новая папка / Моммзен Т. История Рима В 4 томах. / Моммзен Т. История Рима. В 4 томах. Том второй. Кн. 3 продолжение, Кн. 4
..pdfклич глашатая общины: «Смерть похитила воина; кто может, пусть проводит Луция Эмилия, его выносят из его дома». Шествие откры вали толпы плакальщиц, музыкантов и танцовщиков; один из этих последних, в костюме и в маске, изображал умершего; своими жес тами и телодвижениями он старался напомнить толпе хорошо извес тного ей человека. За этим следовала самая величественная и самая оригинальная часть этого церемониала — процессия предков, перед которой до такой степени бледнело все остальное, что настоящие знат ные римляне приказывали своим наследникам ограничиться ею од ною. Мы уже ранее упоминали о том, что римляне имели обыкнове ние хранить у себя восковые раскрашенные лицевые маски тех пред ков, которые были курульными эдилами и занимали одну из высших очередных должностей; эти маски снимались по возможности еще при жизни и нередко принадлежали к периоду царей или к более древ ним временам, а выставлялись они обыкновенно на стенах фамиль ного зала в деревянных нишах и считались самым лучшим украше нием дома. Когда умирал один из членов семейства, то для похорон ной процессии надевали эти маски и соответствовавшие должности костюмы на людей, пригодных кисполнению такой роли, преимуще ственно на актеров; таким образом, умершего сопровождали на ко лесницах до могилы его предки в самых пышных из одеяний, какие они носили при жизни, — триумфатор в вышитой золотом, цензор в пурпуровой, консул в окаймленной пурпуром мантии, с ликторами и другими внешними отличиями их должностей. На погребальных но силках, покрытых тяжелыми пурпуровыми и вышитыми золотом покрывалами и устланных тонким полотном, лежал сам умерший; он был также одет в костюм той высшей должности, какую занимал при жизни, а вокруг него лежали доспехи убитых им врагов и венки, которые были ему поднесены за действительные или за мнимые зас луги. За носилками шли в черных одеяниях без всяких украшений все носившие траур по умершему — сыновья с закутанными головами, дочери без покрывала, родственники и родичи, друзья, клиенты и вольноотпущенники. В таком виде шествие направлялось к торговой площади. Там ставили труп на нога: предки сходили с колесниц и садились в курульные кресла, а сын или ближайший родственник умершего всходили на ораторскую трибуну, для того чтобы перечис лить перед собравшейся толпой имена и подвиги всех вокруг сидя щих лиц и наконец последнего — новоусопшего. Такие обычаи, по жалуй, можно назвать варварскими, а нация, одаренная тонким худо жественным чутьем, конечно, не допустила бы, чтобы такой стран ный способ воскрешать умерших сохранялся вплоть до полного раз вития цивилизации; но грандиозная наивность подобной тризны по усопшему производила глубокое впечатление даже на таких хладнок ровных и очень мало склонных к набожности греков, каким, напри мер, был Полибий. С важной торжественностью, однообразным стро
ем и гордым достоинством римской жизни вполне согласовывалось то, что отжившие поколения как бы продолжали пребывать во плоти среди живых и что, когда пресыщенный трудами и почестями граж данин отходил к своим предкам, эти предки сами появлялись на пуб личной площади, для того чтобы принять его в свою среду.
Но римляне уже достигли на своем пути поворотного пункта. С тех пор как владычество Рима перестало ограничиваться Италией и распространилось далеко на Восток и на Запад, пришел конец старин ному своеобразию италиков, и его на место заступила эллинская циви лизация. Впрочем, Италия находилась под греческим влиянием вооб ще, с тех пор как стала иметь свою историю. Ранее мы уже описыва ли, как юная Греция и юная Италия с некоторой наивностью и ориги нальностью давали одна другой и получали одна от другой духовные стимулы и как в более позднюю эпоху Рим старался преимуществен но внешним образом усвоить язык и изобретения греков для практи ческого употребления. Но эллинизм римлян этого времени был в сущ ности новым явлением как по своим мотивам, так и но своим по следствиям. Римляне стали ощущать потребность в более богатой духовной жизни и как будто стали пугаться своего собственного ду ховного ничтожества; а если даже такие художественно одаренные нации, как английская и немецкая, не пренебрегали в минуты застоя пользоваться в качестве суррогата жалкой французской культурой, то нас не может удивлять, тот факт, что италийская нация с пылким увлечением накинулась теперь как на драгоценные сокровища, так и на пустоцвет умственного развития Эллады. Но в этом развитии было нечто более глубокое и интимное, что неотразимо влекло римлян в пучину эллинизма. Хотя эллинская цивилизация все еще называла себя этим именем, но на деле уже не была таковой, а скорее была гуманистической и космополитической. Она уже разрешила — в ду ховной области вполне, а в политической до некоторой степени — за дачу, как из массы различных национальностей организовать одно целое, а так как Риму приходилось теперь разрешать ту же задачу в более широком объеме, то он и усвоил эллинизм вместе с осталь ным, оставшимся от Александра Великого, наследием. Поэтому с тех пор эллинизм перестал быть только внешним стимулом и еще менее побочным делом, а стал проникать до мозга костей италийской на ции. Полное жизненной силы италийское своеобразие естественно противилось чуждому элементу. Только после самой упорной борь бы италийский крестьянин отступил перед столичным космополитом, и подобно тому как у нас французский фрак вызвал появление немец кой национальной одежды, так и в Риме реакция против эллинизма вызвала то направление, которое в принципе противодействовало гре ческому влиянию способом, незнакомым предшествовавшим столе тиям, и при этом довольно часто впадало в нелепые и смешные край ности.
Не было ни одной сферы человеческой деятельности и человечес кого мышления, в которой не велась бы эта борьба старого с новым. Ее влиянию подчинялась даже политика. Подобно тому как господ ствующей идеей старой школы была боязнь карфагенян, так господ ствующими идеями новой школы были фантастический проект эман сипации эллинов, вполне заслуженный неуспех которого уже был ранее описан, и родственная с этим проектом также эллинская идея соли дарности республик против царей и пропаганды эллинской политики против восточного деспотизма; так, например, обе эти идеи оказали решающее влияние на то, как распорядился Рим с Македонией, и если в проповеди последней из этих идей Катон доходил до смешного, то римляне при случае так же нелепо кокетничали с эллинофильством — так, например, победитель царя Антиоха не только приказал поста вить в Капитолии свою статую в греческом одеянии, но и принял вместо правильного на латинском языке прозвища Asiaticus бессмыс ленное и безграмотное, но зато пышное и почти греческое прозвище Asiagenus*. Еще более важным последствием такого отношения гос подствовавшей нации к эллинизму было то, что латинизация Италии имела успех повсюду, но только не там, где сталкивалась с эллина ми. Уцелевшие от войны греческие города Италии оставались гречес кими. В Апулию, о которой римляне, правда, мало заботились, элли низм окончательно проник, по-видимому, именно в эту эпоху, а мес тная цивилизация там стала на один уровень с отцветавшей эллинс кой. Хотя предания и умалчивают об этом, но многочисленные, сплошь покрытые греческими надписями городские монеты и произ водство раскрашенной глиняной посуды по греческому образцу, про изводившейся во всей Италии только в этом одном месте скорее в пышном и изысканном, чем изящном, вкусе, доказывают, что Апу лия совершенно освоилась с греческими нравами и с греческим ис кусством. Но настоящей ареной борьбы между эллинизмом и его на циональными противниками служили в рассматриваемом периоде области религии, нравов, искусства и литературы, и мы должны по пытаться описать эту великую борьбу принципов, которая велась од новременно в тысяче направлений и которую не легко обнять во всей
еесложности.
Отом, как еще в то время была жива в италиках их старинная безыскусственная вера, свидетельствует то удивление или изумление, которое возбуждала в современных эллинах эта проблема италийской
*Что слово Asiagenus было первоначальным титулом героя Магнезии и его потомков, доказано монетами и надписями; хотя капитолийские фасты и называют его Asiaticus, но это принадлежит к неоднократно замечавшимся следам их позднейшей редакции. Это название могло быть не чем иным, как извращением слова ’Aouxyevp*;, которым оно и заменялось у позднейших писателей; но это слово означает не завоева теля Азии, а азиатского уроженца.
набожности. Во время распри с этолийцами римскому главнокоман дующему пришлось выслушать обвинение в том, что во время сраже ния он ничего не делал, кроме того, что подобно попу молился и совершал жертвоприношения, а Полибий со своим обычным грубова тым здравомыслием указывает своим соотечественникам на пользу такой богобоязненности в политическом отношении и поучает их, что государство не может состоять только из здравомыслящих людей и что ради черни такие церемонии очень целесообразны. Но хотя в Ита лии еще существовала национальная религия, которая в Элладе уже давно принадлежала к разряду древностей, она, видимо, стала пре вращаться в богословие. Начинавшееся окаменение верований едва ли обнаруживалось в чем-либо другом с такою же определенностью, как в изменившемся экономическом положении богослужения и свя щенства. Публичное богослужение не только все более и более ус ложнялось, но прежде всего становилось также все более и более до рогостоящим. Только для такой важной цели, как надзор за устрой ством пиршеств в честь богов, к трем прежним коллегиям авгуров, понтификов и хранителей оракульских изречений была прибавлена в 558 г. четвертая коллегия трех «распорядителей пиршеств» (tres viri epulones). Пировали как следует не только боги, но и их служители, а
вновых учреждениях для этого не было надобности, так как каждая коллегия с усердием и благочестием заботилась обо всем, что каса лось устройства ее пиршеств. Наряду с клерикальными пирушками не было недостатка и в клерикальных привилегиях. Даже во времена самых больших финансовых затруднений жрецы считали себя вправе не участвовать в уплате общественных податей, и только после очень горячих споров удалось принудить их к уплате числившихся на них недоимок (558). Как для всей общины, так и для частных людей бла гочестие становилось все более и более дорогой статьей расходов. Обыкновение учреждать богоугодные заведения и вообще принимать на себя на долгое время денежные обязательства для религиозных целей было распространено у римлян так же, как и в настоящее время
вкатолических странах; эти обязательства стали ложиться крайне тя желым бременем на имущества, в особенности с тех пор как понти фики, которые были и высшим духовным и высшим юридическим авторитетом в общине, стали смотреть на них как на имущественную повинность, переходившую по закону на каждого, кто получал име ние по наследству или приобретя его каким-либо другим способом; поэтому выражение «наследство без жертвенных обязательств» вош ло у римлян в поговорку, вроде того, как у нас говорится: «роза без шипов». Обет жертвовать десятой долей своего имущества был та ким обыкновенным делом, что в исполнение его раза два в месяц устраивалось в Риме на воловьем рынке публичное угощенье. Вместе
свосточным культом матери богов вошел в Риме в обычай в числе прочих благочестивых безобразий ежегодно повторявшийся в поло
женные дни сбор по домам копеечных подаяний (stipem cogere). На конец низший разряд жрецов и прорицателей, конечно, ничего не де лал даром, и, без сомнения, то было непосредственным заимствова нием из жизни, когда на римской сцене в интимном разговоре супру гов об издержках на кухню, на повивальную бабку и на подарки появ лялась и следующая статья благочестивых расходов: «Мне также, муж мой, что-нибудь нужно на следующий праздник для привратницы, для гадалки, для толковательницы снов и для прозорливицы, посмот ри, как она глядит на меня! Было бы стыдно ничего ей не послать. Но и жрице я должна дать порядочную толику».
Хотя у римлян того времени и не было сотворено бога злата, по добного ранее сотворенному богу серебра, но на самом деле он гос подствовал как в высших, так и в низших сферах их религиозной жизни. Умеренность экономических требований, которою издавна гордилась латинская религия, исчезла безвозвратно. Но вместе с тем исчезла и ее старинная простота. Помесь разума и веры — теология — уже трудилась над тем, чтобы шести в старинную народную религию свою утомительную пространность и свое торжественное бессмыслие и изгнать из нее ее прежний дух. Так, например, перечисление обя занностей и прав юпитерова жреца вполне подходила бы для талму да. Вполне понятное правило, что богам может быть приятен только безошибочно исполненный религиозный долг, было доведено на прак тике до такой крайности, что принесение только одной жертвы вслед ствие повторявшихся недосмотров возобновлялось до тридцати раз сряду, а если во время публичных игр, тоже бывших своего рода бо гослужением, распоряжавшееся ими должностное лицо говорило не то, что полагалось, или делало какой-нибудь промах, или если музы ка делала не вовремя паузу, то игры считались несостоявшимися и начинались сызнова иногда до семи раз. Эти преувеличения добросо вестности были доказательством того, что она уже застыла, а выз ванная ими реакция, выражавшаяся в равнодушии и в неверии, не заставила себя ждать. Еще во время первой пунической войны (505) был такой случай, когда сам консул публично насмехался над ауспи циями, к которым следовало обратиться за указаниями перед битвой, правда, этот консул принадлежал к особенному роду Клавдиев, опе редившему свой век и в добре и в зле. В конце этого периода уже слышались жалобы на то, что к учению авгуров стали относиться с пренебрежением и что, по словам Катона, многое из птицеведения и птицевидения было предано забвению по небрежности коллегии. Та кой авгур, как Луций Павел, для которого жречество было наукой, а не титулом, уже составлял редкое исключение, да и не мог им не быть в такое время, когда правительство все более явно и беззастен чиво пользовалось ауспициями для достижения своих политических целей, т. е. смотрело на народную религию согласно с воззрениями Полибия как на суеверия, с помощью которых можно морочить тол
°<т 186
пу. На столь хорошо подготовленной почве эллинское безверие на шло для себя путь открытым. После того как римляне начали интере соваться всякими художественными произведениями, священные изображения богов еще во времена Катона стали служить в покоях богатых людей украшениями наравне с остальной домашней утварью. Еще более опасные раны нанесла религии зарождавшаяся литерату ра. Впрочем, она не осмеливалась нападать открыто, а то, что ею было прибавлено к религиозным представлениям, как например со зданный Энием в подражание греческому Урану отец римского Са турна Целус, носило на себе эллинский отпечаток, но не имело боль шого значения. Напротив того, важные последствия имело распрост ранение в Риме учений Эпихарма и Эвгемера. Поэтическая филосо фия, которую позднейшие пифагорейцы заимствовали из произведе ний древнего сицилийского сочинителя комедий, уроженца Мегары Эпихарма (около 280 г.), или, вернее, которую они ему в основной части приписывали, видела в греческих богах олицетворение элемен тов природы, например, в Зевсе — воздух, в душе — солнечную пы линку и т. д .; поскольку эта натурфилософия подобно позднейшему учению стоиков была родственна римской религии в самых общих основных чертах, она была способна совершенно растворить народ ную религию, облекая ее образы в аллегорическую форму. Попыткой разложить религию путем ее исторического освещения были «священ ные мемуары» Эвгемера Мессенского (около 450 г.); в форме описа ния странствований автора по чудесным чужим краям там давался фундаментальный и документальный обзор всех ходячихрассказов о так называемых богах, ав итоге выходило, что богов и не было и нет. Для характеристики этого сочинения достаточно указать на то, что рассказ о Кроносе, проглатывавшем своих детей, оно объясняет лю доедством, которое существовало в самые древние времена и было уничтожено царем Зевсом. Несмотря на нелепость и тенденциозность или же благодаря им, это сочинение имело в Греции незаслуженный успех и при содействии ходячих философских идей окончательно по хоронило там уже мертвую религию. Замечательным признаком яв ного и ясно сознаваемого антагонизма между религией и новой лите ратурой было то, что Энний перевел на латинский язык эти заведомо разлагающие произведения Эпихарма и Эвгемера. Переводчики мог ли оправдываться перед римской полицией тем, что нападения были направлены только на греческих богов, а не на латинских, но необос нованность такой отговорки была очевидна. Катон был со своей точ ки зрения совершенно прав, когда со свойственной ему язвительнос тью преследовал такие тенденции повсюду, где их усматривал, и ког да называл Сократа развратителем нравов и безбожником.
Таким образом, древняя народная религия, видимо, приходила в упадок, и, когда почва оказалась расчищенной от пней первобытных гигантов, она покрылась быстро разраставшимся колючим кустарни
ком и до тех пор еще невиданной сорной травой. Народное суеверие и иноземная лжемудрость переплетались и сталкивались одно с дру гим. Ни одно из италийских племен не избежало превращения ста рых верований в новые суеверия. У этрусков процветало изучение кишок и молниеведение, а у сабеллов и в особенности у морсов — свободное искусство наблюдения за полетом птиц и заклинания змей. Подобные явления встречаются, хотя и не так часто, даже у латинс кой нации и даже в самом Риме — таковы были пренестинские изре чения о будущей судьбе и имевшее место в 573 г. в Риме замечатель ное открытие гробницы царя Нумы и оставшихся после него сочине ний, где будто бы предписывалось совершение неслыханных и стран ных богослужебных обрядов. Ревнители веры, к своему сожалению, ничего более не узнали, они даже не узнали того, что эти книги име ли вид совершенно новых, так как сенат наложил руку на это сокро вище и приказал бросить свертки в огонь. Отсюда видно, что местная фабрикация была в состоянии вполне удовлетворять всякий умерен ный спрос на нелепости, но этим далеко не довольствовались. Элли низм того времени, уже утративший свою национальность и пропи тавшийся восточной мистикой, заносил в Италию как безверие, так и суеверие в их самых вредных и самых опасных видах, а это шарла танство было особенно привлекательно именно потому, что было чу жеземным. Халдейские астрологи и составители гороскопов еще в VI в. распространились по всей Италии; но еще гораздо более важ ным и даже составляющим эпоху во всемирной истории был тот факт, что в последние тяжелые годы войны с Ганнибалом (550) правитель ство было вынуждено согласиться на принятие фригийской матери богов в число публично признанных божеств римской общины. По этому случаю было отправлено особое посольство в страну малоази атских кельтов в город Пессин, а простой булыжник, который был великодушно предоставлен иноземцам местными жрецами в качестве настоящей материи Кибелы, был принят римской общиной с небыва лой пышностью; в воспоминание об этом радостном событии даже были устроены в высшем обществе клубы, в которых члены пооче редно угощали друг друга, что, по-видимому, немало содействовало начинавшемуся образованию клик. С уступкой римлянам этого куль та Кибелы восточное богопочитание заняло официальное положение в Риме; хотя правительство еще строго наблюдало за тем, чтобы ос копленные жрецы новой богини, называвшиеся кельтами (galli), дей ствительно были из кельтов, и хотя еще никто из римских граждан не подвергал себя этому благочестивому оскоплению, все-таки пышная обстановка великой матери с ее одетыми в восточные наряды жреца ми, которые шествовали с главным евнухом во главе по городским улицам под звуки чужеземной музыки флейт и литавров, останавли ваясь у каждого дома для сбора подаяний, и вообще вся чувственно монашеская суета этих обрядов имели большое влияние на настрое
ние умов и на воззрения народа. Результаты, к которым это привело, не заставили себя долго ждать и оказались слишком ужасны. По про шествии нескольких лет (568) до римских властей дошли сведения о самых возмутительных делах, совершавшихся под личиной благоче стия: обычай устраивать тайные ночные празднества в честь бога Вак ха, занесенный каким-то греческим попом в Этрурию, подобно рако вой опухоли все разъедая вокруг себя, быстро проник в Рим и распро странился по всей Италии, повсюду внося в семьи разлад и вызывая самые ужасные преступления — неслыханное распутство, подлоги за вещаний и отравления. Более 7 тыс. чел. попали этим путем под уго ловный суд и в большинстве своем были приговорены к смертной казни, а на будущее время были обнародованы строгие предписания, тем не менее правительство не было в состояния положить конец это му злу, и по прошествии шести лет (574) заведовавшее этими делами должностное лицо жаловалось, что еще 3 тыс. чел. были подвергну ты наказанию, а конца все еще не предвиделось. Конечно, все здраво мыслящие люди единогласно осуждали это притворное благочестие, столь же нелепое, сколь и вредное для общества; приверженцы ста рых верований были заодно в этом случае со сторонниками эллинско го просвещения как в своих насмешках, так и в своем негодовании. В наставлениях своему эконому Катон наказывал «без ведома и без раз решения владельца не приносить никаких жертв и не дозволять дру гим приносить за себя жертвы иначе как на домашнем алтаре, а в полевой праздник — на полевом алтаре и не обращаться за советами ни к гадателям по внутренностям животных, ни к знахарям, ни к халдеям». И известный вопрос, что делает жрец, чтобы удержаться от смеха при встрече с товарищем, принадлежит Катону, а относился он первоначально к этрусским гадателям по внутренностям. Почти в том же смысле и в чисто эврипидовском стиле Энний порицает ни щенствующих прорицателей и их сторонников: «Эти суеверные жре цы и наглые прорицатели, кто лишившись рассудка, кто по лености, кто под гнетом нужды, хотят указывать другим путь, на котором сами теряются, и сулят сокровища тем, у кого сами выпрашивают копейку».
Но в такие времена рассудку заранее суждено не иметь успеха в его борьбе с безрассудством. Правительство, конечно, принимало меры предосторожности: благочестивые мошенники подвергались полицей ским наказаниям и высылались; всякое иноземное богопочитание, на которое не было дано специального разрешения, было запрещено; даже сравнительно невинное испрашивание оракульских изречений в Пренесте было запрещено властями еще в 512 г., а участие в тайных сход ках, как уже было ранее нами замечено, строго преследовалось. Но когда люди совершенно обезумели, никакие предписания высшей власти уже не в состоянии возвратить им рассудок. Впрочем, из всего сказанного также видно, до какой степени правительство было вы
нуждено делать уступки или по крайней мере действительно их дела ло. Пожалуй, еще можно отнести к числу древнейших безвредных и сравнительно мало интересных заимствований от иноземцев и римс кий обычай обращаться в известных случаях к этрусским мудрецам за указаниями по государственным вопросам и меры, которые при нимались правительством для сохранения преданий этрусской муд рости в знатных этрусских семьях, и допущение вовсе небезнравствен ного и ограничивавшегося одними женщинами тайного служения Деметре. Но допущение культа матери богов было прискорбным до казательством того, что правительство чувствовало себя бессильным для борьбы с новым суеверием, а может быть, и того, что оно само глубоко в нем погрязло; нельзя не видеть непростительной небреж ности или чего-нибудь худшего и в том, что против такого явного зла, каквакханалии, правительственные власти стали принимать меры очень не скоро и то лишь вследствие случайного доноса.
Дошедшее до нас описание образа жизни Катона Старшего дает нам в своих главных чертах понятие о том, как, по мнению почтен ных граждан того времени, должна была складываться частная жизнь римлян. Как ни был Катон деятелен в качестве государственного че ловека, адвоката, писателя и спекулянта, все-таки семейная жизнь была главным средоточием его существования —он полагал, что луч ше быть хорошим супругом, чем великим сенатором. Его домашняя дисциплина была строга. Его прислуга не смела без разрешения вы ходить из дома и болтать с посторонними людьми о домашних де лах. Тяжелые наказания налагались не по личному произволу, а пу тем чего-то, похожего на судебное разбирательство; о том, как строго за все взыскивалось, можно составить себе понятие по тому факту, что один из рабов Катона повесился вследствие того, что заключил без ведома господина какую-то торговую сделку, о которой дошел слух до Катона. За небольшие проступки, например, за недосмотр во время прислуживания за столом, консуляр обыкновенно собственно ручно давал после обеда провинившемуся заслуженное число ударов ремнем. Не в меньшей строгости держал он и жену и детей, но дости гал здесь цели иным способом, так как почитал за грех налагать руки на взрослых детей и на жену, как на рабов. В отношении выбора жены он не одобрял женитьбы из-за денег, а советовал обращать внимание на хорошее происхождение; впрочем, сам он женился в старости на дочери одного из своих бедных клиентов. На воздержание со стороны мужа он смотрел так, как на него смотрят повсюду, где существует рабство, а законную жену считал лишь необходимым злом. Его сочи нения переполнены нападками на прекрасный пол, который болтлив и жаден до нарядов и которым трудно управлять. «Все женщины до кучливы и тщеславны, — думал старик, — если бы мужчины могли обходиться без женщин, наша жизнь, вероятно, была бы менее нече стива». Воспитание же законных детей он принимал близко к сердцу
и считал его долгом чести, а жена имела в его глазах значение только ради детей. Она обычно сама кормила новорожденных детей, а если иногда и брала в кормилицы рабынь, то и сама кормила собственной грудью рабских детей — один из немногих примеров, обнаруживаю щих желание облегчить положение рабов человечным обхождением, общностью материнских забот и молочным братством. При мытье и пеленании детей старый полководец по мере возможности присут ствовал лично. Он тщательно оберегал душевную чистоту своих де тей; он уверял, что как в присутствии весталок, так и в присутствии своих детей он всегда старался не проронить никакого неприличного слова и никогда не обнимал в присутствии дочери ее мать, кроме того случая, когда эта последняя испугалась грозы. Воспитание сына со ставляет самую прекрасную сторону его разнообразной и во многих отношениях достойной уважения деятельности. Верный своему прин ципу, что краснощекий мальчик лучше бледнолицего, старый солдат сам занимался с сыном всеми гимнастическими упражнениями, учил его бороться, ездить верхом, плавать, фехтовать, выносить жару и стужу. Но вместе с тем он вполне правильно полагал, что уже про шло то время, когда для римлянина было достаточно быть хорошим землепашцем и хорошим солдатом, и понимал, как было бы вредно для ребенка, если бы он впоследствии распознал раба в том самом наставнике, который журил и наказывал его и внушал ему уважение. Поэтому он сам учил мальчика тому, чему обычно учили римляне, — чтению, письму и отечественному законодательству; в поздние годы своей жизни он даже настолько преуспел в общем образовании элли нов, что был в состоянии передать из него все, что считал полезным, сыну на родном языке. И все его литературные труды предназнача лись главным образом для сына, а свое историческое сочинение он собственноручно переписал для него четкими буквами. Он вел про стой и бережливый образ жизни. Его строгая расчетливость не допус кала никаких трат на роскошь. Ни один из его рабов не стоил ему дороже 1 500 динариев (460 талеров) и ни одно платье дороже 100 динариев (30 талеров); в его доме не было ни одного ковра, а стены комнат долго оставались без штукатурки. Он обычно ел и пил то же, что ела и пила его прислуга, и не допускал, чтобы расход чистыми деньгами превышал 30 ассов (21 зильбергрош); во время войны за его столом даже не подавалось вина, а пил он воду или иногда воду с уксусом. Наряду с этим он не был врагом пирушек: и в столице со своими клубными товарищами и в деревне с соседями он любил по долгу сидеть за столом, а так как его разносторонняя опытность и находчивое остроумие делали его приятным собеседником, то он не отказывался ни от игры в кости, ни от кубка вина и даже в своем сочинении о сельском хозяйстве сообщил в числе других лекарств одно испытанное домашнее средство на случай, если за обедом было слишком много съедено и выпито. Вся его жизнь до самой глубокой