trubnikova_nv_frantsuzskaia_istoricheskaia_shkola_annalov

шесказанное о слабостях, постепенно подточивших здоровье страны...

о сомнительной и непоследовательной пропаганде, еще больше запуты­ вающей наших рабочих, о нашей геронтократии, о недостатках армии уже давно обсуждалось в нашей стране, в основном, в домашней обста­ новке. Сколько же людей решилось сказать это во всеуслышание?»184 Школы и университеты не смогли воспитать в младшем поколении уважение к национальным традициям и чувство патриотизма. Осо­ бую вину за упадок национального духа и ответственность за буду­ щее автор возложил на историков своего поколения - бездеятельных фаталистов, покорно принимающих самую ужасную реальность. Ис­ куплением собственной вины стала для Марка Блока служба в армии,

а затем - участие в Сопротивлении.

Историки, причастные наследию «Анналов», неоднократно отмеча­ ли важность «Странного поражения» для воспитания профессиональ­ ного сознания историков. Для Пьера Губера «Странное поражение» стало квинтессенцией творчества Марка Блока: это «...сильная, суро­ вая и справедливая книга..., над которой все еще должны размышлять, особенно в нашем нынешнем политическом зверинце, если только смогут понять»185.

Петер Шетлер186 и Ульрих Рольф187 полагают, что история, написан­ ная Марком Блоком, хоть и не является политической в прямом смысле слова, но прочитывается как история политического «в глубине».

Анализ биографии и книг Марка Блока, взятых вне всякого контек­ ста традиции «Анналов», приводит Рольфа к оригинальным размыш­ лениям об историографии XX в. в целом. Если историческая наука предыдущего столетия нашла себя в политической и национальной истории, исследовала логику происхождения, то в веке двадцатом она была одержима настоящим - с его колоссальной событийной напол­ ненностью, непредсказуемостью ближайшего будущего, что формиро­ вало очень сложные, интенсивно мыслимые, но крайне неуверенные представления. Все исторические концепции этого столетия были на­ полнены тотальным чувством презентизма, и потому, независимо от характеристик мышления, любой «историк XX века составляет часть того образа, который пытается создать»188.

М!арк Блок был подлинным мыслителем настоящего, посвятив современным ему событиям «Записки о первой мировой войне» и «Странное поражение».

184Там же. С. 184-185.

185Goubert Р Un parcours d’historien. Souvenirs 1915-1995. P., 1996. R 144.

186Schottler P. Marc Bloch et le XIXe Congres international de sociologie...

187Raulff 11. Marc Bloch...

188Ibidem. De l'origine a l'actualite... P. 35.

С точки зрения У. Рольфа, уже в «Записках...» молодой Блок вос­ принимал войну как разновидность лаборатории, которая позволяет историку проверять эффективность восприятия и обработки истори­ ческой информации». Анализируя «Странное поражение», У. Рольф приходит к выводу о том, что Блок выступает в книге в качестве «свидетеля перед будущим трибуналом», но также видит «в событии, которым была война - с ее хаотической серией событий, характери­ зуемых катастрофическим возрастанием - вызов для исторического знания»189.

Способ гражданского участия, характерный для Марка Блока, также стал вдохновляющим примером для «истории современности», опре­ делившейся как область исторических изысканий в конце 1970-х гг.. Анри Руссо, доказывая «закономерность» интереса профессиональ­ ных историков к новейшему периоду прошлого, первым процитиро­ вал Блока: «...в «Странном поражении» Марк Блок проявляет себя как историк настоящего времени со сверкающей ясностью, он представля­ ется там как историк, то есть как ученый, вооруженный критическим методом, обязанный интересоваться жизнью, и, значит, отбросить ил­ люзию, что прошлое мертво, но также как свидетель, который говорит

освоем опыте и который оценивает свое собственное время»190.

О.Дюмулена поразили иррациональные и эмоциональные изме­ рения той привязанности к своей нации, которую испытывает Марк Блок в «Странном поражении», употребление глаголов «чувствовать» и еще более - «вибрировать», которые раньше были не вполне харак­ терны для этого рационально мыслящего и скупого на эмоциональные признания автора. Он приходит к умозаключению, что у Марка Блока была своя концепция политического: «его политическая история про­ ходит с необходимостью через историю социальную: Франция - это народ, и он в этом присоединяется к Мишле»191.

Годом позже, уже вступив в ряды Сопротивления и получив воз­ можность действием реализовать свой гражданский долг, Блок в «Апо­ логии истории» парадоксальным образом вернулся к прежней позиции отстраненной научной рациональности. Гражданская ответственность историка сводится здесь, по мнению Ж. Нуарьеля, к двум основным идеям: «Первая состоит в постоянном отказе у Марка Блока смеши­ вать ремесло историка и ремесло «прокурорам и это «...приводит его

котрицанию того..., что он называет "манией приговора", подразуме­ вая толерантный, "понимающий" стиль мышления, далекий от поис­ ка правых и виноватых. Вторая придает большое значение... тому, что

189Ibid.

190Rousso II. La hantise du passe: entretien avec Philippe Petit. P., 1998. P. 28.

191Dumoulin O. Marc Bloch... P. 244-246.

можно назвать "профессиональной этикой", вынуждающей историка "держать отчет" перед своими читателями».

Историческое исследование всегда чувствительно к вопросам и про­ блемам общества, в котором оно укоренено. Знания о прошлом, согласно Блоку, должны быть еще и полезными, помочь человеку «жить лучше». Деятельность историка и общество связаны многими, с трудом поддаю­ щимися анализу, взаимосвязями: это цена за сложную работу перевода с одного языка на другой, которую историк вынужден производить, что­ бы совместить научные занятия и вызовы мира, который его окружает.

Вэтой части его призвание имеет много общего с журналистикой. Но историк, вместо того, чтобы судить и обвинять (или оправдывать), ста­ рается «объяснять, мобилизуя орудия, которые совокупность социальных наук придумала, чтобы изучать социальный мир, и разыскивая ответы на вопросы, которые были разработаны коллективно специалистами рассма­ триваемой области»192. Именно «переводя» свои исследования на общедо­ ступный язык, историк участвует в формировании коллективной памяти.

Таким образом, «гражданская» реакция историка опосредована его профессиональным опытом и сложным «искусством перевода» с на­ учного языка на общедоступный. В этой связи можно было бы задать

Ж.Нуарьелю, как минимум, один вопрос. Могут ли у историка, вне всякой связи с предметом его настоящего исследования, возникнуть независимые мысли, чувства и импульсы к немедленному действию, диктуемые совестью и чувством гражданского долга? Как историку реализовать эти, закономерные для каждого сознательного граждани­ на человеческие потребности, не предавая своего высокого професси­ онального реноме? Увы, социальная история по-прежнему не имеет ответов на этот вопрос.

Вцелом, можно согласиться с выводом О. Дюмулена о том, что де­ онтология исследователя и гражданское сознание Блока со временем переживают существенную эволюцию. От 1925 до 1934 г. он склонял­ ся к «политике аполитизма», его письма и заметки выдают человека, полностью сосредоточенного на своей профессии. Но во второй по­ ловине 1930-х гг. его настигает эхо мировых событий, и постепенно

«...радикальный разрыв историка и гражданина становится для него непереносимым. В час противостояния анализ социальных глубин не отвечает неизбежности выбора... «Странное поражение» становится первым поворотом, проясняя «прогрессирующее удаление от системы университетских ценностей»193.

Эволюция политических воззрений Люсьена Февра тоже не столь проста, как могло бы казаться. Некоторые посмертные публикации

192Noiriel G. Le statut de l’histoire dans « Apologie pour Lhistoire» P. 17.

193Dumoulin O. Le role social de Lhistorien... P. 275-276.

от уродливого, чувствительности к красоте и чистоте. Неотъемлемой ча­ стью нового понятия чести, по Февру, стала и «сила действия, внутрен­ ний голос, который не выносит промедления, заставляет реагировать немедленно»196, - полагает исследователь М. Бессель, видимо, имея в виду психологическое состояние, на русский язык переводимое словом «совесть» и не имеющее точного аналога во французском.

Постепенно понятие «родины» в коллективном самосознании не­ разрывно связалось с понятием «нации», а «государство» пополнило этот семантический ряд как основа, «механика, безразличная к лю­ бому моральному требованию». И все же метаморфозы французской идентичности не отменили былого противостояния, и в ситуации вто­ рой мировой войны автор свел национальное чувство к двум типиче­ ским случаям, символизируемым прежними понятиями: приверженца Виши он ассоциировал с «Честью», голлиста - с «Родиной».

Является ли данный тип символического рассуждения полезным при­ мером «служения истории» жизни, против которого, кстати, решительно восставал молодой Февр197? Или это была недопустимая, с гражданской точки зрения, и совершенно неубедительная, с точки зрения научной, попытка оправдания преступного режима Виши? Рукопись осталась не­ завершенной, и оставляет возможности для самостоятельных выводов.

Большие трансформации в восприятии политической современно­ сти, которые переживали сами «отцы-основатели», многочисленные «фигуры умолчания» в их интеллектуальном наследии оставляют про­ странство для интерпретаций. Дилемма интеллектуального дистанци­ рования ученого-историка и его способа гражданского действия попрежнему не находит непротиворечивого объяснения. Очевидно, есть ситуации выбора и решения, подсказываемые сердцем, из которых не­ возможно сформировать обязательный императив профессиональной этики. Не всякий хороший историк обладает активной гражданской позицией, а пример Марка Блока остается уникальным... Современ­ ная французская историография, поставленная перед необходимостью реагировать на новое социальное требование - осуществлять истори­ ческую экспертизу по преступлениям, не имеющим срока давности, продолжает нравственный и интеллектуальный поиск, пытаясь опре­ делить сферу своей гражданской ответственности198.

196Wessel М. «Honneur ou Patrie?» Lucien Febvre et la question du sentiment national... P. 131.

197«История, которая служит - это история-рабыня» {Febvre L. L’histoire dans k nionde en mines...).

198См. раздел 3.4.

формируя совокупный вектор движения, интеллектуальная стра­ тегия «Анналов» слагалась из разнородных решений, применяемых отдельными людьми в конкретных жизненных ситуациях. Столь мас­ штабное действие не может объясняться только в понятиях надуман­ ных или реальных концептуальных антагонизмов и тематических предпочтений. Его необходимо осмыслять «...в качестве ситуаций, представляющих зону интерференции между индивидуальными про­ гнозами каждого из агентов и гаммой возможного выбора, в зави­ симости от вариаций интеллектуальной конъюнктуры»200, - писала Д. Джемелли, автор интеллектуальной биографии Фернана Броделя. В отсутствие этого параметра интерпретации есть риск переоценить «парадигматические эффекты», следуя сложившимся стереотипам, пойти по пути упрощения, занимаясь идентификацией линий интел­ лектуальной и стратегической преемственности, которые в действи­ тельности складывались спонтанно и противоречиво.

Изначально лидерство «Анналов» в общем процессе роста социаль­ ных наук, который сопровождался и подпитывался идейным и эконо­ мическим кризисом 1930-х гг., по мнению Джемелли, было всего лишь одной из тенденций развития. Ослабление социологии Дюркгейма и отсутствие других идейно сильных течений «благоприятствовали по­ явлению исключительной конъюнктуры, которой «Анналы» не преми­ нули воспользоваться, применяя «эпистемологическую лимфу» дру­ гих дисциплин»201.

«Анналы» в межвоенный период были одним среди многих проявле­ ний влиятельного тренда, в котором проблемы настоящего и прошлого интерпретировались сквозь призму социальной науки. История пред­ ставлялась местом синтеза, лабораторией будущей «междисциплинар­ ной парадигмы». Корни этого стремления скрывались не только «во внутренней кухне» «Анналов», они уходили в интеллектуальную ат­ мосферу 1930-х гг., общим производным которой стала идея общества, рассматриваемого как конкретная, наблюдаемая целостность, как экс­ периментальная лаборатория по преобразованию социального. Лоран Мучиелли в статье «У истоков Новой Истории во Франции: интеллек­ туальная эволюция и образование поля социальных наук» подчерки­ вает, что движение «Анналов» имело несомненную преемственность и мощную опору в отношениях с широко представленной экономиче­ ской и социальной историей первой трети XX в202.

200Gemelli G. Fernand Braudel... Р. 139.

201Ibid. Р. 140.

202Mucchielli L. Aux origines de la nouvelle histoire en France... Aux origines de b nouvelle histoire en France: revolution intellectuelle et la formation du champ des sciences sociales.

С самых своих истоков неуловимая «парадигма Анналов» имела не­ гативный характер, с легкостью объясняя, чем она НЕ является через отрицание в манифестах собирательного образа «историзирующей исто­ рии», но затрудняясь ясно выразить, чем же исторические исследования, выполненные в прогрессивном «духе Анналов», радикально отличаются от традиционных исследований, основанных на историческом методе.

Второе поколение «Анналов» также оказалось в плену «эффекта парадигматической иллюзии», стремясь произвести легитимацию, ус­ воить и расширить интеллектуальное наследие «отцов-основателей» через образование научного сообщества, которое бы было в состоя­ нии транслировать традицию далее. То, что раньше представлялось разновидностью «интеллектуальной эпидемии», должно было стать устойчивым, хроническим состоянием профессии, по образному вы­ ражению Д. Джемелли. Отсюда и продвижение усилиями Фернана Броделя «золотой легенды» об Анналах, которая наделила характером научной парадигмы движение, воспользовавшееся в предвоенный пе­ риод стечением благоприятных обстоятельств: определенной интел­ лектуальной конъюнктуры, поддерживаемой волей и харизмой двух талантливых историков, а также общего контекста взаимного притя­ жения истории и комплекса нарождающихся социальных наук.

Статистика докторских диссертаций, защищенных по истории в этот период, также не подтверждает доминирования какой-либо «па­ радигмы Анналов»: подавляющее их большинство во Франции были написаны в 1950-1960-х гг. в лучших традициях Сорбонны, отдавая явное предпочтение истории международных отношений или колони­ альным сюжетам203.

Но парадокс остается: хотя в специальных исследованиях исследова­ тельская парадигма «Анналов» никак не конституируется, большинство авторов, приступая к обобщениям, продолжают продвигать идею пре­ емственности и разрывов между различными поколениями, измеряют «верность» потомков заветам отцов-основателей, как если бы эта устой­ чивая парадигма в действительности была. Школа «Анналов», как образ обновления исторической науки в XX в., продолжает ясно главенство­ вать в периодике и немногочисленных, предназначенных, главным об­ разом, студентам, обобщающих историографических штудиях204.

Но ясность - почти всегда путь упрощения. И потому вернемся к той идее, что пытается пробиться на поверхность сквозь общий фо­ новый шум. Производство «Анналов» может рассматриваться как результат инкорпорации предыдущей парадигмы (к тому же отри­

203Noiriel G. Qu’est-ce que l’histoire contemporaine... P. 135.

204См., нанр.: Delacroix C, Dosse F, Garcia P Les courants historiques en France... P. 279.