочность или экзистенциальное обобщение) стандартных логических исчислений, основанных на экстенсиональной теории истинности. Чтобы обойти эти затруднения, были предложены специальные формальные средства, и логические исчисления, использующие их, по этой внешней причине были названы интенсиональными логиками. Но интенсиональная логика – что более интересно – может строиться и как «логика интенсионалов», основанная на соответствующей «интенсиональной семантике». Мы предлагали этот путь уже много лет в связи с семантикой эмпирических теорий, и это было недавно осуществлено, в гораздо более широком масштабе, Эдвардом Залтой. Такого рода логика интересна тем, что позволяет формулировать теории касательно объектов, участвующих в интенциональных состояниях18.

4.1. Семиотический каркас 239

4.1.4. Предложения и пропозиции

Из сказанного до сих пор видно, что интенсиональная семантика, действительно заслуживающая такого наименования, открыто признает онтологическую законность интенсиональных объектов, которые в то же время являются интенциональными объектами, вместо того, чтобы пытаться обойти их молчанием или обосновать их отсутствие, как это делалось десятилетиями. Говоря конкретно, это сводится к тому, чтобы отдать некоторого рода приоритет атрибутам (т.е. свойствам и отношениям), перед индивидами, как мы утверждали много лет19, как и в этой книге, и неудивительно, что это характерно

идля подхода многих современных интенсиональных семантиков20. Интенсиональная семантика обнаруживает свой характер также

ив том, как она трактует значение и истинность предложений. К сожалению, в специальной литературе существует обширный спектр предложений о различении понятий «предложение», «пропозиция» и «высказывание». Поскольку мы вернемся к этому вопросу в разд. 4.4, здесь мы просто изложим суть нашей позиции. Под «предложением (sentence)» мы понимаем языковое выражение, в котором формулируется содержание мысли (предложение строится путем приписывания, или предицирования, некоторых свойств или отношений некоторым объектам, возможно в сочетании с использованием логических операторов). Под «пропозицией (proposition)» мы понимаем интенциональное содержание предложения, как таковое являющееся абстрактным объектом в уже разъясненном смысле; и мы говорим, что предложение выражает пропозицию. Теперь мы должны ответить на вопрос, может ли пропозиция также иметь референт. Наш ответ – да, и мы отождествляем этот референт с положением дел, или фактом, описываемым пропозицией (как станет ясно позже, это положение дел – не обязательно факт материального мира, но он зависит от «региональной онтологии», о которой идет речь).

Мы понимаем, что наша позиция не соответствует идеям многих специалистов в данной области – не только тех, кто просто не различает предложения и пропозиции (обычно это «экстенционалисты»), но и некоторых «интенсионалистов», принимающих расселовское отождествление пропозиции и положения дел21. Мы отстаиваем их различие в результате последовательного применения нашей идеи трехуровневой семантики. Помимо языка (предложений) и мысли

240 Глава 4. Онтологическая ангажированность науки

(пропозиции), мы хотим также рассматривать мир (положения дел). Заметим также, что если мы не введем этот отдельный уровень, мы не сможем различить кодирование и экземплификацию в случае предложений. На деле мы можем сказать, что пропозиция есть абстрактный объект, «кодирующий» то, что говорит предложение, но это не означает, что существует положение дел, «экземплифицирующее» факт, выраженный пропозицией. Очевидно, что для семантики научных теорий важно различать простые предложения (т.е. абстрактные интеллектуальные конструкции) и конкретные положения дел, которые они могут описывать или не описывать.

Высказывание (для нас) есть просто предложение, которое утверждается. Мы также могли бы сказать, что высказывание есть повествовательное предложение. Это добавление не бесполезно, поскольку одна

ита же пропозиция может встретиться в контексте различных «установок»; она может быть предметом вопросов, мнений, мыслей, надежд

ит.д. Если она – объект утверждения, она становится чем-то, что может быть истинным или ложным. Поэтому высказывания (и только высказывания) должны рассматриваться, когда анализируется проблема истинности. Однако поскольку в научных теориях (по крайней мере

в идеале) используются только повествовательные предложения, в этом контексте законно говорить об истинности и ложности как свойствах пропозиций. Позже мы специально рассмотрим этот вопрос.

4.1.5. Несколько суммирующих схем

Из нашего изложения должно быть ясно, что, в то время как, с одной стороны, мы занимаем четко определенную позицию в вопросах семантики, с другой стороны, мы признаем некоторые достаточные причины придерживаться противоположных взглядов. Вследствие этого мы можем разумным образом ввести несколько общих схем, включающих почти все понятия, обсуждавшиеся в этом разделе, и в то же время показать, где каждое из них особенно значимо, а где каждое используется только в ограниченном смысле. Более того, эти схемы дадут нам возможность различить определенные уровни анализа, которые могут показаться пересекающимися с предшествующими обсуждениями.

Мы начнем со строго семантического анализа. Следуя подходу, предложенному Фреге (и с тех пор ни разу на деле не отвергавшемуся), мы различаем три типа языковых выражений, а именно собственные

4.1. Семиотический каркас 241

имена, предикаты и предложения. Для каждого из них мы определим «смысл» и «референцию»:

Помимо различения смысла и референции можно ввести еще одно, выражающее эпистемологический анализ22, т.е. когнитивное положение понятий, перечисленных выше, как и некоторых других:

И наконец, рассмотрим онтологический анализ:

Эта схематизация принимает некоторые из основных позиций Фреге: разницу между субъективным статусом «репрезентаций и объективным статусом мыслей, так же, как и тот факт, что этот объективный статус отличается от объективного статуса материальных объектов, поскольку постигается не через чувственное восприятие. Это привело Фреге к введению в его последних работах (как и нас в этой