новая папка / Моммзен Т. История Рима В 4 томах. / Моммзен Т. История Рима. В 4 томах. Том второй. Кн. 3 продолжение, Кн. 4

самой Греции, как в Египте, так и в Риме, греческое влияние распрост­ ранялось прямо или косвенно произведениями Эврипида.

Эврипидовский эллинизм проникал в Рим самыми разнообраз­ ными путями и, может быть, более быстро приобретал там глубокое влияние косвенным образом, чем прямо в переводной форме. Траги­ ческая сцена открылась в Риме не позднее комической, но развитию трагедии препятствовали как несравненно более значительные издер­ жки на сценическую постановку трагедий (эти издержки, без сомне­ ния, принимались в соображение, по крайней мере во время войны с Ганнибалом), так и характер публики. В плавтовских комедиях не часто делаются намеки на трагедии, да и все намеки этого рода могли быть заимствованы из оригиналов. Первым и единственным имев­ шим успех трагическим писателем того времени был младший совре­ менник Невия и Плавта, Квинт Энний (515—585); на его пьесы сочи­ нялись пародии даже тогдашними комическими писателями, а по­ томство интересовалось сценическим представлением этих пьес и дек­ ламировало их. С трагической сценой римлян мы не так хорошо зна­ комы, как с комической; но в общем итоге в первой повторяются те же явления, какие были нами замечены во второй. Репертуар в сущ­ ности составлялся также из переводов греческих пьес. Сюжеты выби­ рались главным образом из осады Трои и из непосредственно связан­ ных с этой осадой легенд, очевидно, по той причине, что школьное образование знакомило римлян только с этим циклом мифических сказаний; при этом преобладали чувственно жестокие мотивы — убий­ ство матери или детей в «Эвменидах», «Алкмеоне», «Кресфонте», «Меланиппе», «Медее», принесение дев в жертву в «Поликсене», «Эрехтидах», «Андромеде», «Ифигении», и нам невольно приходит на ум, что публика этих трагедий привыкла смотреть на бой гладиаторов. Роли женщин и привидений, по-видимому, производили наиболее глубокое впечатление. Кроме устранения масок самое замечательное отступление римских переделок от оригиналов заключалось в том, что касалось хора. В римском театре, устроенном главным образом для комических бесхорных пьес, не было такого особого места для пляски (orchestra) с алтарем посредине, на каком помещался гречес­ кий хор, а если и было такое место, то оно служило римлянам чем-то вроде партера; поэтому в Риме пришлось во всяком случае отбросить художественно расчлененный и перемешанный с музыкой и деклама­ цией хоровой танец, а хор хотя и остался, но уже не имел большого значения. Что касается деталей, то, конечно, не было недостатка ни в отступлениях от стихотворного размера, ни в сокращениях, ни в иска­ жениях; так, например, в латинской переделке зврипидовской Ифигении из женского хора сделан солдатский хор по образцу ли какойнибудь другой комедии, или по собственной изобретательности пере­ делывателя. Латинские трагедии VI в. нельзя назвать хорошими пе­

реводами по нашим понятиям*; однако трагедии Энния, по всей ве­ роятности, были гораздо менее искаженными копиями эврипидовских оригиналов, чем плавтовские комедии — менандровских.

Историческое значение греческой трагедии в Риме и ее влияние были совершенно однородны со значением и влиянием греческой ко­ медии, а если заимствованное от эллинов направление было в траге­ дии менее чувствительным и более чистым (что было последствием различия между этими двумя родами поэзии), зато антинациональ­ ное и сознательно стремившееся к пропаганде направление еще го­ раздо решительнее сказывалось и в трагической сцене того времени,

* Для сравнения приведем начало эврипидовской «Медеи» и энниевской:

Mrj8£ix ябруои<; yqq ёяХеш ТсоХк1а<; Colchis, imperio regis Peliae, per

да моя госпожа Медея не отплыла бы руно! Тогда моя госпожа Медея не

В отступлениях перевода от оригинала поучительны не только тав­ тология и перифразы, но также устранение или опущение мало знако­ мых мифологических названий, как, например, Симплегадов, Иолкской земли и Арго. Впрочем, у Энния редко встречается неверное пони­ мание подлинника.

и в главном ее представителе — Эннии. Этот едва ли самый значи­ тельный, но, конечно, самый влиятельный из поэтов VI в. был по своему происхождению не латин, а полугрек. Он был родом из Мессапии и получил эллинское образование; на тридцать пятом году жизни он переехал в Рим и жил там сначала в качестве переселенца, а с 570 г. в качестве гражданина в стесненных обстоятельствах частью преподаванием языков латинского и греческого, частью доходами от своих пьес, частью подарками от тех римских вельмож, которые по­ добно Публию Сципиону, Титу Фламинину и Марку Фульвию Нобилиору оказывали покровительство новому эллинизму и награждали поэта, воспевавшего и их самих, и их предков; некоторых из этих вельмож Энний даже сопровождал в походах в качестве придворного поэта, которому как бы заранее было заказано прославлять будущие великие подвиги. Он сам изящно описал те качества, которые требо­ вались от призванного к такой роли клиента*. Будучи космополитом

ипо происхождению и по общественному положению, он умел при­ меняться ко всяким национальностям, среди которых ему приходи­ лось жить, — к греческой, латинской и даже оскской, но не отдавался всецело ни одной из них; и в то время как у более древних римских поэтов эллинизм был не столько ясно сознаваемой целью, сколько последствием их поэтической деятельности, отчего они более или менее пытались стать на национальную почву, Энний, напротив того,

сзамечательной ясностью сознавал свои революционные тенденции

иоткрыто старался распространять среди италиков новые эллинские идеи. Самым удобным орудием служила для него трагедия. Дошед­ шие до нас отрывки из его трагедий свидетельствуют о том, что он

*Древние, конечно, были правы, считая за собственную характеристику поэта то место в седьмой книге Летописи, где консул призывает к себе поверенного, «с которым он охотно и часто делил и стол, и беседу, и обсужденье своих дел, когда возвращался домой утомленный важны­ ми делами, о которых совещался в течение большей части дня на пло­ щади или в высокочтимом сенате, которому мог сообщать и важное, и пустое, и забавное и, если бы то было возможно, зараз передавать и беззаботно поверять все, что говорится между людьми и хорошего и дурного, который делил с ним много радостных минут и дома и вне дома, который никогда не вовлекался постыдным советом в дурное дело из легкомыслия или из злобы; это был человек сведущий, пре­ данный, приятный, красно говоривший и всегда веселый; он умел го­ ворить разумно и сжато в должное время и именно то, что следует; в сношениях был приятен и был сведущ в том, что уже отжило, так как годы познакомили его с нравами и его времени н прошлых времен и также с многоразличными законами и божескими и человеческими; а то, что он слышал, он умел и передать и умолчать». В предпоследней строке, вероятно, следовало писать: imiltanun гегшп leges divumque hominumque.

последнего национального элемента — сатурнийского стихотворного размера, и его замена греческим гекзаметром. «Многообразный» поэт исполнил все эти задачи одинаково безупречно; он сумел выработать гекзаметры из языка, которому вовсе не были свойственны дактили, и, не нарушая естественного течения речи, уверенно и свободно справ­ лялся с непривычными размерами и формами; все это свидетельствует о его необычайной, скорее греческой, чем римской, способности вла­ деть языком*; а то, что у него попадается неблагозвучного, оскорбля­ ет наш слух гораздо чаще греческими изощренными оборотами речи**, чем римскою грубостью. Энний был не великий поэт, а одаренный приятным и светлым талантом человек, у которого было много силь­ ной поэтической восприимчивости; впрочем, чтобы сознавать себя по­ этом, он нуждался в поэтических котурнах, и у него вовсе не было комической жилки. Понятны гордость, с которой подражавший эл­

*Следующие превосходные по форме и по содержанию стихи находятся в переделке эврипидовского «Феникса»:

«Но муж должен вдохновляться истинным мужеством и напере­ кор противникам бесстрашно вести виновного на суд; в том и зак­ лючается свобода, что у человека бьется в груди чистое и непоко­ лебимое сердце; иначе преступное деяние остается скрытым во мраке».

В «Сципионе», по всей вероятности включенном в собрание раз­ ных стихотворений, находятся следующие живописные строки:

«...mundus caeli vastus constitit silentio;

Et Neptunus saevus undis asperis pausam dedit, Sol equis iter repressit ungulis volantibus, Constitere amnes perennes, arbores, vento vacant».

(Юпитер подает знак; в обширных небесных пространствах все смолк­ ло; яростный Нептун прекратил бушеванье морских волн; солнце сдер­ жало своих быстроногих коней; реки перестали течь, ветер не шевелит деревьев.)

Последняя строка дает нам понятие о том, как поэт отделывал свои оригинальные стихотворения; она не что иное, как переделка сле­ дующих слов, произносимых очевидцем борьбы Гефеста со Скамандром в трагедии «Освобождение Гектора», которая, вероятно, первона­ чально была произведением Софокла:

«Constitit credo Scamander, arbores vento vacant».

(Умолк, смотри, Скамандр, ветер не шевелит деревьев). Мотив же за­ имствован из Илиады, 21, 381.

** Так, например, читаем в «Фениксе»:

«...stultus est, qui cupita cupiens cupienter cupit». (глуп, кто желает желанное, еще более желая, желает).

Иэто еще не самое нелепое из подобных безобразий. Встречаются

иакростихи (С/с, De div., 2, 54, III).

линам поэт относился к диким мелодиям, которые «когда-то пели фавны и барды», и воодушевление, с которым он превозносит свою собственную художественную поэзию:

«Приветствую тебя, поэт Энний! Из глубины твоей души ты изли­ ваешь для смертных пламенные песнопения».

Этот талантливый человек сознавал, что плывет на всех парусах; с тех пор греческая трагедия сделалась и осталась достоянием латин­ ской нации. Другой, более смелый пловец стремился к более высо­ кой цели путем более уединенным и при менее благоприятном ветре. Невий не только переделывал для римской сцены греческие трагедии подобно Эннию, хотя и с гораздо меньшим успехом, но также пытал­ ся самостоятельно создать серьезную национальную драму (fabula praetextata). На этом пути он не встретил внешних препятствий; для национальных римских пьес он брал свои сюжеты как из римских легенд, так и из современной римской истории. К этому разряду пьес принадлежат: «Воспитание Ромула и Рема», или «Волк», где прослав­ лялась победа, одержанная в 532 г. Марцеллом над кельтами. По его примеру и Энний изобразил в «Амбракик» осаду города, которую про­ изводил в 565 г. его покровитель Нобилиор и которая происходила на его глазах. Однако число таких национальных драм было незначи­ тельно, и пьесы этого рода скоро сошли со сцены: скудные римские легенды и бесцветная история Рима не могли долго выдерживать кон­ куренцию эллинского цикла легенд. О поэтическом содержании пьес мы уже не можем составить себе никакого понятия, но если мы при­ мем в соображение их общую поэтическую тенденцию, то мы придем к убеждению, что в римской литературе немного найдется таких ге­ ниальных попыток, как создание римской национальной драмы. Толь­ ко греческие трагедии того древнейшего периода, когда сильнее чув­ ствовалась близость богов, только такие поэты, как Фринних и Эс­ хил, имели смелость выставлять на театральной сцене наряду с под­ вигами легендарных времен и те подвиги, которые им приходилось лично созерцать или в которых им приходилось лично участвовать; а если где-либо живо рисуются перед нами Пунические войны и их вли­ яние, то именно там, где поэт, подобно Эсхилу сам участвовавший в тех битвах, которые воспевал, выводит римских царей и консулов на ту театральную сцену, на которой публика привыкла видеть только богов и героев.

В течение этой же эпохи возникла в Риме и речитативная поэзия; еще Ливий ввел в Риме обыкновение, заменявшее у древних нынеш­ ние публикации, — прочитывать перед публикой свои произведения; по крайней мере сам он прочитывал свои сочинения у себя в школе. Так как в этих случаях стихотворство не имело целью заработать на­ сущный хлеб или по крайней мере стремилось к этой цели не прямо,

то эта отрасль стихотворной деятельности не была в общественном мнении на таком же дурном счету, как сочинение пьес для театра; в конце этой эпохи некоторые из знатных римлян уже публично высту­ пали в качествепоэтов этого разряда*. Впрочем, речитативной поэзи­ ей занимались преимущественно те же самые писатели, которые за­ нимались сценической поэзией, и первая играла рядом с последней второстепенную роль, да и вообще в то время еще была в Риме очень немногочисленна такая публика, которую могло интересовать чтение стихотворных произведений. Самых немногочисленных представи­ телей имела лирическая, дидактическая и эпиграмматическая поэзия. Едва ли можно относить к настоящей литературе те религиозные праз­ дничные гимны, авторы которых, однако, уже считались достойны­ ми упоминания в летописях того времени, и те монументальные над­ писи на храмах и на гробницах, которые неизменно придерживались сатурнийского стихотворного размера. Все, что в этой литературе при­ надлежало к малым поэтическим формам, вообще носило — даже у Невия — название сатуры; это название первоначально обозначало те старинные сценические стихотворения, вкоторых вовсе не было дра­ матического действия и которые со времен Ливия были вытеснены со сцены греческой драмой; а теперь в применении к речитативной по­ эзии оно до некоторой степени соответствовало нашим так называе­ мым «смешанным стихотворениям» и подобно этим последним не обозначало в искусстве никакого особого вида или размера, относи­ лось ко всяким неэпическим и недраматическим стихотворениям лю­ бого, большею частью субъективного содержания и любой формы. Кроме катоновской «Поэмы о нравах», о которой мы будем говорить ниже и которая была написана сатурнийскими стихами, вероятно, в связи с более древними началами национальной дидактической по­ эзии, сюда относятся в частности мелкие стихотворения Энния, кото­ рые этот плодовитый писатель частью помещал в своем сборнике са­ тур, частью издавал отдельно, а именно: коротенькие повествова­ тельные стихотворения с сюжетом, заимствованным из нацио­ нальных легенд или из современной истории, переделки эвгемеровского религиозного романа, натурфилософские стихотворения, хо­ дившие под именем Эпихарма, и гастрономические стихи Архестрата Гельского, воспевавшего высшее поваренное искусство; кроме того, диалог между жизнью и смертью, эзоповские басни, сборник нравоучительных изречений, мелкие пародии и эпиграммы; конеч­

*Кроме Катона нам известны принадлежавшие той же эпохе имена еще двух «консуляров и поэтов» (Sveton.t Vita Terent., 4) — Квинта Лабеона, который был консулом 571 г., и Марка Попилия, который был консулом 581 г. Но остается невыясненным, были ли опубликованы их стихотворения. Даже относительно произведений Катона это ка­ жется сомнительным.

но, все это мелочи, но они свидетельствуют и о многосторонности и о дидактически-новаторской тенденции поэта, который, очевидно, мог позволять себе разные вольности в этой сфере, не подчинявшейся цензорскому надзору.

Более важное и поэтическое и историческое значение имела по­ пытка излагать отечественную летопись стихами. И в этом деле по­ чин принадлежит Невию, который облек в поэтическую форму все, что было и в легендарной и в современной истории годного для по­ следовательного повествования: полупрозаическим национальным сатурнийским размером он описал (все рассказывая в настоящем вре­ мени) первую пуническую войну просто и ясно, так, как было дело, не пренебрегая ничем, что могло бы казаться непоэтичным, и не при­ бегая —в особенности при описании исторической эпохи — ни к вы­ сокопарным выражениям, ни даже к каким-либо поэтическим укра­ шениям*. Об этом произведении можно сказать то же самое, что уже было нами сказано о национальной драме того же писателя. Эпичес­ кая поэзия греков, точно так же как и трагическая, относится по сво­ ему содержанию всецело к героическим временам, поэтому попытка осветить современные события блеском поэзии отличалась новизною и имела важное значение по тем мотивам, которые ее вызвали. Если хроника Невия и была по своей внешней форме немного лучше тех средневековых рифмованных хроник, с которыми она во многих от­ ношениях имеет большое сходство, все-таки поэт, конечно, имел пол­ ное право смотреть на это свое произведение с особым удовлетворе­ нием. В эпоху, когда еще не было никакой исторической литературы, за исключением официальных заметок, было немаловажной заслу­

*Следующие отрывки могут дать нам понятие о тоне всего сочинения. О Дидоне Невий говоритг

«Ласково и хитро допрашивает она Энея, как он покинул город Трою».

И далее:

«Царь Амулий возносит руки к небесам, благодаря богов». В одной речи достоин внимания косвенный способ выражения:

«Если бы они оставили тех храбрых людей без помощи, то это было бы позором для народа из рода в род».

Относительно высадки в Мальте в 498 г. он говорит:

«Римлянин отправляется в Мелиту, все жжет, опустошает и разо­ ряет на этом, еще никем не тронутом острове и совершенно ис­ требляет врагов».

И наконец о мире, которым окончилась война из-за обладания Сици­ лией:

«Положено дарами умилостивить Лутация; сверх того он требует, чтобы возвратили многих пленников из Сицилии и чтобы также возвратили заложников*.

гой то, что Невий составил для своих соотечественников последова­ тельное описание событий как своего времени, так и прошлых вре­ мен и сверх того наглядно представил им в драматической форме выдающиеся моменты из их истории.

Энний взялся за ту же задачу, что и Невий; ко при единстве со­ держания еще ярче обнаруживалось политическое и поэтическое раз­ личие между поэтом национальным и поэтом антинациональным. Невий искал для нового содержания новой формы, а Энний вставлял или втискивал это содержание в формы эллинского эпоса. Гекзаметр заменяет у него сатурнийский стихотворный размер, а манера гомеридов прибегать к разным прикрасам и выставлять предмет рассказа с пластической наглядностью заменяет у него безыскусственное ис­ торическое повествование. Повсюду, где это оказывается уместным, он просто переводит Гомера; так, например, погребение тех, кто пал под Гераклеей, описано у него по образцу погребения Патрокла, а под шлемом сражающегося с истрийцамк военного трибуна Марка Ливия Столона кроется не кто иной, как гомеровский Аякс; читатель не об­ ходится и без гомеровского воззвания к музам. Эпический механизм в полном ходу; так, например, после битвы при Каннах Юнона на собрании всех богов прощает римлян, а Юпитер обещает им оконча­ тельную победу над карфагенянами, предварительно испросив на то согласие своей супруги. В своей «Летописи» Энний не изменяет ни своим стремлениям к новизне, ни своим эллинским тенденциям. От­ печаток этих тенденций заметен уже на чисто декоративном описа­ нии мира богов. В замечательном видении, которым начинается по­ эма, рассказывается совершенно в духе пифагорейцев, что душа, оби­ тающая теперь в теле Квинта Энния, прежде жила в Гомере и еще ранее — в павлине, и вслед затем уже совершенно в духе натурфило­ софов излагается сущность вещей и говорится об отношении тела к духу. Даже выбор сюжета имеет в виду те же цели — ведь эллинские писатели всех времен находили именно в изложении римской исто­ рии самое удобное средство для проведения своих греко-космополи­ тических тенденций. Энний подчеркивает, что «римлян всегда счита­ ли за греков и что их обыкновенно зовут грайями». О поэтическом достоинстве многопрославленной летописи нетрудно составить себе общее понятие из того, что было ранее нами замечено о достоинствах и недостатках самого автора. Этот одаренный живою впечатлитель­ ностью поэт, естественно, предавался тем же возвышенным поры­ вам, какие вдохнули в италийскую нацию тяжелые времена Пуничес­ ких войн: он не только нередко с успехом попадал в тон гомеровской безыскусственности, но из его строк еще чаще слышатся звучные от­ голоски римской торжественности и степенности. Это было так же естественно, как были естественны недостатки его эпической компо­ зиции; следует полагать, что она была очень бессвязна и небрежна, так как поэт счел возможным написать дополнительную книгу в уго­

ду герою и патрону, о котором прежде вовсе не упоминал. Но, говоря вообще, летопись, бесспорно, была самым неудачным из всех произ­ ведений Энния. Намерение сделать из нее нечто похожее на Илиаду служит само для себя критикой. Этим произведением Энний впервые ввел в литературу то уродливое смешение эпоса с историей, которое с тех пор и до настоящего времени бродит в ней как привидение, неспо­ собное ни жить, ни умереть. Тем не менее это сочинение имело ус­ пех. Энний выдавал себя за римского Гомера с еще большим просто­ душием, чем Клопшток за немецкого, и за такового принимали его и его современники и еще более потомство. Уважение к отцу римской поэзии передавалось по наследству из рода в род; еще Квинтилиан говорил: «Мы должны уважать Энния так же, как уважают старин­ ную священную рощу, в которой могучие тысячелетние дубы более почтенны, чем красивы», а тот, кого это стало бы удивлять, пусть припомнит аналогичные явления — успех «Энеиды», «Генриады» и «Мессиады». Сильное поэтическое развитие нации, конечно, отброси­ ло бы это почти комическое официальное сопоставление гомеровской Илиады с энниевской летописью, подобно тому как в Германии пере­ стали ставить Каршину наравне с Сафо, а Вилламова наравне с Пин­ даром, но такого развития не произошло в Риме. Благодаря тому что содержание летописи представляло интерес, особенно для аристокра­ тических кругов, и благодаря большому умению автора владеть фор­ мой «Летопись» оставалась древнейшим римским оригинальным сти­ хотворным произведением, которое считалось позднейшими образо­ ванными поколениями достойным чтения и приятным; таким-то об­ разом дело дошло до того удивительного явления, что в этом вообще антинациональном эпосе полугреческого писателя позднейшие вре­ мена чтили истинно римскую образцовую поэму.

Прозаическая литература возникла в Риме немного позднее римс­ кой поэзии, но совершенно иным путем. Она не знала ни тех искусст­ венно созданных потребностей, для удовлетворения которых школа и театральная сцена преждевременно вызвали к жизни римскую поэзию, ни тех искусственных стеснений, которым строгая и недальновидная театральная цензура подвергала всего более римскую комедию. Да, и в глазах людей хорошего общества и на этой отрасли литературной дея­ тельности не лежало того нравственного пятна, которым было заклей­ мено звание «рифмоплета». Вот почему прозаическая литературная де­ ятельность развивалась более естественным путем, чем современная ей поэтическая, хотя и была менее широко распространенной и менее активной; и если поэзия находилась почти исключительно вруках мел­ кого люда и среди славившихся в то время поэтов нет ни одного знат­ ного римлянина, то среди прозаиков этой эпохи, напротив того, едва ли можно найти хоть одно несенаторское имя, и литература эта исхо­ дила главным образом из круга самой высшей аристократии — от быв­ ших консулов и цензоров, от Фабиев, Гракхов и Сципионов. Само со­