Тема 7. Критика общества потребления в произведениях с. Де Бовуар, ж. Перека.

7.1. Критика общества потребления во французской литературе 60-70-х годов

Послевоенные десятилетия называют эрой научно-технической революции. Они связаны не только с развитием науки и техники, а также со свободным предпринимательством, обеспечивающим такой уровень производства материальных благ, что нынешнюю цивилизацию можно назвать «цивилизацией досуга».

Опасные стороны этой цивилизации писатели-реалисты улавли­вают задолго до того, как ученые начинают говорить об эконо­мическом кризисе, а инженеры подсчитывать экономические ас­пекты проблемы. Литература еще в XIX веке задает вопрос, не умирает ли душа, затронутая жаждой накопительства. В наше вре­мя о том, что тиражирование вещей и вкусов, погоня за призрач­ным счастьем оборачивается девальвацией духовных ценностей, одной из первых написала Эльза Триоле в цикле «Нейлоновый век».

В 60–70-е годы в литературе распространение получает спе­циальный термин – «вещизм» («chosisme»). В философии вещь – предмет материальной действительности, обладающий относитель­ной устойчивостью существования. Модернистский «новый» ро­ман и структуралистская критика, подхватив мысль о самостоя­тельности вещи, «шозизмом» называет фотографическое копиро­вание предметов, связи между которыми утеряны. Создается так называемый «нулевой градус письма».

7.2. Повесть ж.Перека «Вещи»

В реалистической повести социолога по образованию, писа­теля Жоржа Перека «Вещи» – это исследование проблемы, имеющей социально-исторический и психологический аспекты. Сюжет повести прост: чета молодых служащих живет в Париже, потом в жажде перемен отправляется подзаработать денег в Африку и снова возвращается домой, где ничего не изменилось. Подзаголовок – «Одна из историй шестидесятых годов» («Une histoire des années soixante») — уже указывает, что автор стре­мится показать случай типичный, характерный для современ­ности. Смысл истории – подмена понятия «жить» понятием «иметь». Для такой несложной формулы не требуются герои, наделенные кипучими романтическими страстями Рюи Блаза и Эрнани, честолюбием Растиньяка и Сореля. Перек выбирает орди­нарную молодую чету – Жерома и Сильвию, недоучившихся сту­дентов, зарабатывающих себе на жизнь службой в конторе по опросу общественного мнения. Ничего не говорится о семьях, которые их вырастили. Очевидно, что молодые люди более похожи на свое время, чем на своих родителей. Дети эпохи стандартов и «массовой культуры», они не отличаются независимостью мышле­ния или вкуса. Красивое и модное – для них синонимы. А по­скольку они учились в университете и считают себя интеллиген­цией, мода у них распространяется и на сферу культуры. Они знают имена прославленных кинорежиссеров, придерживаются «левых» взглядов и смутно тоскуют по прошлому, воплощенному н стиле «ретро». Образ Сильвии сливается с образом Жерома, а оба вместе – с типовым портретом вполне определенной соци­альной группы молодых людей 60—80-х годов.

В повести не обозначены ни черты их характера, ни даже внешность. К работе, где их именуют кадрами, они относятся без особого рвения: «Leur travail ne leur plaisait pas: aurait-il pu leur plaire? Il ne les ennuyait pas trop non plus.» («Работа им не нравилась, да и могла ли она нравиться? Но она их особенно и неотягощала.»). Перек называет Жерома и Сильвию чаще всего место­имением «они»: «Ils avaient longtemps été parfaitement anonymes. Ils étaient vêtus comme des étudiants, c'est-à-dire mal.» («Они долго были совершенно безлики. Одеты они были как студенты, то есть плохо.»).

Ж. Перек подробно перечисляет уродливую юбку, велюровые джинсы, свитер Сильвии, скучный костюм Жерома и те импортные английские вещи, которые они приобретают, как только у них за­водятся деньги. Вещи, собственно, и являются главными героями повести. Это они имеют лица. Подробно описаны какие-нибудь желанные туфли, которые Жером, тщательно смазав кремом, выставляет на солнце, чтобы лишить кожу блеска новизны, или блузка, которую Сильвии удается купить на барахолке. Желание иметь вытесняет другие желания. Повесть начинается подробным описанием обстановки в квартире молодых людей, воссоздающей рекламное фото популярных журналов. Здесь и настенные шкафы светлого дерева с медными запорами, и кожаная портьера, и гравюры с точно обозначенными сюжетами. Лишь оглядев все это великолепие, читатель упирается в реальность, ибо на самом деле «они жили в прелестной, но крошечной квартирке с низким потолком, выходившей окнами в сад». Правда, автор допускает, что и в ней можно было бы устроить все разумно, если бы их не пугала мысль о переделках, экономии, денежных трудностях, если бы они не предпочитали программу-максимум реальной деятельности.

При всей схематичности персонажей Перек для их характеристики использует тот же прием, что Флобер: бытовой фон теряет пассивность, переходит в сознание героя. Вспомним, что возлюб­ленный представляется Эмме Бовари обязательно в бархатной куртке и мягких сапогах, а настоящая жизнь только в Париже. Жерому и Сильвии для счастья нужна именно та квартира, которую они себе создают в воображении: «La vie, là, serait facile, serait simple» («Там их жизнь была бы простой, легкой»). Как и героиня Флобера, они хотят, чтобы блага жизни явились к ним без усилий, и представляют себе эти блага с поразительной яс­ностью – вплоть до узора на фаянсовых тарелках. Несовпадение мечты и действительности проходит через всю книгу.

Уже эпиграф из книги английского писателя Малькольма Лоури — «Неисчислимы блага, принесенные нам цивилизацией... Непостижимы чудесные творения человеческого рода, способст­вующие совершенствованию, счастью, свободе людей» – задает грустно-ироничный тон повествованию. Жером и Сильвия – не злодеи, не честолюбцы, не стяжатели. Они похожи на «посторон­него» Камю, хотя автор и не дает им возможности ни проявить черствость перед гробом матери, ни совершить выбор своего «я». По-видимому, они привязаны друг к другу. И, однако, трудно го­ворить об их любви. Двое у Перека – замкнутая система. Непар­ность говорит о неблагополучии, о внутренней червоточине. Этот акцент автору не нужен. Есть у молодой четы и приятели. Они даже называются друзьями. Но дружба, как и любовь, в повести не подтверждена, это тоже скорее понятие, входящее в набор «нормальной» жизни. Их сознание усыплено, овеществлено, под­менено стандартами. Их возвращение на прежний круг в финале повести по существу трагично, хотя и не выражаемое бурно и до конца героями не осознаваемое. «Неисчислимые блага, принесен­ные цивилизацией» не утоляют душевного голода.