Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

362 Глава 5. Научный реализм

ния проблемы реализма на общефилософском уровне и только потом перейти к более специфическим проблемам научного реализма1.

Дебаты о реализме и антиреализме оказались не слишком плодотворными, поскольку их участники не могли согласиться по поводу значения основных связанных с ними понятий. Эти различия, однако, связаны не с личными особенностями отдельных авторов, а скорее являются неосознанными последствиями смешения различных элементов значения, связываемых с реализмом на протяжении всей истории западной философии. Быстрый обзор этой истории поможет нам понять некоторые (часто неявные) черты современных дебатов.

5.1.1. Реализм в «классической» философии

Понятие реализма в истории западной философии имеет два разных значения. Первое возникло в ходе спора об универсалиях в Средние века и касается того, какого рода существование может приписываться универсалиям, таким как роды и виды (что делало этот вопрос онтологическим). В этом споре никто не отрицал, что «индивидуальным субстанциям», существующим «в себе», таким как камни, деревья, мужчины и женщины, а также Богу, ангелам и дьяволам должна приписываться полная реальность. Спор касался только реального существования «абстрактных сущих (entities)», таких как роды и виды, которые мы обычно называем общими понятиями (и потому этот спор был назван спором об универсалиях).

Исходя из этой предпосылки, стало обычным называть крайними реалистами тех философов, которые утверждали, что универсалии реальны, т.е. что они обладают существованием в себе (как утверждал Платон в своих «Идеях»). Другую позицию отстаивали концептуалисты, утверждавшие, что универсалии – это просто понятия и, как таковые, хотя и одарены некоторого рода реальностью, существуют не в себе, а только в наших разумах (они имеют только ментальную реальность или существование; они суть entia rationis в тогдашней терминологии. Радикальную позицию заняли номиналисты, признававшие реальное существование только за индивидами и сводившими универсалии к простым «именам», которым не соответствуют даже концептуальные обозначаемые, но которые суть только ментальные (и языковые) средства группирования вместе индивидов, обнаруживающих какие-то сходства. Наконец, четвертую позицию занимали

5.1. Несколько общих предварительных замечаний о реализме 363

умеренные реалисты, вдохновлявшиеся метафизикой Аристотеля (самым знаменитым их представителем был Фома Аквинский). По их мнению, универсалии имеют существование двойного рода: они существуют не в себе, а в индивидуальных субстанциях, как их сущность или форма (в техническом аристотелианском смысле); и они существуют также в наших умах как понятия.

Заметим, что все эти различные позиции были строго онтологического характера и не коренились в разных эпистемологических доктринах. Они все молчаливо разделяли общую реалистическую эпистемологию, в том смысле, что считали наше знание знанием реальности в ее различных формах. Более того, они все признавали, что наше знание основывается как на чувственной интуиции, так и на интеллектуальной интуиции, и различались только определением предметов интеллектуальной интуиции. Крайние реалисты утверждали, что роды и виды существуют в себе и могут быть познаны непосредственно интеллектуальной интуицией. Умеренные реалисты утверждали, что эти универсалии могут быть «схвачены» нашей интеллектуальной интуицией с помощью «абстракции», которая «схватывает» форму индивидуальных субстанций. Результат этой абстракции есть понятие, существующее в уме как ens rationis (сущее разума). Концептуалисты ограничивали свою позицию этим вторым аспектом, не чувствуя себя связанными никакой доктриной касательно статуса универсалий «вне» ума. Номиналисты рассматривали интеллектуальную интуицию как что-то вроде воспроизведения чувственной интуиции, являющейся, как принято считать, интуицией только отдельных индивидуальных частей реальности, и, вследствие этого, не могли придать универсалиям никакого непротиворечивого онтологического статуса. В заключение, эти различные позиции можно соотнести с разными способами рассмотрения роли интеллектуальной интуиции. Мы не можем задерживаться здесь на деталях «аналитической онтологии», служившей основой этих дискуссий. Мы просто хотим подчеркнуть, что «реалистическая эпистемология» служила их общей рамкой.

5.1.2. Реализм в рамках эпистемологического дуализма

Радикальная перемена началась с молчаливого предположения, характеризовавшего философию Нового времени (обычно считается, что она началась с Декарта) и которую мы уже назвали эпистемологи-

364 Глава 5. Научный реализм

ческим дуализмом. Как мы подчеркивали в разд. 1.5, это выражение надо понимать не в (совершенно очевидном) смысле, что у нас есть два рода познания (такие как чувственное познание и интеллектуальное познание), а в том смысле, что естественная цель познания (знать реальность, какова она есть) не может быть достигнута непосредственно, но только пройдя этап предварительного непосредственного познания – познания наших представлений (репрезентаций), или идей. Поэтому основным вопросом современной эпистемологии стал вопрос – можно или нет, начиная с наших идей, получить опосредованно знание реальности. Те, кто считал, что можно, квалифицировались как реалисты, в то время как те, кто утверждал, что обречены знать только наши идеи, назывались идеалистами. Следовательно, в этом контексте «реализм» имел эпистемологическое значение. Очевидно, что фактически в эпистемологическом дуализме содержалось еще одно молчаливое предположение, а именно что реальность существует независимо от нашего познания (онтологический дуализм). Это предположение можно назвать натуралистическим, поскольку оно отражает как убеждение здравого смысла, что существует мир, «внешний» по отношению к нашему разуму, так и предположение о естественной науке, спонтанная цель которой – исследовать и получать знание о чертах этого «внешнего» мира.

В результате большинство философов Нового времени до конца XVIII столетия могли квалифицироваться как реалисты в слабом онтологическом смысле признания (в соответствии со здравым смыслом) существования реальности, «внешней» по отношению к разуму, чье существование также независимо от разума. Но они были также идеалистами в слабом эпистемологическом смысле утверждения, что мы знаем не действительность, а только наши идеи. Сильный онтологический и эпистемологический смыслы термина «реализм» состоят в том, что независимо от нашей познавательной деятельности существует реальность и что именно знание о ней мы получаем в ходе нашего познания. Следовательно, остается вопрос, можем ли мы также получать (опосредованное) знание реальности, начиная с наших идей, т.е. можем ли мы из наших идей познать, какова реальность или что она такое.

С этой второй точки зрения реалистами в эпистемологическом смысле можно называть тех философов, которые считают себя способными дать положительный ответ на этот вопрос, а идеалистами – тех, кто не видел возможности выйти за пределы мира наших идей

5.1. Несколько общих предварительных замечаний о реализме 365

идостичь реальности. До конца XVIII в. среди наиболее известных философов только Беркли выражал полную и радикальную идеалистическую позицию, открыто утверждавшую онтологическую зависимость вещей от наших идей: Esse est percipi («Быть значит быть воспринимаемым»). В XIX в. «трансцендентальный идеализм» Фихте, Шеллинга и особенно Гегеля дошел до крайнего вывода, что реальность и мысль онтологически тождественны в том смысле, что реальность «сводится» к мысли.

Все это – хорошо известные факты, и напоминаем о них только для того, чтобы подчеркнуть, что они являются следствиями (неприемлемого) дуалистического предположения, подчеркнутого ранее. Подчеркнем еще раз ключевое различие, разделяющее «классическую» эпистемологию от эпистемологии «модерна» (которую мы уже имели случай обсудить в одном из предшествующих разделов). Согласно классической эпистемологии (которая в разных формах развивалась от античной греческой философии до средневековой), знание состоит в том факте, что вещи предстают разуму; согласно эпистемологии модерна знание состоит в том факте, что вещи только (в лучшем случае) представляются разумом. Более того, согласно классическому взгляду предстояние вещей не понималось в каком-либо пространственном смысле и выражалось конкретным тождеством, интенциональным тождеством мысли и реальности. В восприятии, или в интеллектуальной интуиции, наши познавательные способности «отождествляют» себя с объектами, хотя и оставаясь онтологически отличными от них. Это онтологическое различение дает правильное значение «“внешнему” миру», который в противном случае означал бы «все вне моей кожи». Представление «эпистемологии модерна» с классической точки зрения есть просто «способ вещи быть представленной» нашим познавательным способностям и онтологически зависит и от той,

иот тех, хотя и не создается ими. Эпистемология модерна, утратив понятие интенционального тождества, наделяет представления статусом непосредственных объектов познания, с которыми мы встречаемся в нашем разуме.

Мы, конечно, не претендуем этим кратким очерком разъяснить, как это интенциональное тождество было задумано и демонстрировалось в классической эпистемологии, и неудовлетворительное состояние такой демонстрации было, конечно, одной из исторических причин почти внезапного возникновения «эпистемологического дуализма»

5.1. Несколько общих предварительных замечаний о реализме 367

реалистические мотивы. Поэтому будет уместен еще один исторический обзор.

5.1.3. Реализм и наука: исторический обзор

Очевидно и даже тривиально, что «классическая» наука (т.е. epis- téme и то, что представлено эквивалентными понятиями в греческой

илатинской традициях) понималась в полностью реалистическом смысле, отождествляясь с необходимо истинным и оправданным (justified) знанием (эти два требования показывают, что это не было формой «наивного» реализма). Но «новая (modern)» наука тоже поначалу понималась реалистически, и упадок этого реалистического подхода происходил лишь постепенно, пока Кант не начал отстаивать нереалистический подход новой науки по очень особым причинам. Взгляд Канта, однако, практически не повлиял на общее понятие науки, пока не произошел «кризис» точных наук в конце XIX в.3 Вкратце обоснуем эти утверждения.

Мы видели, что основной причиной, по которой Галилей может считаться основателем современной науки, является то, что он открыто провозгласил, что условием получения знания о «природных субстанциях» (т.е. о физических телах) является отказ от попыток «уловить рассуждением внутреннюю сущность» таких субстанций, удовлетворяясь знанием «некоторых из их свойств».

Эта программа (как мы уже отмечали) выражалась еще на языке классической онтологии, на котором субстанции характеризовались как имеющие сущность и обладающие определенными акциденциями, особый род которых составляли свойства (affections). Все это принадлежит классической реалистической онтологии.

Среди акциденций физических тел Галилей отличал такие, которые зависят от чувственных способностей наблюдателя (цвета, запахи

ит.д., впоследствии названные «вторичными качествами») и потому субъективны, т.е. не «от физических тел», от внутренне присущих телам (квантифицируемых и математизируемых, впоследствии названных «первичными качествами»), которые он поэтому назвал «реальными акциденциями». Естественная наука занимается только этими реальными акциденциями, и она может эффективно заниматься ими, приняв за средство их описания математику, благодаря измерениям. Измерение есть действительная связь математики с реальностью. Это

368 Глава 5. Научный реализм

можно выразить в терминах нашего понятия операций, и это есть явно реалистический взгляд на естественную науку, что в избытке подтверждается, как мы уже видели, во всех работах Галилея.

Здесь мы хотели бы отметить, что в утверждениях Галилея можно увидеть определенное ослабление силы интеллектуальной интуиции (которой уже не приписывается способность схватывать сущность вещей). Тем не менее, ее роль все еще остается первостепенной, поскольку только с помощью интеллектуальной интуиции математические свойства могут определяться и описываться как интерпретации эмпирических результатов измерений, могут строиться математические модели физических событий (путем экстраполяции измерительного мышления за пределы того, что фактически может быть измерено) и могут предлагаться идеализации природных явлений; и все это отличительные характеристики метода Галилея. Галилея нельзя считать эмпириком, поскольку он, хотя и заявляет, что естественная наука основана на «чувственно воспринимаемом опыте и математических доказательствах», но также признает, что самые существенные продвижения в науке возможны тогда, когда «разум идет наперекор чувствам»4. С этой точки зрения галилеевская революция состояла

втом, что ученые стали искать количественное измерительное знание (знание первичных качеств), а не качественное чувственное знание (знание вторичных качеств). Понятие сущности могло сохраниться, но совсем не в такой форме, как при аристотелевском телеологическом подходе, что было связано с фундаментальным сдвигом в эпистемологии. Она стала, под прежним именем, «тем, что может быть определено измерением», в соответствии с ранее приведенными цитатами из Галилея.

УГалилея термин «явление (феномен)» не встречается, в то время как оно широко используется Ньютоном. Однако надо ясно сказать, что ньютоновское понятие явления не испытало влияния описанного нами эпистемологического дуализма. Для него явления – это просто «явные» характеристики физических событий (но, однако, не просто чувственные качества, а измеримые первичные качества, т.е. величины), и отнюдь не «чистые кажимости», как сказал бы Кант, считая их

вконечном счете вторичными качествами. Ньютон просто считает основным методологическим требованием к тому, что он называет «натуральной (естественной) философией», или экспериментальной философией (т.е. естественной наукой), воздерживаться от введения

5.1. Несколько общих предварительных замечаний о реализме 369

каких бы то ни было «оккультных качеств», которые (как он говорил) традиционные философы объявляли содержащимися в «субстанциальных формах» вещей, объясняя ими явные черты вещей. Все это вполне соответствует взглядам Галилея (которого он несколько раз упоминает с одобрением). Он также разделяет с Галилеем признание ограниченной роли интеллектуальной интуиции, поскольку тоже признает решающую роль математизации в создании естественной науки. Но Ньютон гораздо более явный эмпирик, поскольку единственными общими законами физических явлений он открыто объявляет высказывания, получаемые «индуктивными обобщениями» явлений, рядом с которыми должны тщательно перечисляться возможные исключения. Так что общность, а не всеобщность, кажется характерной чертой научных законов (согласно эмпиристской концепции индукции), в то же время им не приписывается никакой онтологической необходимости (снова в соответствии со взглядами Галилея)5.

Напротив, всеобщность и необходимость считались характерными чертами науки (epistéme) классической традицией и сохранялись сколько-нибудь существенно только во взглядах на науку «рационалистическими» представителями новой философии. Поэтому в какойто мере странно, что эти две черты были реабилитированы Кантом, приписывавшим их двум парадигматическим примерам «науки» в его «Критике чистого разума» (и других работах своего «критического» периода). Эти примеры – математика и физика (последняя – практически ньютоновская физика). Поэтому он предпринял гигантские усилия, чтобы объяснить, как эти науки могли быть столь успешны, и вписал эти усилия в точку зрения отстаиваемого им эпистемологического дуализма. Действительно, Кант отличал явления (феномены) от вещей в себе и объявил явления «чистыми кажимостями». Однако явления познаваемы, а вещи в себе – нет, причем явления познаваемы потому, что они основываются на чувственной интуиции, «чувственных восприятиях», пассивно получаемых нашими чувствами (будь то «внешние» или «внутренние» восприятия), и на априорных формах интуиции и понимания, обеспечивающих знание объективностью, всеобщностью и необходимостью.

Для Канта понимание деятельно, но его деятельность ограничена его способностью объединять содержание чувственных интуиций согласно свои собственным структурным характеристикам. Эти последние присутствуют в каждом акте эмпирического познания, поскольку

370 Глава 5. Научный реализм

они суть самые условия возможности (или трансцендентальных оснований) такого познания. Таким образом, всеобщность и необходимость были сохранены для любого подлинного познания, поскольку являются выражениями того факта, что по объяснению Канта мы не можем ничего знать без априорных форм понимания. Объекты познания, таким образом, приобретают благодаря пониманию форму, но не содержание, которое доставляется интуицией. Кант тщательно отличает мышление от познания. Мышление сводится к чистому сочетанию понятий, в то время как познание требует, чтобы эти понятия применялись к фактически присутствующим чувственным интуициям. Поэтому Кант стремится отличить свою позицию от позиции «идеализма» (который к тому времени стал противоположностью «реализма», как мы уже объясняли выше). Но определяет свою доктрину одновременно и как эмпирический реализм, и как трансцендентальный идеализм; и, кажется, имеет смысл проанализировать эту позицию (что мы и сделаем в следующем примечании), поскольку она особенно связана с вопросом о зависимости реальности от мысли, что до сих пор является одним из главных предметов ряда дискуссий о научном реализме.

Реалисты (как их называли в то время) утверждали, что существование объектов нашего познания не зависит от нашего акта познания их; идеалисты утверждали, что зависит. Согласно Канту, существование этих объектов не зависит только от нашего акта познания, поскольку содержание эмпирического знания состоит из чувственных интуиций, которые мы не производим, а пассивно воспринимаем, в то время как конструирование объектов эмпирического познания следует условиям, накладываемым категориями понимания, и потому зависит от наших интеллектуальных способностей априорного познания, или «трансцендентальных условий» нашего познания. Вот почему он называет себя эмпирическим реалистом и трансцендентальным идеалистом в одно и то же время6.

Мы хотели бы сделать из сказанного два вывода. Первый: в то время, как естественная наука Нового времени оставалась «реалистической» в онтологическом и эпистемологическом смыслах (ученые признавали, что физическая реальность существует «в себе», независимо от наших исследований, и что она имеет некоторые характеристики, которые могут быть сделаны явными и известными там такими, каковы они есть), Кант дал этой науке «нереалистическую» интерпрета-

5.1. Несколько общих предварительных замечаний о реализме 371

цию (то, что знает наука, это не реальность в себе и не онтологические черты реальности, а мир объектов, которые являются «чистыми кажимостями», организованными в соответствии с трансцендентальными условиями нашего понимания). Несмотря на это, он считал себя, по крайней мере отчасти, реалистом, в том смысле, что не все в объектах нашего знания «зависит» от нас, поскольку чувственные «кажимости» лишь пассивно воспринимаются нами.

Мы обнаруживаем здесь очень своеобразную форму эпистемологического реализма, которая (как мы отметили в предыдущем примечании) была, несомненно, возрождена в патнемовском «внутреннем реализме» (как отмечает сам Патнем). Однако мы должны также повторить, что решение, предложенное Кантом, строго зависит от безусловного принятия эпистемологического дуализма, постулирующего непознаваемость вещей в себе и сводящего все познание к чему-то «внутреннему» для субъекта. Этот слабый пункт был отмечен последователями Канта (уже Якоби отмечал, что «без вещи в себе нельзя войти в критику [т.е. в «критическую философию» Канта], но с вещью в себе в ней невозможно оставаться), и немецкий трансцендентальный идеализм попытался устранить это несоответствие между реальностью и мыслью. Остается посмотреть, можно ли отстаивать «внутренний реализм», не впадая в эпистемологический дуализм, – вопрос, которым мы займемся позже.

Пока же мы можем отметить, что кантовская «феноменалистическая» интерпретация науки не встретилась с немедленным согласием. С одной стороны, трансцендентальный идеализм, полностью вытеснивший феноменализм, рассматривал науку как корректную, но всетаки неадекватную форму познания, которая может быть превзойдена философским пониманием реальности (романтическая «философия природы», развивавшаяся в идеалистических рамках, практически сводилась к девальвации науки). С другой стороны, богатый урожай технических приложений, сделанный возможным быстро нараставшим продвижением естественных наук, легко убедил широкую публику в том, что наука действительно обеспечивает адекватное знание о природе, а позитивизм освятил это спонтанное убеждение философски, объявив современную ему науку единственной формой адекватного знания, и дискредитируя философию за ее претензии на это. В этой позиции неявно выражался реалистический взгляд на науку, несмотря на то что позитивизм открыто защищал эмпиристскую