новая папка / Моммзен Т. История Рима В 4 томах. / Моммзен Т. История Рима. В 4 томах. Том второй. Кн. 3 продолжение, Кн. 4

заголовке пьесы обыкновенно обозначалось название греческого об­ разца и греческого автора, а если, как это, конечно, случалось, возни­ кал спор о «новизне» пьесы, то речь шла только о том, была ли пьеса уже ранее переведена. Комедия не только часто разыгрывается в чу­ жих краях, но и обязательно должна там разыгрываться, и все драма­ тические произведения этого рода получили свое название (fabula palliata) именно от того, что действие происходит вне Рима, обыкно­ венно в Афинах, и все действующие лица — греки и вообще не рим­ ляне. Внешние условия чужеземного быта строго соблюдались во всех подробностях, и особенно когда речь шла о таких предметах, несход­ ство которых с римскими было ясно даже для необразованного рим­ лянина. Так, например, названий Рим и римляне тщательно избега­ ют, а если приходится о них упоминать, то римлян называют на чис­ то греческом языке «чужеземцами» (barbari), и в часто встречающих­ ся упоминаниях о деньгах и о монетах ни разу не попадается название римской монеты. Мы составили бы себе неверное понятие о таких замечательных и даровитых писателях, как Невий и Плавт, если бы приписали эти особенности их свободному выбору; эта поражающая экстерриториальность римской комедии, без сомнения, объясняется вовсе не эстетическими соображениями. Переносить в Рим ганниба­ ловской эпохи те условия общественной жизни, которые обыкновен­ но изображались в новоаттической комедии, значило бы посягать на его гражданское устройство и на его нравы, так как драматические произведения того времени обыкновенно устраивались эдилами и преторами, которые вполне зависели от сената, и даже экстренные празднества, как, например, похоронные игры, не могли состояться без разрешения правительства, и так как сверх того римская полиция вообще ни с кем не церемонилась и всего менее с комедиантами, то само собой понятно, почему эта комедия, даже после того как она была принята в число римских народных увеселений, не смела выво­ дить на сцену ни одного римлянина и оставалась как бы сосланной в чужие страны. Еще более решительным образом запрещалось переделывателям комедий упоминать с похвалою или с порицанием име­ на живых людей или делать какие-либо лукавые намеки на современ­ ные события. Насколько нам известен репертуар плавтовских и послеплавтовских комедий, в нем нельзя было найти ни одного повода для иска о личном оскорблении. В равной мере за исключением неко­ торых безобидных шуток мы не находим почти никаких следов напа­ док на италийские общины —нападок, которые могли бы быть опас­ ны ввиду горячей привязанности италиков к их муниципальным уч­ реждениям; исключение составляют характерные выражения презре­ ния к несчастным капуанцам и ателлакцам и, что очень странно, раз­ ные насмешки над высокомерием пренестинцев и над их плохим латин­

ским языком*. В плавтовских комедиях вообще нет никаких других намеков на современные события и нравы кроме пожеланий успеха на военное** или на мирное время и кроме общих нападок на хлебо­ промышленников и ростовщиков, на мотовство, на подкупы со сто­ роны баллотирующихся кандидатов, на слишком частое празднова­ ние триумфов, на тех, кто промышляет взысканием денежных пе­ ней, на прибегающих к описи имущества арендаторов податных сбо­ ров, на высокие цены продавцов оливкового масла; только один раз встречается в «Curculio» напоминающая парабазы более древней атти­ ческой комедии, но не особенно язвительная, довольно длинная диат­ риба на то, что делается на римской городской площади. Но, даже выражая такие патриотические чувства, которые безукоризненны с полицейской точки зрения, автор перебивает сам себя:

«Впрочем, я не так безрассуден, чтобы стал заботиться о государ­ стве, когда есть начальство, которое обязано о нем заботиться».

Вообще говоря, едва ли можно себе представить комедию, которая превосходила бы политическим смирением римскую комедию VI в.***

*Bacch., Trin., 609. True., 3,2,23. И Невий, который вообще не был так сдержан, тоже насмехался над пренестинцами и ланувийцами (Сот., 21, R.). Известный разлад между пренестинцами и римлянами неред­ ко проявляется наружу (Ливий, 23; 20, 42, 1); и, конечно, с этим нахо­ дятся в связи и казни во времена Пирра, и катастрофа, случившаяся во времена Суллы. Невинные шутки вроде той, которая встречается в комедии «Пленники» (160, 881), конечно, пропускались цензурой. До­ стоин внимания и комплимент Массалии в комедии «Казина» (5, 4. 1).

**Так, например, пролог в комедии «Ларчик» заканчивается следующи­ ми словами, которые стоит процитировать какединственное современ­ ное упоминание о ганнибаловской войне в дошедших до нас литера­ турных произведениях того времени

«Преуспевайте и побеждайте с мужеством, как это вы до сих пор делали. Берегите ваших союзников и старых, и новых, требуйте от них, помощи по ваЩему праву, губите врагов, старайтесь стя­ жать лавры и славу, дабы побежденный пуниец понес заслужен­ ную кару».

Четвертая строка стихов (augete auxilia vostris iustis legibus) отно­ сится к добавочным повинностям (Ливий, 25,15), наложенным в 550 г. на латинские колонии, которые запоздали с помощью.

***Поэтому следует быть крайне осмотрительным, допускаяу Плавтанамек насовременные события. Новейшие исследования устранили много оши­ бочных догадок такого рода; но разве и намек на вакханалии, встречаю­ щийся в«Казине», 5,4, II (Ritschl, Parerg., 1,192), не был недозволителен с точки зрения цензуры? Однако можно прийти к обратному выводу: из упоминания о празднестве Вакха в «Казине» и в некоторых других коме­ диях (Amph., 703; Aul., 3,1,3; Bacch., 53, 371; Mil., 1016 и вособенности Men., 836) можно сделать заключение, что они были написаны в такое время, когда упоминание о вакханалиях не считалось опасным.

°т 213 т*>

Замечательным исключением является только самый древний из про­ славленных римских драматических писателей, Гней Невий. Хотя он и не писал настоящих оригинальных римских комедий, но немногие дошедшие до нас отрывки его сочинений наполнены намеками на римские дела и на римлян. Он, между прочим, позволил себе не только осмеять некоего живописца Феодота, назвавши его по имени, но даже осмелился обратиться к победителю при Заме со стихами следующе­ го содержания, которых не постыдился бы сам Аристофан:

«Даже того, кто нередко со славоюдоводил до конца величие дела, чьи подвиги живы до сих пор, кто в глазах народов был выше всех, — даже того родной отец утащил домой от возлюбленной в одной рубашке».

Из его собственных слов:

«Сегодня раздадутся свободные речи на празднике свободы» следует заключить, что он нередко нарушал полицейские запрещения и задавал опасные вопросы, например, вроде такого:

«Отчего столь могущественное государство так скоро пришло у вас в упадок?»

На это он и отвечает перечнем политических прегрешений; «Появлялись новые ораторы — неразумные юноши».

Однако римская полиция вовсе не была расположена подобно афинской поощрять или даже только допускать на сцене оскорбления и политические диатрибы. За такие и другие им подобные выходки Невий был посажен в колодки и был выпущен на свободу только пос­ ле того, как в других комедиях принес публичное покаяние и просил прощения. Эти притеснения, по-видимому, и принудили его поки­ нуть отечество; но его пример послужил предостережением для его преемников — один из этих последних очень ясно дает понять, что он вовсе не желает довести себя до того, чтобы ему затыкали рот, так же как затыкали рот его собрату Невию. Таким образом достигли того — и это было в своем роде столь же единственным явлением, как и победа над Ганнибалом, — что в эпоху самого лихорадочного народ­ ного возбуждения возник национальный театр, совершенно бесцвет­ ный в политическом отношении.

Но поэзия задыхалась в этих наложенных на нее нравами и поли­ цией узких и мучительно сжимавших ее колодках. Не без оснований Невий находил, что положение поэта под скипетром Лагидов и Се­ левкидов можно назвать завидным в сравнении с положением поэта

всвободном Риме*. Успех того или другого драматического произве­

*Замечательное место впьесе «Девушкаиз Тарента» не можетбытьобъяс­ нено в каком-либо ином смысле:

«Того, что мне доставило здесь в театре заслуженный успех, Ни­ какой царь в мире не осмелился бы у меня оспаривать — Насколько же лучше там рабу, чем здесь свободному человеку!»

дения естественно зависел от характера самого произведения и от да­ ровитости автора; но каковы бы ни были индивидуальные различия, все пьесы этого переводного репертуара неизбежно должны были схо­ диться в некоторых общих основных чертах, так как все комедии под­ чинялись одним и тем же условиям сценического исполнения и при­ способлялись к требованиям одной и той же публики. Их переделка была в высшей степени вольной как в целом, так и в деталях, да иначе и быть не могло. Оригинальные пьесы исполнялись перед той самой публикой, которую они изображали, и именно в этом лежит их главная прелесть, а римская публика того времени была так непохо­ жа на афинскую, что вовсе не была в состоянии верно понимать усло­ вия того чужеземного быта. Римлянам были непонятны ни мягкость, ни гуманность домашней жизни эллинов, ни ее сентиментальность и снаружи прикрашенная пустота. Миррабов был там совершенно иной: римский раб принадлежал к домашней утвари, а афинский раб вхо­ дил в состав прислуги, поэтому когда в комедии шла речь о браке между лицами рабского звания или приводился гуманный разговор между господином и рабом, то римские переводчики предупреждали публику, что такие сцены —обыкновенное явление в Афинах и пото­ му не должны ее шокировать*, а впоследствии, когда стали писать комедии, в которых выводились на сцену римляне, пришлось выбро­ сить роль плутоватого слуги, так как римская публика не выносила таких рабов, которые не уважают своих господ и водят их на помо­ чах. Переделке всего легче подчинялись не тонкие будничные типы, а более грубые и более забавные сословные и характерные образы; но и из этих последних римским переделывателям комедий пришлось отбрасывать, по всей вероятности, самые тонкие и самые оригиналь­ ные, как, например, Тайсу, свадебную кухарку, лунную заклинатель­ ницу, менандровского нищенствующего попа, и ограничиваться пред­ почтительно теми чужеземными профессиями, с которыми ознако­ мила римскую публику очень распространенная в то время в Риме роскошная обстановка греческого обеденного стола. Если ученый по­ вар и шут выводятся на сцену в плавтовских комедиях с таким явным пристрастием и с такой живостью, то это объясняется тем, что уже в то время греческие повара ежедневно являлись на римскую площадь

спредложениями своих услуг и что Катон нашел нужным включить

винструкции своему эконому запрещение держать шута. Переводчик большею частью не мог пользоваться изящным афинским разгово­ ром, который он находил в тексте своих подлинников. Римский граж­ данин и римский крестьянин относились к утонченному афинскому

*Как думали в новейшей Элладе о рабстве, можно составить понятие, например, из следующих слов Эврипида (Jon., 854; ср. Helena, 728):

«Раба позорит только его название, во всем остальном нисколько не хуже свободного человека тот раб, который ведет себя благородно».

кутежу и разврату почти так же, как и житель какого-нибудь малень­ кого немецкого городка к мистериям Пале-Рояля. Настоящая кухон­ ная ученость не умещалась у них в головах; хотя званые обеды афинян часто служили предметом подражания для римлян, но над разнооб­ разными печеньями, тонкими соусами и рыбными блюдами у них постоянно преобладала простая жареная свинина. В переделке пьес мы находим лишь местами слабые следы тех загадок и застольных песен, той греческой риторики и греческой философии, которые игра­ ют столь важную роль в подлинниках. Римские переделыватели ко­ медий, вынужденные многое выбросить из оригиналов в угоду пуб­ лике, неизбежно должны были прибегать к разного рода сокращени­ ям и перетасовкам, с которыми несовместима никакая художествен­ ная композиция. Обыкновенно не только выкидывались из оригина­ ла целые роли, но вместо них вставлялись другие роли, заимствован­ ные из комедии того же автора или даже какого-нибудь другого сочи­ нителя; впрочем, благодаря внешней рациональной композиции под-

•линников и благодаря тому, что характеры и мотивы проведены в них с большой выдержанностью, содержание пьес от этого страдало еще не настолько, как этого можно было бы ожидать. Кроме того, по крайней мере в более раннюю эпоху сочинители позволяли себе са­ мые странные вольности в отношении композиции. Содержание столь превосходной в других отношениях комедии «Stichus» (исполненной в 554 г.) заключается в том, что отец старается склонить двух своих дочерей кразводу с их отсутствующими мужьями и что они разыгры­ вают роль Пенелопы до той минуты, когда мужья возвращаются до­ мой с крупной торговой прибылью и привозят в подарок тестю краси­ вую девушку. В пользовавшейся особым успехом комедии «Casina» вовсе не появляется на сцене невеста, по имени которой названа пьеса

ивокруг которой вращается все действие, а развязка очень наивно сообщается в эпилоге как «имеющая произойти впоследствии». Не­ редко случается, что сложная интрига внезапно прерывается, нить действия бросается и, кроме того, выступает наружу немало других признаков незрелости искусства. Причину этого, по всей вероятнос­ ти, следует искать не столько в неумелости римских переделывателей, сколько в равнодушии римской публики к законам эстетики. Но вкус начинает мало-помалу изощряться. В своих позднейших коме­ диях Плавт, очевидно, с большей тщательностью относился к компо­ зиции: так, например, в его комедиях «Пленники», «Хвастливый воин»

и«Вакхиды» действие ведется в своем роде мастерски; его преемник Цецилий, от которого до нас не дошло никаких драматических произ­ ведений, славился художественной обработкой своих сюжетов. В об­ работке деталей встречаются самые странные контрасты вследствие стремления автора быть как можно более понятным для римского слушателя и вследствие требования полиции, чтобы пьесы не сходи­ ли с иноземной почвы. Римские боги, богослужебные военные и

юридические термины производят странное впечатление в сфере гре­ ческого быта; римские эдилы и триумвиры появляются вперемешку с агрономами и демархами; пьесы, действие которых происходит в Этолии и в Эпидамне, без всяких колебаний переносят зрителя в Велабр и в Капитолий. Такая манера налагать на греческий фон в виде пятен местный римский колорит уже сама по себе была варварским искаже­ нием оригинала; но эти искажения нередко очень забавны по своей наивности; с ними гораздо легче примириться, чем с той сплошной перестройкой пьес на грубый тон, которую переделыватели считали необходимой ввиду далеко кеаттического образования публики. Неко­ торые из новоаттических поэтов, правда, вовсе не нуждались в посто­ роннем содействии, когда старались подделываться под вкусы черни; такие пьесы, как плавтовская «Комедия об ослах», были обязаны своей неподражаемой нелепостью и пошлостью главным образом не пере­ водчику. Тем не менее в римских комедиях до такой степени преобла­ дают грубые мотивы, что эту особенность можно объяснить только привычкой переводчиков делать от себя вставки или тем, что они ком­ пилировали чрезвычайно односторонне. В бесконечно возобновляющих­ ся побоях и в постоянно размахиваемой над спиною раба плети ясно проглядывают катоновские принципы домохозяина, точно так же как в нескончаемых нападках на прекрасный пол ясно проглядывает катоновская оппозиция против женщин. В числе острот собственного изоб­ ретения, которыми римские переделыватели считали нелишним при­ правлять изящные аттические диалоги, есть немало таких, которые от­ личаются почти невероятной бессмысленностью и грубостью*.

*Так, например, в плавтовской комедии «Stichus» во время одного очень милого в иных отношениях разговора отца с дочерью о качествах хоро­ шей жены делается вовсе неуместный вопрос, на ком лучше женить­ ся — на девушке или на вдове; а оставлен этот вопрос только для того, чтобы вызвать не менее неуместную и совершенно бессмысленную в устах дочери пошлую фразу против женщин. Но это еще мелочь в сравнении со следующим примером. В менандровском «Ожерелье» муж жалуется приятелю на свое горе:

А.Ты, конечно, знаешь, что я женился на богатой наследнице Jlaмии? — Б. Конечно, знаю. — А. Ей принадлежат и этот дом, и эти поля, и все, что кругом, но, видит бог, она для нас хуже всякой не­ взгоды. Она в тягость всем и каждому, не только одному мне, но также сыну и даже дочери, — Б. Конечно, я знаю, что это так.

Влатинской переделке Цецилия из этого изящного по своей край­ ней простоте диалога вышел следующий сальный разговор:

Б.Стало быть, твоя жена сварлива, неправда ли? — А. Лучше об этом не говори! — Б. Отчего же? — А. Я хотел бы об этом позабыть. Только приду домой и сяду, как она выгоняет меня своим холодным поцелуем. — Б. Ну, что касается поцелуя, то он совершенно кстати: ведь она хочет, чтоб тебя вырвало тем, что ты выпил вне дома.

Напротив того, в том, что касается метрической отделки, переде­ лывателям комедий делают много чести гибкость и звучность сти­ хов. Если ямбические триметры, господствовавшие в оригиналах и только одни подходившие к их ровному разговорному тону, очень часто заменялись в латинских переделках тетраметрами ямбов или трохеев, то причину этого также следует искать не столько в неуме­ лости переделывателей, хорошо владевших триметром, сколько в неразвитости вкуса римской публики, которой нравилось роскошное полнозвучие длинных стихов даже тогда, когда оно было вовсе не­ уместно. Наконец, и сценическая постановка пьес носит на себе такой же отпечаток равнодушия и дирекции и публики к эстетическим тре­ бованиям. Греческая театральная сцена, отказывавшаяся от настоя­ щей мимики, потому что театр был слишком больших размеров и потому что представления давалисьднем, замещавшая женские роли мужчинами и, безусловно, нуждавшаяся в искусственном усилении голоса актеров, не могла избежать — и в сценическом отношении и в акустическом —употребления лицевых и звуковых масок. С употреб­ лением и тех и других были хорошо знакомы и римляне: на люби­ тельских спектаклях актеры появлялись не иначе, как в масках. Од­ нако разыгрывавшим в Риме греческие комедии актерам не давали необходимых для их ролей и, без сомнения, гораздо искуснее сделан­ ных греческих масок; а это обстоятельство помимо всех других и в связи с плохим акустическим устройством сцены* не только принуж­ дало актера до крайности усиливать голос, но и побудило Ливия при­ бегнуть к вовсе нехудожественной, но неизбежна необходимой улов­ ке; он ввел в обыкновение, что те места пьесы, в которые входило пение, исполнялись каким-нибудь певцом, не принадлежавшим к числу действующих лиц, а тот актер, в роль которого входило пение, вторил тому певцу только безмолвной мимикой. Равным образом организаторы римских празднеств не находили надобности тратиться ни на декорации, ни на машины. На аттической сцене тоже обыкно­ венно изображалась на заднем плане улица с домами, и там не было никаких передвижных декораций; однако в числе разных других ап­ паратов там существовали нужные приспособления, для того чтобы выдвигать вперед сцену меньших размеров, изображавшую внутрен­ ность дома. Но в римском театре не было таких приспособлений; по­ этому едва ли можно упрекать сочинителей за то, что у них все про­ исходит на улице —даже разрешение женщин от бремени.

Такова была римская комедия VI в. Тот способ и тот путь, кото­ рыми греческие драматические произведения были перенесены в Рим, дают нам неоценимые в историческом отношении указания на разни­

*Даже когда стали строиться каменные театры, в них не делалось тех акустических приспособлений, посредством которых греческие архи­ текторы облегчали труд актеров.

цу культурного уровня обоих народов; но как в эстетическом, так и в нравственном отношении оригинал стоял невысоко, а копия стояла еще ниже. Хотя переделыватели комедий, заимствовавшие свои сю­ жеты из мира нищенствующего сброда, и не считали своей обязанно­ стью неуклонно придерживаться условий иноземного быта, все-таки этот мир казался римлянам непонятным и странным и все тонкие характеристики отбрасывались; комедия уже не стояла на почве дей­ ствительности, а действующие лица и драматические положения были как бы перемешаны произвольно и наудачу, словно карточная коло­ да; в оригинале все это было верным изображением действительной жизни, а в переделке все казалось карикатурой; театральная дирекция была способна доходить до такой бессмыслицы, что возвещала о гре­ ческом агоне (состязании), который будет происходить с участием флейтистов, плясовых хоров, актеров и атлетов, и в конце концов превращала все представление в простую драку; а публика, как на это жаловались даже позднейшие сочинители, массами уходила с теат­ рального представления, если ей представлялся где-нибудь случай по­ смотреть на кулачных бойцов, на акробатов или на гладиаторов; по­ этому римские драматические писатели, работавшие как поденщики и занимавшие низкое общественное положение, были принуждены более или менее применяться квкусам легкомысленной и грубой пуб­ лики наперекор и своему собственному более высокому умственному развитию, и своему собственному более изящному вкусу. Все же ока­ залось возможным появление в их среде полных жизни и свежести дарований, которые, отбросив в поэзии по крайней мере все, что было в ней иноземного и натянутого, и не уклоняясь от однажды избранно­ го пути, создали привлекательные и даже не лишенные большого значения драматические произведения. Во главе их стоит Гней Не­ вий, первый римлянин, достойный названия поэта, и, насколько мы можем судить о нем по дошедшим до нас сведениям и небольшим отрывкам его сочинений, по-видимому, один из самых замечатель­ ных и значительных писателей во всей римской литературе. Он был несколько моложе своего современника Андроника — его поэтичес­ кая деятельность началась значительно ранее ганнибаловской войны, а прекратилась, вероятно, уже после окончания этой войны; он под­ чинялся влиянию Андроника и, как это обычно бывает, когда литера­ тура создана искусственным образом, упражнялся во всех тех видах искусства, какими занимался его предшественник, в эпической по­ эзии, в сочинении трагедий и комедий, строго следуя его примеру даже в отношении метрического размера. Тем не менее как между этими двумя поэтами, так и между их произведениями лежит неиз­ меримо глубокая пропасть. Невий не был ни вольноотпущенником, ни школьным учителем, ни актером, а был хотя и не знатным, но

в Италии национальная поэзия — национальной истории и комичес­ кого начала. Эпические стихотворения перестали служить только учеб­ ными пособиями для преподавателей, а стали самостоятельно обра­ щаться к слушателям и читателям. Сочинение пьес для сцены до того времени входило наравне с изготовлением костюмов в обязанности актера или возлагалось на его попечение; с появлением Ыевия все это совершенно изменилось, и актер сделался слугою сочинителя. Вся поэтическая деятельность Невия имеет народный характер. Это всего ярче выступает наружу в его серьезной национальной драме и в его национальном эпосе, о которых будет идти речь далее; но и в комеди­ ях, которые, по-видимому, более всех других его поэтических произ­ ведений соответствовали его дарованиям и имели более всех успеха, как мы уже говорили, по всей вероятности, только внешние сообра­ жения заставляли его придерживаться греческих оригиналов, что не помешало ему далеко превзойти неподдельной веселостью и верным изображением тогдашней жизни как своих последователей, так и бес­ цветных оригинальных писателей и даже пойти в некотором смысле по следам аристофановской комедии. Он сам это сознавал, а в своей эпитафии высказал, чем он был для своей нации:

«Если бы богам приличествовало оплакивать смертных, То божественные Камены стали бы оплакивать поэта Невия, Так как с тех пор, как он переселился в царство теней,

ВРиме заглохла слава римского красноречия».

Икак человек, и как поэт Невий был вправе гордиться: он пере­ жил тяжелые времена войн с Гамилькаром и Ганнибалом и частью сам в них участвовал, а для всеобщего восторженного ликования он умел найти если не самое поэтически возвышенное, то достаточно сильное, верное и национальное выражение. Ранее уже было расска­ зано, что через это он вошел в столкновение с властями и, вероятно, по этой причине должен был покинуть Рим и кончить свою жизнь в Утике. Также и в этом случае жизнь одного человека была принесена

вжертву общественному благу и прекрасное — полезному. Его млад­ ший современник Тит Макций Плавт (500? — 570), по-видимому, во многом уступал ему: и по своему общественному положению, и по пониманию своего поэтического призвания. Он был родом из малень­ кого умбрийского городка Сассины, в то время, быть может, уже получившего латинское право, и жил в Риме в звании актера; а после того как он потерял в коммерческих спекуляциях все, что нажил сво­ им ремеслом, он стал сочинять пьесы для театра и переделывать гре­ ческие комедии, не распространяя своей деятельности ни на какие другие отрасли литературы к, по всей вероятности, не заявляя ника­ ких притязаний на настоящее литературное творчество. В то время в