9.2. Модиано. Роман «Улица темных лавок»

В «Улице темных лавок» повествователь – лирический герой но имени Ги Ролан является и носителем сознания и объектом изображения. Читая роман, мы обращаем внимание и на то, каков Ги Ролан, каково его отношение к миру, что с ним происходит, и видим мир его глазами. «Жажда корней» ведет лирического героя в годы, когда реальный писатель Модиано еще не родился на свет. Памяти здесь предшествует зыбкое воспоми­нание, не то явь, не то сон, в котором существовавшее и вы­мышленное только угадываются без права на непреложность истины.

Сюжет построен по законам детектива: в начале романа задан вопрос, до последней страницы читателю вместе с автором предлагается искать ответ. Как и положено классическому детек­тиву, в нем есть преступление. Исчезает в снегах молодая очаро­вательная девушка. Тогда же герой теряет память. Молодые люди вынуждены спасаться бегством. Они меняют квартиры, документы, имена, боятся гестапо, скрываются в горах, пытаются перейти границу. Но главные поиски, которые ведет герой – поиски себя самого, своего прошлого, своего подлинного имени. Пораженный амнезией –  утратой памяти – в конце войны, Ги Ролан в первых строках романа прощается со своим благодете­лем, раздобывшим ему фальшивые документы, чтобы заняться обнаружением того человека, которым он был до «Ги Ролана»  – служащего в частном сыскном агентстве. Ги не хочет думать, что он никто, «светлый силуэт в этот вечер на террасе кафе». («Je ne suis rien. Rien qu'une silhouette claire ce soir-là, à la terrasse d'un café.»)

Сложность ткани романа прежде всего в игре времени: «этого», настоящего, которому принадлежит повествователь, и «того», давнего, уходящего в пору войны и еще более далекие довоен­ные годы. Знание, логика, память по сюжету романа бессильны их связать. Лишь чувства, из которых самым запомнившимся был страх, подсказывают герою, что он на верном пути.

В повествовании от первого лица по ходу «следствия» вклю­чаются другие герои со своими историями и голосами. Бармен Поль Зонахидзе наводит Ги Ролана на след аристократа – эмигранта, Степы де Джагорьева. Степа, в свой черед, приоткры­вает завесу тайны русской красавицы-авантюристки Гей Орловой, любовницы отпрыска знатного рода Фреди Говарда де Люца. Одно время Ги Ролан полагает, что это и есть его настоящее имя. Но тщетно ищет он свое прошлое среди детских рисунков Фреди и аллей запущенного фамильного парка. Себя он обнару­живает совсем в другом человеке – дипломате одной из латино­американских миссий по имени Педро Макэвой или, может быть, Джимми Педро Стерн. Остается неясным, насколько подлинны и эти имена: в годы войны Педро многих ссужал сфабрикован­ными паспортами. Вернее было бы положиться на близких. Но любимая девушка Ролана – Дениз Кудре и друг Фреди бесследно исчезли. Одна – в зимнем тумане, другой – в волнах Тихого океана. Реальные обстоятельства – лыжная база на гра­нице и американский аэродром на побережье – их последние прибежища – переводятся автором в образы символические. Ту­ман и море равно олицетворяют время и забвение.

Модиано населяет роман странными людьми. Живущие под постоянной угрозой насилия и смерти, его герои не связаны с бытом, не хлопочут об удобствах, не имеют своего дома. Коро­левы красоты, музыканты, жокеи, сутенеры, люди сомнительных профессий – они подобны мотылькам. По словам автора, в них не больше жизни, чем в летучем облачке пара. Необычно звучат и их имена: Степа де Джагорьев, Фреди Говард де Люц, Гей Орлова, Педро Макэвой... – полурусские, полуанглийские, полу­французские, но и испанские, и итальянские, и грузинские. У дочери фламандки Дениз Кудре азиатский разрез глаз. У Степы де Джагорьева изысканное парижское произношение... Даже од­ни и те же лики прошлого являются неодинаковыми. И не только потому, что их преображает память, но и потому, что выплывают они из разных времен. Плачущая девочка Галя в дореволюцион­ной Ялте, зеленоглазая блондинка Гей в Голливуде, шикарная Орлова в парижских ресторанах и принимающая смертельную дозу снотворного женщина, боящаяся старости и жизни – похо­жи и не похожи. Модиано накладывает одно изображение на другое, абрисы повторяются многократно, не теряя четкости, не расплываясь, но и не замыкая жестких контуров. Талант Мо­диано сравнивают с даром акварелиста, работающего тонкой кистью. Точнее, пожалуй, уподобить его изображения литогра­фиям, в которых границы тоновых участков многоцветных ори­гиналов до перевода на литографский камень сначала наносятся на прозрачную кальку. О повествователе, Ги Ролане, говорится, что он высок, темноволос, носит усы. Судя по отношению к нему людей – патрона, друга детства Фреди, Дениз, да и тех встреч­ных, у которых он пытается выяснить обстоятельства своей забы­той жизни, Ги Ролан обаятелен, отзывчив, несколько робок. Но черты эти нужны автору не столько для того, чтобы определить характер героя – их явно недостаточно – сколько для мотива­ции путей, какими он ведет поиски.

«Улица темных лавок» содержит несколько сюжетов, каждый из которых лишь отчасти прикреплен к жизни лирического героя. Но история его патрона Константина фон Хютте, изможденного старика, домогающегося места библиотекаря в Ницце, и былого теннисиста, белокурого красавца остзейского барона. Это исповедь первого мужа Гей Орловой, некогда подававшего надежды музыканта, кончающего карьеру в дешевом ресторане, это сюжеты фотографа Мансура и отпрыска знатного рода Говарда де Люца, вынужденного зарабатывать на жизнь редкой профессией репортера-дегустатора ресторанных блюд... Все эти персонажи обладают в романе «внутренней точкой зрения», видят жизнь по-своему ограниченно и субъективно. Но соединение этих ракурсов вкупе с позицией повествователя образуют сложную объемную призму, через которую прошлое предстает многогранным и многоцветным.

Не пренебрегает Модиано и апробированным повествованием от автора, выдерживающего необходимую эпическую дистанцию по отношению к предмету изображения. Так появляется в романе глава о  некоем мужчине, встретившемся в отеле «Кастилия» с высоким брюнетом по имени Педро, который предложил ему два брильянтовых браслета и зажим для галстука, потому что хотел бежать из Франции. Речь идет несомненно о Ги Ролане...

Однако смена точек зрения чаще производится иными способами – через введение в текст документов, писем, надписей, так называе­мых «объектов» сыскного бюро, в которых даны краткие справки о персонажах. Эта же роль отводится фотографиям. Они фигу­рируют в тексте постоянно – старые пожелтевшие, любительские, профессиональные, парадные портреты из ателье, наклеенные на твердый картон и современные, на тонкой бумаге для удостове­рения личности. И, однако, даже они не проясняют прошлого Джимми Педро Стерна или Педро Макэвоя. В финале герою еще предстоит предпринять последнюю попытку – поехать в Рим, на улицу темных лавок, где он когда-то жил... Ги Ролан стоит на берегу океана, наблюдая, как медленно гаснет лагуна и по зеленой воде скользят лиловые тени. И вдруг он машинально вынимает из кармана фотографию Гей Орловой: «Je n'avais pas remarqué jusque-là qu'elle pleurait. On le devinait à un froncement de ses sourcis.» («До сих пор я не замечал, что она плачет. Я по­нял это по ее насупленным бровям.»). Цепь ассоциаций автором прервана, происходит «переключение клавиш», появляется клип, которые, вообще говоря, встречаются в «Улицах темных лавок» на каждом шагу. Но особенно щемит сердце от одиночества человека на последней странице: «Un instant, mes pensées m'ont emporté loin de ce lagon, à l'autre bout du monde, dans une station balnéaire de la Russie du Sud où la photo avait été prise, il y a longtemps. Une petite fille s'éloigne. Elle a déjà tourné le coin de la rue, et nos vies ne sont-elles pas aussi rapides à se dissiper dans le soir que ce chagrin d'enfant?» («На мгновение мысли унесли меня далеко от лагуны, на другой конец света, в курортный городок на юге России, где была сделана эта фо­тография. Маленькая девочка... уходит все дальше. Вот она уже завернула за угол... И наши жизни, не рассеиваются ли они в вечерних сумерках так же стремительно, как детская обида?»). Повествование, построенное как детектив, опровергает законы детективного жанра – расследование в нем не завершено, и эта незавершенность имеет принципиальный характер, отрицая кон­цепцию жизни, подчиняющейся законам логики, и одновременно утверждая тождество судьбы и времени.