2356

С помощью определенного набора слов превратить в зомби можно не только отдельного человека, но и целое общество, где люди не задумываются над тем, что они слышат и что они повторяют. Приведем ниже для примера отрывок из произведения Виктора Пелевина «Зомбификация» (глава «Лексическая шизофрения»):

«В далеких друг от друга культурах действуют одинаковые законы, культуры отражаются друг в друге, выявляют свою общность – и мы начинаем понимать, что в действительности с нами происходит. Иначе мы можем просто не ощутить этого – так, как не слышим жужжания холодильника до того момента, когда оно вдруг затихает. («Музыка стихла – вернее, стало заметно, что она играла».) Но культура отражается и в себе самой. Все заметные девиации «психического фона» тут же, как фотокамерой, фокусируются языком. Мы живем среди слов и того, что можно ими выразить. Словарь любого языка одновременно является полным каталогом доступных восприятию этой культуры феноменов; когда изменяется лексика, изменяется и наш мир, и наоборот. Попробуем очень коротко описать механику этого процесса. Язык содержит «единицы смысла» (термин Карлоса Кастанеды), используемые в качестве строительного материала для создания лексического аппарата, соответствующего культуре психической деятельности. Эти «единицы смысла» уже есть – они сформированы в далекой древности и, как правило, соответствуют корням слов. Лексика, отвечающая новому «психическому фону», возникает как результат переработки имеющихся смысловых единиц и формирования их новых сочетаний. Полная контролируемость этого процесса делает его удивительно точным зеркалом реальной природы нового состояния сознания; одновременно само это новое сознание формируется возникающей лексической структурой, дающей ему уже упоминавшуюся «установку».

Любое слово, каким-то образом соединяющее единицы смысла, подвергается подсознательному анализу; сами смысловые единицы не оказывают никакого воздействия, потому что одновременно служат строительным материалом и для самой культурной личности – а воздействует энергия связи. Происходит внутреннее расщепление слов, каждое из которых становится элементарной гипнотической командой. Это свойственно и устоявшимся лексическим конструкциям, но энергия связи смысловых единиц (ее можно сравнить с энергией химической связи), существующая в них, как раз и поддерживает то, что называют национальным менталитетом, формируя ассоциативные ряды, общие для всех носителей языка. Здесь могут существовать два извращения – либо такие конструкции, которые можно назвать «бинарным лексическим оружием» (деструктивное и шизофреническое сочетание безвредных по отдельности смысловых единиц), либо *неслова* – хаотические сочетания букв и звуков, дырявящие своей полной бессмысленностью прежний «психический фон», одновременно замещая его элементы – то же делает с клеткой вирус. (Поэтому носители нового "психического фона" заражают им всех остальных, распространяя шизофреническую лексику; им важно не *реорганизовать Рабкрин*, а "реорганизовать чужую психику, проделав в ней как можно больше брешей.) Посмотрим, какие пилюли каждый день глотала наша душа. *Рай-со-бес*. *Рай-и-с-полком*. *Гор-и-с-полком* (или, если оставить в покое древний Египет, *гори-с-полком*). *Об-ком* (звонит колокол?). *Рай-ком*. *Гор-ком*. *Крайком*. Знаменитая *Индус-три-Али-за-ция*. (Какой-то индийско-пакистанский конфликт, где на одного индийца приходится три мусульманина, как бы вдохновленных мелькающей в последнем слоге тенью Зия-уль-Хака – и все это в одном слове.) *Парторг* (паром, что ли торгует?). *Первичка* (видимо, дочь какой-то певички и Пер Гюнта). Мы ходим по улицам, со стен которых на нас смотрят *МОСГОРСОВЕТ*, *ЦПКТБТЕКСТИЛЬПРОМ*, *МИНСРЕДНЕТЯЖМАШ*, *МОС-ГОР-ТРАНС* (!), французские мокрушники *ЖЭК*, *РЭУ* и *ДЭЗ*, плотоядное *ПЖРО* и

51

пантагрюэлистически-фекальное *РЖУ-РСУ No 9*. А правила всеми этими демонами Цэкака Пээсэс, про которое известно, что он ленинский и может являться народу во время плена ума (*пленума*). Это не какие-то исключения, а просто первое, что вспоминается. Любой может проверить степень распространенности лексической шизофрении, вспомнив названия мест своей работы и учебы (*тех-ни-кум*, *пэтэу*, *МИИГАИК*). И это только эхо лексического Чернобыля первых лет советской власти. Все эти древнетатарско-марсианские термины рождают ощущение какой-то непреклонной нечеловеческой силы – ничто человеческое не может так называться; Это, если вспомнить гаитянскую терминологию, "лексический удар", настигающий любого, кто хоть изредка поднимает взгляд на разноцветные вывески советских учреждений; впрочем, демонические имена смотрят на нас и с крышек люков под ногами. Существует так же шизофрения словосочетаний (товарищ *командующий* и прочие оксюмороны) и предложений (почти любой лозунг на крышах домов – *«СЛАВА КПСС!»*, *«Да здравствует ленинская внешняя политика Политбюро ЦК КПСС!»*, *«Крепи трудом демократию!»*). Смысла во всем этом столько же, сколько в лозунге, висевшем, как рассказывают, над вокзалом в Казани: *«Коммунизм – пыздыр максымардыш пыж!»* – только последняя конструкция намного мощнее. Существует даже шизофрения знаков препинания: *газета «Правда»*; *газета "Известия"*. Теперь вспомним Зору Херстон: «Ясно, что он (порошок зомби) разрушает ту часть мозга, которая ведает *речью* и *силой воли*». (Магические инициации приводят к замещению свободной воли многочисленными «так надо»-комплексами.) Разумеется, в любой культуре существует некоторое количество оксюморонов и «неслов» – как в каждом организме присутствуют бактерии и вирусы. Но кроме нашей культуры на оксюморонах не основана ни одна, разве что дзэн-буддизм. (Кстати, целью в обоих случаях служит одно и то же – разрушение старого психического уклада, но в одном случае ищут озарения, в другом – вызывают принудительное «отемнение»; идя вперед и пятясь назад, мы делаем одинаковые движения.)

Мы приводили названия гаитянских уголовно-мистических обществ и имена местных злых духов, напугавшие Патрика Лэй Фермора. Эта кошмарность, довольно, впрочем, музыкальная для советского уха, функциональна – она является одним из многих элементов, создающих «психический фон», который делает возможным зомбификацию. Страх перед непонятным и ощущение присутствия некой злой и могущественной силы, в любой момент могущей поглотить каждого – ее непременные условия, та «дверь», через которую и проходит «удар по душе», какие бы силы эти не занимались – *Китта с Мондогом* или *Кэгэбэ с Муром*, и где бы это ни происходило

– во дворе гаитянского *унформа*, или у стен серого, как ГУМ, ЦУМа».

Более серьезным видом внушения является суггестия. Под суггестией понимается «возможность навязывать многообразные и в пределе даже любые действия» (Поршнев

1997: 189).

Необходимость вербальных средств для достижения суггестии ясно показывает, что эта проблема является в такой же степени лингвистической, как и психологической.

«Универсальные суггестивные тексты – это эксперимент, проводимый массовым сознанием с бессознательным отдельных личностей на протяжении длительных промежутков времени и в больших ареалах, поэтому особенно интересный для лингвиста, пытающегося постичь тайну языковой суггестии» (Черепанова 1996: 154).

К универсальным суггестивным текстам исследователи относят тексты заговоров, молитв, мантр, заклинаний, а также формулы гипноза и аутотренинга (Е.Н. Елеонская, И.Ю. Черепанова).

52

Речевое произведение суггесторного характера включает два плана содержания, один из которых представлен не явно, в виде подтекста. «Подтекст – это скрытый личностный смысл, который актуализируется в сознании воспринимающего текст благодаря направленному ассоциативному процессу воздействия лингвистического контекста на целостный потенциал личности» (Голякова 1999: 74).

Суггестию можно представить как арсенал средств и приемов направленного воздействия на установки личности и подсознательное. При изучении суггестивного аспекта детерминации подтекстовой информации необходимо иметь в виду различные уровни языковой структуры.

С точки зрения латентного вербального воздействия базовым считается фонологический уровень языка. Поскольку суггестивные тексты являются, по существу, прагматически маркированными текстами, можно предположить сосредоточение внимания их авторов на звуках речи, т.е. генетическую близость суггестивных текстов именно стихотворному мышлению.

Проблемы фоносемантики непосредственно связаны с проблемами ритма, а звукоритмическое воздействие считается основой любой религиозно-магической системы. Просодия – супрасегментный уровень языка, так как соотносится со всеми сегментными единицами. В языкознании часто выделяют следующие элементы просодии: речевая мелодия, ударение, временные и тембральные характеристики, ритм. Русский язык во многом представляет большее количество способов выделения определенных слов и словосочетаний, в частности возможности выделения определенных слов способствует свободный порядок слов. В соответствии с тема-рематическими отношениями главное, важное с точки зрения смысла слово стоит в конце фразы. Именно последнее слово оказывает наибольший суггестивный эффект.

Повтор – один из основных способов суггестивного влияния аутотренингов, гипноза и заговоров. В русских текстах мы встречаемся с повтором особого рода. В текстах мы не находим повторения одного и того же слова или словосочетания на протяжении всего заговора, но структура заговора подобна цепочке, в которой каждое новое звено вводится предыдущим, т.е. каждое новое слово вводится повтором предыдущего.

Имея имплицитное выражение, повтор как нельзя лучше влияет на психику человека, внушая ему ту или иную идею. При этом повтор один из основных элементов для создания ритма. Таким образом, русским заговорам свойственен успокаивающий, убаюкивающий ритм.

Грамматический состав заговоров имеет следующие особенности:

1.Значительное преобладание глаголов – почти треть.

2.Большое количество местоимений. Это можно объяснить высокой степенью конкретизации и персонификации заговоров.

«Для синтаксиса фольклорной семантики снимается привычное противопоставление текста и предложения» (Червинский 1989: 88). Одна и та же смысловая предикативная основа может быть развернута в текст, и в незначительный фрагмент текста, и в отдельное предложение. Суггестивные тексты функционируют в смысловых формах, синтаксически безразличных к объему. Это отвлеченные образцы, структурные схемы, лексически заполненные лишь частично, повторяющиеся от текста к тексту. Русские заговоры начинаются, как правило, с обращения, затем следуем глагол в повелительном наклонении и дополнение. Простая синтаксическая конструкция легко воспринимается и позволяет оказать максимальное влияние на человека. Именно поэтому в гипнозах, аутотренингах и заговорах используют лишь простые синтаксические конструкции.

Таким образом, манипуляция предстает одним из распространенных в последние десятилетия в современном мире явлений. Манипулятивное воздействие изучают в

53

рамках психологии, межличностной коммуникации, психолингвистики (см.: Берн 2003; Битянова 2001; Добрович 2000; Доценко 1996; Майерс 1998; Сидоренко 2000; Экман 2000 и др.) и массовой коммуникации, где манипуляция приобретает форму политической и коммерческой пропаганды, рекламы (см.: Аронсон, Пратканис 2003; Афанасьев 1975; Байков 1988; Бережная 1988; Бурдье 1993; Вайткунене 1984; Викентьев 1993; Войтасик 1981; Грачев 1997; Дергачева 1998; Джоуэтт, О'Доннел 1988; Ермаков 1995; Запасник 1991; Канеги 1989; Кассирер 1990; Ковалев 1987; Панкратов 1999; Почепцов, 2000; Речевое воздействие 1990; Рубакин 1972; Уэллс 1999; Шиллер 1980 и

др.).

В прямом значении термин «манипуляция» определяется как «сложный прием, сложные действия над чем-либо при работе руками, совершаемые с какой-либо целью» (БТСРЯ 1998: 519). В социально-психологическом контексте манипуляция приобрела новый объект – человека – и принципиально новые способы осуществления действий. Этот термин, основанный на метафоре, на данный момент не имеет общепринятого определения. Его толкование представляет собой описание некого минимально необходимого набора отмечаемых большинством исследователей признаков манипуляции (Доценко 1996: 50-60) без объяснения причинно-следственных связей между ними.

Манипуляция не является собственно лингвистическим феноменом. Она представляет собой способ психологического воздействия на индивида – с помощью психологических средств: вербальных и невербальных. В связи с этим для осуществления собственно лингвопрагматического описания феномена требуется привлечение теоретического аппарата ряда нелингвистических дисциплин: психолингвистики, психологии, когнитивной теории аргументации, философии, психофизиологии, психотерапии.

Манипуляция – это

1)использование потребностей собеседника без их удовлетворения

2)для достижения своей выгоды без эмоциональных затрат. Одной из характеристик манипуляции является невозможность определить манипуляцию объекту воздействия: идентифицировать манипуляцию может лишь сам манипулятор или сторонний наблюдатель.

С.Г. Кара-Мурза (2000) отмечает, что можно выделить следующие главные, родовые признаки манипуляции. Во-первых, это – вид духовного, психологического воздействия (а не физическое насилие или угроза насилия). Мишенью действий манипулятора является дух, психические структуры человеческой личности.

Одной из первых книг, прямо посвященных манипуляции сознанием, была книга социолога из ФРГ Герберта Франке «Манипулируемый человек» (1964). Он дает такое определение: «Под манипулированием в большинстве случаев следует понимать психическое воздействие, которое производится тайно, а следовательно, и в ущерб тем лицам, на которых оно направлено. Простейшим примером тому может служить реклама».

Итак, во-вторых, манипуляция – это скрытое воздействие, факт которого не должен быть замечен объектом манипуляции. Как замечает Г. Шиллер, «Для достижения успеха манипуляция должна оставаться незаметной. Успех манипуляции гарантирован, когда манипулируемый верит, что все происходящее естественно и неизбежно. Короче говоря, для манипуляции требуется фальшивая действительность, в которой ее присутствие не будет ощущаться». Когда попытка манипуляции вскрывается и разоблачение становится достаточно широко известным, акция обычно свертывается, поскольку раскрытый факт такой попытки наносит манипулятору значительный ущерб. Еще более тщательно

54

скрывается главная цель – так, чтобы даже разоблачение самого факта попытки манипуляции не привело к выяснению дальних намерений. Поэтому сокрытие, утаивание информации - обязательный признак, хотя некоторые приемы манипуляции включают в себя «предельное самораскрытие», игру в искренность, когда политик рвет на груди рубаху и пускает по щеке скупую мужскую слезу.

В-третьих, манипуляция – это воздействие, которое требует значительного мастерства и знаний. Встречаются, конечно, талантливые самородки с мощной интуицией, способные к манипуляции сознанием окружающих с помощью доморощенных средств. Но размах их действий невелик, ограничивается личным воздействием – в семье, в бригаде, в роте или банде. Если же речь идет об общественном сознании, о политике, хотя бы местного масштаба, то, как правило, к разработке акции привлекаются специалисты или хотя бы специальные знания, почерпнутые из литературы или инструкций. Поскольку манипуляция общественным сознанием стала технологией, появились профессиональные работники, владеющие этой технологией (или ее частями). Возникла система подготовки кадров, научные учреждения, научная и научно-популярная литература.

Еще важный, хотя и не столь очевидный признак: к людям, сознанием которых манипулируют, относятся не как к личностям, а как к объектам, особого рода вещам. Манипуляция – это часть технологии власти, а не воздействие на поведение друга или партнера. Влюбленная женщина может вести очень тонкую игру, чтобы разбудить ответные чувства – воздействует на психику и поведение покорившего ее воображение мужчины. Если она умна и терпелива, то до определенного момента она проводит свои маневры скрытно, и намерения ее «жертва» не обнаруживает. Это – ритуал любовных отношений, конкретный образ которого предписан каждой культурой. Если речь идет об искренней любви, мы не назовем это манипуляцией. Иное дело – если хитрая бабенка решила окрутить простофилю. Проблема в том, что различить эти два случая непросто.

Первое (и, вероятно, главное) условие успешной манипуляции заключается в том, что в подавляющем большинстве случаев подавляющее большинство граждан не желает тратить ни душевных и умственных сил, ни времени на то, чтобы просто усомниться в сообщениях. Во многом это происходит потому, что пассивно окунуться в поток информации гораздо легче, чем критически перерабатывать каждый сигнал. На это никаких сил не хватит, если человек не овладел, до автоматизма, некоторым набором контролирующих «умственных инструментов», которые как бы сами собой, без усилий сознания и воли, анализируют информацию по одному признаку: есть ли в ней симптомы манипуляции его поведением.

Природа манипуляции состоит в наличии двойного воздействия – наряду с посылаемым открыто сообщением манипулятор посылает адресату «закодированный» сигнал, надеясь на то, что этот сигнал разбудит в сознании адресата те образы, которые нужны манипулятору. Это скрытое воздействие опирается на «неявное знание», которым обладает адресат, на его способность создавать в своем сознании образы, влияющие на его чувства, мнения и поведение. Искусство манипуляции состоит в том, чтобы пустить процесс воображения по нужному руслу, но так, чтобы человек не заметил скрытого воздействия.

Манипуляция не является внушением или убеждением (внушение и убеждение суть способы манипуляции), не является она также и обманом (обман – средство манипуляции). Нельзя сказать, что манипуляция представляет собой шантаж. Шантажист тратит эмоции, представляясь плохим и вынуждая собеседника исполнить свои потребности, он открыто конфликтует. Не является манипуляция и коммуникацией, которая предполагает компромисс, договор собеседников.

55

Таким образом, средством манипуляции мы будем считать психологические, логические, лингвистические (стилистические) средства, способами – обман, убеждение, уговоры, просьбы, внушение, суггестия, нарушение логики, умолчание, лесть, приемами

– «сценарии» манипулятивных игр (уловки).

Приведем примеры средств манипуляции, разделив их по преобладающему признаку на лингвистические, психологические и логические. Оговоримся, что в чистом виде средства манипуляции функционируют редко:

Схема 19. Лингвистические средства манипуляции

Схема 20. Логические средства манипуляции

По мнению С.И. Поварнина, софизмы – «это намеренные ошибки в доказательстве». «Софизм и ошибка различаются не по существу, не логически, а только психологически; различаются только тем, что ошибка – не намеренна, софизм – намерен. Поэтому, сколько есть видов ошибок, столько видов и софизмов» (Поварнин 1996: 98).

Схема 21. Психологические средства манипуляции

Психологические

Порождающим фактором манипуляции является специфическая коммуникативная установка воздействующего субъекта, которая выражается в непризнании равной ценности собственных потребностей и потребностей объекта воздействия и стремлении удовлетворить собственную потребность, не обнаруживая перед объектом воздействия конфликта интересов.

Таким образом, манипуляция предстает видом психологического (нефизического) воздействия на человека, осуществляемым

56

-скрытым для того образом,

-с целью возбуждения у этого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями,

-в результате чего воздействующий субъект получает одностороннюю выгоду,

-при этом у объекта воздействия остается иллюзия самостоятельности принятых решений.

Манипуляция определяется лингвистами как воздействие на эмоции и противопоставляется неманипуляции как воздействию на сознание (см., например: Иссерс 1999; Стернин 2001 и др.): сознание есть социальный контакт с самим собой, и, осознавая, индивид может управлять собой (подобно тому, как он управляет другими).

Вто же время, не осознавая, человек теряет такое самоуправление и становится управляемым со стороны, как, например, в случае успешной манипуляции или в одном из измененных состояний сознания – гипнотическом. Использование воздействующим субъектом неосознаваемого содержания психики объекта воздействия происходит в любом случае (любой человек всегда не осознает некоторое психическое содержание), разница лишь в том, что при неманипулятивном воздействии – использование ненамеренно, при манипулятивном – целенаправленно. Что же будет доминировать – осознаваемое или неосознаваемое – при конкретном воздействии зависит не столько от желания воздействующего субъекта и его действий, сколько от степени развитости сознания объекта воздействия или работы внимания. Это – один из факторов, объясняющих разную степень подверженности манипуляции.

Рассмотрим пример, в котором в рамках одной обстановки воздействия представлено неманипулятивное речевое воздействие, результат которого отрицательный, – первая часть, и манипулятивное речевое воздействие (идентифицированное по соответствующей установке и коммуникативной цели субъекта речевого воздействия) с положительным результатом – вторая часть.

Коммуникативное событие из [Рыбаков 1993: 120-122]. Ситуативный контекст: Игорь, Вадим, Шмаков Петр и автор повествования едут в автомобиле Игоря. За несколько минут до этого Игорь никак не мог завести машину: он плохо разбирается в технике. Автор и Шмаков Петр нашли и устранили неисправность и завели машину. Игорь предложил их подвезти до метро: ему было по пути.

Часть 1:

Игорь совсем очухался, то есть принял свой обычный самоуверенный вид. Глядя на него, нельзя было поверить, что за минуту до этого мы со Шмаковым гоняли его, как мышонка. Он сидел развалясь, правил одной рукой. В общем, задавался.

-В какие края? – покровительственно спросил он <Игорь> нас.

-На пляж, в Химки.

-Нашли куда ехать! – засмеялся Игорь. – Толкучка! Я еду в Серебряный бор. Пляж – мечта! У меня там встреча с друзьями.

Вадим вздохнул:

-Тебе хорошо – у тебя машина.

В голосе Вадима слышалась просьба взять и нас с собой. Игорь сделал вид, что не понял.

Часть 2:

Чего не сумел добиться Вадим, сразу добился Шмаков Петр. Что значит практическая сметка! Шмаков иногда меня просто поражает.

-Не доедешь, - равнодушно проговорил Шмаков.

-Почему?

-Бензопровод засорится.

57

-Ты думаешь? – встревожено спросил Игорь и поехал медленнее. Я сразу понял тактику Шмакова Петра и подхватил:

-Конечно. В баке мусор. Где гарантия, что опять не забьется?

Игорь ничего не ответил. Молча ехал до самого метро. С одной стороны, ему не хотелось брать нас с собой. С другой стороны, боялся ехать один. Вдруг что в дороге случится? Что он будет делать без нас? То, что делают все неумехи. Останавливают проходящую машину и просят шофера помочь.

Мы доехали до метро. Игорь нерешительно сказал:

-Между прочим, нам еще немного по дороге.

-Очень интересно! – возразил я и приоткрыл дверцу, собираясь вылезти из машины. – На метро мы через десять минут будем на «Соколе». Охота нам на твоем драндулете тащиться!

-Но зачем вам ехать именно в Химки, - в отчаянии проговорил Игорь, - поедем лучше в Серебряный бор.

-Не знаю, - безразличным голосом протянул я, - как ребята.

-Можно, пожалуй, - сказал Шмаков. – Как, Вадим?

-Что ж, поедем, - согласился Вадим.

Мы поехали в Серебряный бор. Здорово мы разыграли этот спектакль!

Объектом речевого воздействия в данном коммуникативном событии – в обеих его частях – является Игорь. В первой части в роли субъекта воздействия выступает Вадим. Его коммуникативная характеристика: а) целевая – побудить Игоря взять его и товарищей с собой на пляж в Серебряный бор; б) личностно-ролевая: «просящий», признает превосходство объекта речевого воздействия – «вздохнул», «в голосе слышалась просьба». Коммуникативная характеристика Игоря в этой части коммуникативного события: а) личностно-ролевая: самоуверенный – принял свой обычный самоуверенный вид», «сидел развалясь, правил одной рукой», «задавался»; к своим спутникам, в том числе и субъекту речевого воздействия, относится свысока – «покровительственно спросил»; подчеркивает свое превосходство – он едет на «пляжмечту», а его спутники – на «пляж-толкучку»; б) целевая: стремиться поехать на пляж, чтобы встретиться с друзьями, не хочет брать с собой на пляж Вадима, Шмакова Петра и автора повествования (вывод сделан на основании анализа целого эпизода (Рыбаков

1993: 120-127)).

Побуждение Вадима выражено имплицитно: «Тебе хорошо – у тебя машина», произносит со вздохом. Возможность восстановить имплицитное побуждение оформляется интонационно: «в голосе слышалась просьба взять и нас с собой». Однако то, что «нам плохо», не является аргументом мотивации для Игоря, и он делает вид, что не понял имплицитного побуждения Вадима.

Во второй части субъектами речевого воздействия являются сначала Шмаков Петр, затем автор повествования. Петр Шмаков меняет характеристику субъекта воздействия: не «просящий», никак не зависящий и не признающий превосходства над собой объекта речевого воздействия – «равнодушно проговорил». При этом он создает образ себя как человека разбирающегося в автомобилях, беспристрастно рассуждающего о состоянии машины Игоря, тем самым подчеркивая свое превосходство над объектом речевого воздействия, который при этом приобретает личностную характеристику человека, плохо разбирающегося в технике – «неумехи». Шмаков вносит в текущую коммуникативную ситуацию Игоря – «еду в Серебряный бор» – ближайший результат действий объекта речевого воздействия: «не доедешь» – «бензопровод засорится». Страх Игоря перед поломкой машины является мишенью воздействия.

58

Изменение коммуникативного поведения объекта манипуляции – «встревожено спросил и поехал медленнее» – свидетельствует об изменении его коммуникативных характеристик. Второй субъект речевого воздействия продолжает воздействовать тем же способом: «Я сразу понял тактику Шмакова Петра и подхватил: – Конечно. В баке мусор. Где гарантия, что опять не забьется?»

Вкоммуникативной ситуации, где есть манипулятор, разбирающийся в технике и могущий оказать помощь в случае поломки автомобиля, коммуникант-объект манипуляции, нуждающийся в помощи в случае поломки автомобиля, и текущая коммуникативная ситуация с ближайшим результатом – поломкой автомобиля, для Игоря есть мотивация к тому, чтобы взять своих знакомых с собой на пляж в Серебряный бор. При этом никакого подтверждения того, что поломка действительно будет, нет – объект речевого воздействия воспринимает данную информацию благодаря созданному образу субъекта речевого воздействия как эксперта некритично.

Можно сказать, что во второй части произошла подмена невыгодного для субъекта речевого воздействия образа коммуникативной ситуации на выгодный.

Врезультате объект речевого воздействия сам уговаривает своих спутников взять их

ссобой на пляж, совершая нужное тем действие. При этом характеристики объекта и субъекта речевого воздействия сохраняются: Игорь «нерешительно сказал», «отчаянно проговорил», в то время как автор повествования «возразил»: «Очень интересно!» – «и приоткрыл дверцу, собираясь вылезти из машины». При этом он характеризует автомобиль как «драндулет» и противопоставляет якобы невыгодную им езду на машине – «Охота нам на твоем драндулете тащиться!» – езде на метро: «На метро мы через десять минут будем на «Соколе». Остальные участники общения поддерживают созданный образ. Шмаков говорит: «Можно, пожалуй», используя водное слово «пожалуй», выражающее лишь допущение возможного, склонность согласиться; Вадим: «Что ж, поедем», где «что ж» = разговорное «да, приходится согласиться». Их согласие выглядит как одолжение Игорю.

Таким образом, в основе манипуляции – рассогласование рефлексивных установок коммуникантов: первый не анализирует форму получаемых им сообщений, воспринимая коммуникацию как обмен контентом, в то время как второй сознательно отбирает языковую форму и контролирует отбор, тем самым обращая в свою пользу зафиксированные в языке возможности интерпретации действительности и межличностного влияния.

2.Сферы применения и цели манипуляций

Кнесчастью, очень часто мы испытываем сужение сознания: получив сообщение, мы сразу же, с абсолютной уверенностью принимаем для себя одно-единственное его толкование, которое используем как руководство к действию. Часто это происходит потому, что мы из «экономии мышления» следуем стереотипам – привычным штампам, понятиям, укоренившимся предрассудкам.

Из узости взгляда, подчинения хотя бы краткосрочному, на время возникшему стереотипу вытекают тяжелые ошибки и промахи в наших практических действиях.

Среди целей манипуляций Р. Гарифуллин (1995) называет решение собственных проблем (манипулятора): а) удовлетворение материальных и духовных потребностей; б) получение политических и экономических дивидендов; в) внушение преувеличенного представления о себе; г) запугивание; д) хвастовство; и др.

Различные техники манипуляции собеседником в ходе общения начали появляться в середине прошлого века. В числе первых было так называемое нейролингвистическое программирование (НЛП) (см. Бэндлер, Гриндер 1993, 1995; Гордон 1995, Дилтс 2001 и

59

др.), метод, основанный на использовании глубинной и поверхностной структуры высказывания, введенных Н. Хомским (Chomsky 1957, 1968), оказывается вписанным в предлагаемую в данном исследовании теорию речевого воздействия.

Нейро-лингвистическое программирование может пониматься как наука совершенствования личности.

Нейро – говорит об отношении к мышлению или чувственному восприятию – к процессам, протекающим в нервной системе и играющим важную роль в формировании человеческого поведения, а также к нейрологическим процессам в сфере восприятия – зрения, слуха, тактильных ощущений, вкуса и обоняния.

Лингвистический – отсылает нас к языковым моделям, играющим важную роль в достижении взаимопонимания между людьми, на чем, собственно, и держатся все коммуникативные процессы. В самом деле, трудно представить себе сознательное мышление вне связи с языком – как часто мы говорим сами с собой, даем себе советы, ругаем себя за что-то.

Программирование – указывает на тот способ, при помощи которого мы организовываем наше мышление, включая чувства и убеждения, чтобы в конечном итоге достичь поставленных целей.

Как видим, НЛП относится к сфере психолингвистики и, соответственно, оперирует понятиями психологии и языкознания. Из области психологии относящимися к проблеме можно считать мотивацию, теорию интериоризации, теорию внешней и внутренней речи, теорию усвоения информации и переработки ее в знания, внутренний план действий человека и его формирование и т.д. Из области языкознания следует назвать такие вопросы, как разграничение значения и смысла, логические категории мышления и языка, программирование высказывания во внутренней речи и опорная схема и т.д.

Основателями НЛП были Джон Гриндер, в то время ассистент кафедры лингвистики, и Ричард Бэндлер – студент психологического и математического факультетов, интересовавшийся психотерапией. В своих исследованиях они попытались «смоделировать» деятельность трех известных психотерапевтов – Фрица Перлза (основателя гештальт-терапии), Вирджинии Сатир (специалиста в области семейной терапии), и Милтона Эриксона (основателя современной гипнотерапии).

Цель, которую ставили перед собой Гриндер и Бэндлер, состояла в том, чтобы воспроизвести те модели общения, которыми пользовались эти ученые, с тем чтобы попытаться использовать их в работе со своими пациентами. Результатом этого начального этапа исследований явилась не столько целостная теория предмета, сколько некий набор техник, применяемых для повышения эффективности общения, оптимизации процесса обучения, а также для личностного совершенствования в различных областях. Следующий вклад в развитие НЛП был сделан Грегори Бейтсоном, британским антропологом, много работавшим также в сферах психотерапии, кибернетики и биологии. И хотя изначально у исследователей не было намерения разрабатывать еще один самостоятельный метод терапии, НЛП стало довольно быстро развиваться, предлагая людям разнообразные схемы достижения успеха и совершенства в самых разных сферах деятельности.

Таким образом, стало ясно, что НЛП не ограничивается только рамками поведения, оно затрагивает и способ мышления, от которого зависят все наши достижения в целом. Моделируя мыслительный процесс, возникновение и развитие чувств и убеждений, НЛП рассматривает все составляющие человеческого опыта. Но прежде всего НЛП занимается процессами общения – общения человека с самим собою и с другими людьми.

60