trubnikova_nv_frantsuzskaia_istoricheskaia_shkola_annalov

230 Глава3. Горизонт «четвертых Анналов»...

тье. Исчезает зыбкое понятие «ментальности», вместо него устанавли­ вается термин «практики», что подразумевает непреложную связь со­ циальной и культурной сред при всем многообразии культурных репре­ зентаций. Необходимо реконструировать связи, которые поддерживают эти репрезентации с социальной средой, восстанавливать все механиз­ мы взаимообмена, усвоения и ассимиляции различными группами об­ щества91. Автор иллюстрировал свой подход конкретно-историческими исследованиями литературных практик Средневековья и Нового вре­ мени, включающих полный цикл производства, распространения и по­ требления книг в различных социокультурных средах92.

Другой инновацией «четвертых Анналов» становится возобновление междисциплинарных проектов, некогда оставленных «третьим поколени­ ем», - с экономикой, географией, социологией и правом, вместо предпо­ читаемых ранее психологии и антропологии. Именно с этим направлени­ ем идейный лидер «четвертых Анналов» Бернар Лепти связывал «кри­ сталлизацию прагматической парадигмы», продолжающей «критический поворот». В отражение новых междисциплинарных альянсов, журнал ввел в 1994 г. другой подзаголовок: «История, социальные науки» и по­ полнил свою редколлегию за счет экономиста Андрэ Орлеана и социоло­ га Лорана Тевено. Исторический анализ дополнялся измерениями соци­ ологии действия, а также экономики и социологии соглашений. «Эти две перспективы, - писал Агирре Рохас, - ...позволяют лучше понять способ, которыми различные индивиды интегрируются в определенные схемы отношений и конвенции, чтобы превратится в специфических акторов, производящих и воспроизводящих эту социальную ткань»93.

Экспериментальный проект конкретизировался в сборнике, вышед­ шем под редакцией Бернара Лепти: «Формы опыта. Другая социаль­ ная история»94. «Другая история» провозгласила необходимость ново­ го способа анализа, новых архивных изысканий, новых связей между дисциплинами, стремилась показать изнутри новую лабораторию исто­ рика. Освобождаясь от принуждений классической социальной исто­ рии и всецело отвергая автономию мира идей, свойственную истории ментальностей (поскольку люди не живут в мире репрезентаций безот­ носительно реальных ситуаций), статьи, представленные в сборнике, демонстрировали, как повседневные практики социальных институтов и культуры, игры соглашений, восприятие социальной нормы могут

создавать самые неожиданные связи между различными социальными

------------- 1

91Chartier R. Le mondc comme representation // Annales ESC. 1989. № 6. Repris dans Chartier R. Au bord de la falaise... R 67-86.

92Chartier R. Inscrire et effacer. Culture ecrite et litterature (Xl-XVIIIe siecle). P., 2005.

93Aguirre Rojas C. A. L’histoire conquerante... P. 154.

94Lepetit B. (ed.) Les formes de Гexperience. Une autre histoire sociale. P., 1995.

3.2. «Четвертые анналы», близкие к ним методологические ориентации... 231

акторами. Каждая из скрупулезно изученных групп акторов вписыва­ ется в ткань отношений, связей, репрезентаций, дискурсов, которые образуют определенные фазы стабильности, социального согласия. Изменчивость социального мира дает привилегированное место изуче­ нию казусов из жизни общества, отдельной корпорации или общины.

Отталкиваясь от некогда популярной в социальной истории си­ стемы социопрофессиональных категорий, авторы вновь поставили вопрос о способах формирования различных социальных идентич­ ностей. Без опровержения принадлежности индивидов к профессио­ нальным категориям постулировалась необходимость проверять, как именно посредством социальных связей создаются общности и альян­ сы, стабилизируются социальные группы. Разрыв между «дискурса­ ми» и «действиями» неизбежно образует сложность для историка, которую нельзя преодолеть, изолируя одну из двух сторон. Проблема состоит не только в том, чтобы воссоздать «то, что говорят» люди, спо­ соб, которым они интерпретируют мир, или идеологии, которыми они мотивированы, но равно понять, почему слова человека столь часто оказываются в противоречии с его собственными действиями.

Итак, если ранее все модели объяснения в социальной истории фо­ кусировались на рассмотрении структур - будь-то экономических - в версии Лабрусса-Броделя - или ментальных - в версии Ле Гоффа и Ле Руа Ладюри, - то теперь в качестве объекта, аналитической модели и практики исследования, в интерпретации Бернара Лепти, выступает именно актор.

Как объект исследования, актор рассматривается в контексте инсти­ тутов, социальных идентичностей, социальных связей, территорий, ко­ торые вовлекаются в исследование только по мере необходимости, при­ менительно к конкретным ситуациям, определяемым не глобальным раз­ витием или коллективными репрезентациями, но потребностями акторов. В результате становится возможным выявление конвенций, соглашений, образующих моменты стабильности в социальной жизни95.

Как аналитическая модель, социальное действие и актор требуют осмысления категории «короткого», «событийного» времени, тради­ ционно пренебрегаемого социальной историей. Такое измерение от­ нюдь не отменяет времени «большой длительности» модели Броделя, но предлагает рассматривать всерьез «время жизни» самого актора: глубины его памяти, горизонт его ожиданий, его отношение к будуще­

95 Отметим, что «третьи Анналы» не были совершенно чужды измерению индивидуальных акторов и микроистории - достаточно вспомнить книгу Ж. Ле Гоффа о святом Людовике IX, где сфера действий короля, в столкновении с раз­ личными условиями социальной среды, была детально рассмотрена именно с позиции его жизненных стратегий (Le GoffJ. Saint Louis...).

232 Глава3. Горизонт «четвертых Анналов»...

му, его историческое сознание, то есть его способность жить в настоя­ щем и задействовать опыт прошлого.

Перенося акцент с описания на производимое людьми действие, историк, по мнению Лепти, должен предпочесть описание, как способ презентации материала, объяснению, вернувшись, тем самым, к базо­ вым характеристикам традиционной истории. Это позволит отвечать на вопрос «как?», помещая действие в конкретно-историческую ситу­ ацию времени и пространства. И только затем, рассматривая действия в одном или множестве смысловых контекстов, пытаться ответить на привычный для социальной истории вопрос «почему?».

Новую практику исторического исследования Лепти считал возможной только в рамках проекта междисциплинарности. Но, в отличие от преды­ дущего типа объединения с другими науками, когда речь шла о синтезе сначала с географией, социологией и демографией, затем с антропологи­ ей, теперь в большей степени необходимы «парадигматические» альянсы, диктуемые конкретными задачами исследования и чуждые определенных тематических предпочтений. И в этом новом проекте необходимо найти «золотую середину»: избежать самоизоляции в рамках собственного пред­ метного поля и одновременно не производить сведения всего комплекса социальных наук к единому унифицированному состоянию96.

Новые междисциплинарные альянсы сопровождались подъемом эко­ номической истории, в первую очередь, истории городов, где сопостав­ ление различных данных и разнонаправленых процессов одной и той же эпохи позволяет избежать анахронизмов в анализе экономики прошло­ го, создавать новые оригинальные модели объяснений. Но «четвертые Анналы» пытаются развивать и фундаментальные темы экономической истории: возможности исследования, предлагаемые квантитативной и сериальной историей, перспективы конструирования и применения раз­ личных экономических циклов. Выразителем этой проблематики в со­ временных «Анналах» является историк Жан-Ив Гренье97.

Других способом экспериментировать в истории стали для «четвер­ тых Анналов» «игры масштабов» (jeux d’echelles): изменение масшта­ бов исторического исследования в зависимости от поставленной зада­ чи и поиск новых способов описания. Исходя из «изменений размера» заново поднимается проблема диалектики между историей общей и многими частными историями, между макро- и микропроцессами. Предметом особого интереса и методологических заимствований в этой связи стала итальянская микроистория, работы Эдоардо Гренди.

96 Lepetit В. L’histoire prend-elle les acteurs au serieux ?// EspacesTemps. «1^ temps reflechi». 1995. № 59/60/61. P. 112-122.

97 Grenier J.-Y. Series economiques frangaises, XVI-XVIIIe siecles. R, 1985: Ibi­ dem. Penser la monnaie autrement // Annales ESC. 2000. № 6. P 1335-1342.

234 Глава 3. Горизонт «четвертых Анналов

лодым, что лишало игру всякого исторического интереса, и поэтому пред­ метом исследования стал второй102. Таким произвольным образом ничем не приметный сын извозчика, бедный мастер-башмачник, родившийся 31 января 1876 г., не умевший читать, тихо проживший всю жизнь в южной кромке леса Белем, стал объектом исторического изыскания.

Ален Корбен - ученый, имеющий «сорок лет практики в депар­ таментских архивах»103, скрупулезно собрал о собственном герое максимум возможной информации. Так, были выявлены: даты его рождения, бракосочетания и смерти, даты рождения и крещения его детей и внуков, степень образованности почти каждого из их, их бра­ ки, их последовательные места проживания, вся совокупность его многочисленной родни, его профессия, профессии его отца и тестя, их скудные ресурсы и условия жизни, и даже единственный момент везения, позволивший Пинаго избавиться от военной службы и же­ ниться очень молодым, орудия труда и крестьянского быта, уплата налогов серебром и, главным образом, натуральными продуктами, склоки и преступления фермерской среды и, наконец, общая ужаса­ ющая нищета.

Отмеченные автором периоды этой нищеты (особенно острой - в 1828-1832, 1839,1846-1850 гг.) и реальная опасность голода почти каж­ дую весну заполняют все главы книги, и историк отчасти сожалеет о сделанном им выборе: «Случай нам навязал выбор бедного мастера, де­ лающего сабо (сделанные из цельного куска дерева деревянные башма­ ки. -Я . Г.), который жил всю свою жизнь в самом несчастливом регионе одного из наиболее обездоленных районов Франции. Я очень сожалею о таком выборе, так как я не прекратил разоблачать те опасности, кото­ рые связаны с воздействием представлений об аскетизме на историю XIX в.»104 А. Корбен имеет в виду сложившееся клише историописания французского XIX в., прежде всего отмечающее, вслед за Виктором Гюго, бедственное положение большинства населения страны, что, как всякая закостеневшая схема, сковывает рамки исследования.

Однако, восставая против сложившихся интерпретаций, Ален Корбен стремится воссоздать память о человеке, с одной стороны, невероятно далекого от судьбоносных событий, с другой стороны, являвшегося со­ временником поистине эпохальных явлений и кризисов: Революции, смены политических режимов, экономических кризисов и подъемов, двух прусских вторжений 1815 и 1870-1871 гг. Луи-Франсуа Пинаго

102Corbin A. Le Monde retrouve de Louis-Frangois Pinagot. Sur les traces d‘un inconnu, 1798-1876. R, 1998. P. 11-12.

103Ibidem. Le Monde retrouve de Louis-Frangois Pinagot. Sur les traces d'un inconnu, 1798-1876.. P. 12.

104Corbin A. Le Monde retrouve de Louis-Frangois Pinagot. P 225-226.

практически был сверстником упомянутого выше великого писателя, который дал самое тонкое и детализированное описание рассматрива­ емой эпохи. Для французской историографии характерно воззвание к «великому немому» средневековой истории - неграмотному бедному человеку, живущему на задворках своего общества и не оставившего о себя никаких сообщений. Незнакомец Алена Корбена проживал в «ци­ вилизованном» XIX в., но и в этом случае Луи-Франсуа Пинаго стал для читателя некой «мертвой точкой» картины, через которую, глазами отсутствующего на экране персонажа, подобно кинозрителю, читатель должен ощущать происходящее на исторической сцене.

Корбен попытался максимально подробным образом восстановить пространственный и временной горизонт жизни своего героя, его семей­ ные и дружеские отношения, его верования, его радости, боль, беспокой­ ство, гнев и мечты. Не зная о Пинаго ничего, не считая скупых строчек актов гражданского состояния, Ален Корбен стремился компенсировать его немоту теми звуками простой фермерской жизни, которые тот не мог не слышать. Так появляется скрупулезное описание цокающих звуков сабо, шума топора дровосека и бряцанья упряжи лошадей, скрипа колес телеги, смертоносных стычек в драке, случайных приветствий на дороге или заставе, на вырубке леса либо деревенских посиделках...

Подобного рода исследовательские приемы в творчестве истори­ ка совершенно неслучайны. Ален Корбен стал первооткрывателем «истории ощущений», которую он блестяще иллюстрировал книгами по истории запахов и звуков, эмоций и сексуальности, существенно обогатив горизонты истории ментальностей, опирающейся в основ­ ном на литературные источники. Историк постулировал оригиналь­ ную мысль, согласно которой язык человеческого тела, чувственных и физиологических реакций, влечений и отторжений, привычек, про­ фессиональных жестов, имеет свой выход в сферу ментальностей, а значит, может послужить основой для своеобразной и неповторимой -

вслучае с книгами Алена Корбена - исторической интерпретации. Характеризуя Луи-Франсуа Пинаго, автор обращает, в частности, вни­

мание на то, что этот человек профессионально владел большим коли­ чеством острых, пронизывающих, скребковых инструментов, имеющих самые разнообразные формы - прямые, заостренные, загнутые. Учиты­ вая постоянный и неизбежный риск порезаться, вероятно, он приобрел навык терпеливо переносить боль. Профессия отдала ему мастерство Целой серии жестов, которые, без сомнения, управляли его повседнев­ ной жизнью, - силу руки, точность удара, верность глаза. Деревянные башмаки сабо, дававшие Пинаго средства к существованию, были обяза­ тельным элементом крестьянского быта, и у башмачника, должна была, по мнению автора, присутствовать некоторая интуитивная хватка и цеп­

236 Глава3. Горизонт «четвертых Анналов»...

кость существования в этом мире105. Почти на десяти страницах Ален Корбен развивает этот странный и тонкий анализ, своего рода антропо­ логию крестьянского образа жизни, такого, каким его определяет упо­ требление, изготовление, и весь цикл реализации деревянного башмака.

Не имея никаких дискурсивных посланий ни самого Луи-Франсуа Пинаго, ни его односельчан, Ален Корбен привлекает дневниковые за­ писи юной аристократки Мари де Семалле, проживавшей неподалеку, которая описывает день за днем события осени и зимы 1870-1871 гг., разворачивавшиеся в нескольких километрах от интересующего авто­ ра местечка Ориньи-ле-Бутен. Большая часть впечатлений девушки, естественно, связана с наступлением прусских войск, но эта летопись позволяет оценить множество микрособытий, тысячу увиденных ею вещей и собранных слухов, которые, со своей стороны, был должен ощутить или испытать уже пожилой Луи-Франсуа Пинаго106.

Историк Ален Корбен постоянно провоцирует читателя оценивать самому, представлять и догадываться, поддерживая воображение в то­ нусе, слышать язык неграмотного, погружаться в его устную речь, на­ сыщенную диалектом (до сего времени ясно звучащим) французского Запада. Историк часто опирается на метафору кинофильма, делая все для того, чтоб читатель мог живо представить его героев.

Замысел автора, двигаясь по пути от окружающего мира к внутрен­ нему, выходит на переломный момент личностного роста, произошед­ ший в сознании его незамысловатого героя. В пору июльской монар­ хии Пинаго, все публичные обязательства которого ранее сводились к статусу хорошего прихожанина церкви, становится избирателем и в последующие десятилетия неоднократно голосует, участвуя в полити­ ческих буднях собственной страны. И, наконец, в петиции, помечен­ ной в мэрии датой 5 мая 1872 г., историк находит крест на месте его подписи. «...Он сам записал на регистре единственный рукописный след и единственный индивидуальный след, который у нас есть: речь идет о простом и неловком кресте, который не походит точно на дру­ гие; то, что доказывает, что каждый из безграмотных просителей сам нарисовал свой. Я испытал волнение, когда, после месяцев исследо­ ваний и интимности с неуловимым деятелем Луи-Франсуа, я обнару­ жил этот след и попробовал восстановить жест, который его записал на бума!^у; рукописный след человека в возрасте семидесяти четырех лет, который, возможно, был вынужден первый раз взяться за перо»107.

Трудная биография Луи-Франсуа Пинаго заканчивается годами позже, не оставив, кроме многочисленного потомства, индивидуального следа в

105Ibid. Р. 118-119

106Corbin A. Le Monde retrouve de Louis-Fran^ois Pinagot. P. 118-119

107Ibid. P. 287.

3,2. «Четвертые анналы», близкие к ним методологические ориентации... 237

истории Франции. По замыслу автора, судьба этого героя, восстановлен­ ная в воображении читателя, ведет от Старого режима к современности, от христианства к гражданственности, от материального неблагополу­ чия к относительному достатку более поздней эпохи. Погружаясь в опи­ сание слепой и немой фигуры Луи-Франсуа Пинаго, историк намеревал­ ся заострить сознание современных французов на эпохальном моменте истории Франции. Ведь самые серьезные социальные сдвиги должны оставлять свой след на любом индивиде, и тем ценнее для потомков и историков становится анонимная жизнь Луи-Франсуа Пинаго, обретая новое существование и новое человеческое достоинство.

Следуя другой манере, Арлетт Фарж108 предлагает «письмо монта­ жа», сочетание фрагментов архивных материалов, рассказов, публич­ ных выступлений и исторических интерпретаций. Произвольно соче­ тая различные материалы, историк все же строит свою работу на вла­ дении базовым методом документальной критики, «вкусе к архиву», который определяет для автора основу самого интереса к истории109.

Признавая свой интерес к творчеству итальянских микроисториков, Фарж отметила важную особенность этой национальной историогра­ фии: в Италии нет разработанной системы архивов. Именно по этой причине квантитативные традиции не могли устояться в Италии, и исто­ рики усвоили практику исследования отдельных архивных казусов110.

Отвергая вызов «лингвистического поворота», «четвертые Анналы» не замыкаются в измерении микроанализа, стремясь найти способ пере­ хода к исследованию феноменов более общего порядка. В отличие от «третьего поколения» Анналов, современная редакция не отказывается от амбиции глобальной истории и больших длительностей. Однако прин­ цип организации глобальных моделей несколько изменился, сформиро­ валось понимание того, что глобальные целостности нельзя разделить на экономический, политический и культурный этажи, и тем более, - свести к единой детерминанте, но можно определить как «обобщенную систе­ му частичных балансов, где экономическое равно является культурным, культурное имеет политический смысл, политическое укоренено в соци­ альном», социальное выражется в экономическом и т.д.»111

«Четвертые Анналы» разделяют постановку проблемы временных механизмов социального анализа, осуществленную Броделем, хотя и не поддерживают его концепцию долгого, среднего и короткого времен, не отразившую в полной мере моментов усвоения и изменения, чему дают блестящее обоснование «социология действия» и «экономика со­

108Farge A. Le Cours ordinaire des choses. P., 1994.

109Ibidem. Le goQt de Гarchive. R, 1989.

110Ibidem. Le parcours d’une historienne. Entretien avee Laurent Vidal... P. 129.

111Aguirre Rojas C. A. L'histoire conquerante... R 156.

глашений». Однако величественная броделевская архитектура долгого времени находит своих продолжателей в современных «Анналах» в направлении исследований, связанных с анализом кросс-культурных коммуникаций в истории и тематикой так называемого «простран­ ственного поворота» современной западной историографии.

Так, в 2001 г. журнал пригласил своих читателей к дискуссии «Бро­ дель и Азия»112, где броделевский метод описания Средиземноморья использовался для синтеза истории Юго-Восточной Азии. В таком фо­ кусе анализа центральным становится понятие региона, которое мыс­ лится аналогичным «миру-экономике» у Ф. Броделя. Данный метод позволяет выявить в истории азиатских государств многочисленные локальные перспективы, оставаясь при этом вне привычных европо­ центристских теорий модернизации Востока.

Согласно Броделю, каждая цивилизация отмечена воздействием своих религий, которые придают человеческой деятельности особые качества связности культуры, изменяющиеся во времени крайне медленно. Сре­ диземноморье сложилось на пересечении латино-христианской и тур­ ко-мусульманской цивилизаций. Вдохновленный этим примером, Дени Ломбар в книге «Яванский перекресток» рассматривал малайский архи­ пелаг сквозь призму четырех цивилизационных влияний: санскритской Индии, культуры Ислама, Китая и Европы. Мусульманские торговцы, на­ пример, ввели, начиная с XVI в., новую монетарную систему и навыки торговли, но эти новшества органично легли на более древнюю индий­ скую культурную основу113. Р. В. Вонг проанализировал как «китайское Средиземноморье» моря Юго-Восточной Азии114. X. Такеши изучал эко­ номическую структуру региона, апеллируя к «мирам-экономикам»115.

Морис Эмар, один из ближайших учеников Фернана Броделя, по­ лагает, что предложенный востоковедами способ «перечитывания» его трудов является лучшим, а возможно, и единственным. Проблема не в том, чтобы имитировать метод Броделя, или ссылаться на него, по­ лагает автор, но «свободно им вдохновляться, разрабатывать гипотезы, чтобы их опробовать на других периодах и местах, или... использо­ вать его как ключ, чтобы открыть двери, еще закрытые...»116

112 Annales HSS. 2001. № 1. Р. 5-50. Подробнее об этом направлении иссле­ дований: Трубникова Н. В. Регионы Азии и метод Фернана Броделя // Известия Томского политехнического университета. 2002. Тем. вып. № 7 «Сибирь в евра­ зийском пространстве». С. 175-185.

113Lombard D. Le carrefour javanais. R, 1990. 3 vol.

114WongR. B. Entre Monde et Nation: les regions braudeliennes en Asie // Annales: HSS. 2001. № 1. P. 5

115Ibid. P. 16.

116Aymard M. De la Mediterrannee a l’Asie: une comparaison necessaire (commentaire) // Ibid. P. 44.

Интерес к пространству и эволюциям незападных цивилизаций во­ обще является отличительной чертой последней редакции «Анналов», предлагающей тематические «региональные» выпуски. Некоторые историки-анналисты рассматривают экзотические культуры сквозь призму обновленной исторической антропологии (Люсетт Валенси, Жоселин Даклия), другие дают обоснование «новым логикам прочте­ ния» (Пьер-Фраснуа Суйри)117.

«Специализация» современной исторической науки, преодоление ставших привычными машстабов не только микроистории, но и тра­ диционных форматов истории национальной, формируется на пересе­ чении ряда факторов118.

Изменение пространственных масштабов исследований в социаль­ ных науках связано с продолжающейся тенденцией интернационали­ зации историописания. Возрастает межнациональное сотрудничество

врамках научных проектов, транснациональный характер приобрета­ ет политика публикаций в профессиональной периодике. Вышеозна­ ченные тенденции, связываемые с процессами глобализации в целом, не означают унификации национальных историографий в целом, на­ против, космополитический «авангард» профессии зачастую вступает

вконфликт с устоявшимися академическими культурами своих стран. Тем не менее, эти объективные тенденции способствуют формиро­ ванию межнациональных исследовательских перспектив и проектов. Факт смещения исследовательских интересов от привычных темати­ ческих границ национальной истории в пользу транснациональных сюжетов прослеживается на уровне университета. По данным Аме­ риканской исторической ассоциации, уже в 2001/2002 учебном году «Всемирная история» обошла по количеству слушателей традиционно популярный курс «Западная цивилизация»119.

Устанавливается направление исследований, в котором националь­ ные границы исторических явлений рассматриваются как идеологи­ ческий барьер, мешающий восприятию масштабных перемен, харак­

117Так, за 2004-2005 гг. вышли тематические подборки: Science et religion en Chine // Ibid. 2004. № 4 (Наука и религия в Китае); Histoire palestinienne // Ibid. № 1 (Палестинская история); La geste indianisle. Du saint guerrier aux heros paysans // Ibid.

№2 (Жест индолога: от святого воина к крестьянским героям); выпущен специаль­ ный номер: L’Asie centrale // Ibid. 2004. № 5-6 (Центральная Азия).

118Подробнее: Трубникова Н. В. «Пространственный поворот» современной западной историографии: лики всемирной истории в эпоху глобализации // Со­ временные исследования социальных проблем (электронный научный журнал). 2012. № 9(17). URL: http://sisp.nkras.rU/e-ru/issues/2012/9/trubnikova.pdf (дата об­ ращения: 12.11.2015).

119Graser М. World History' in a Nation-State: The Transnational Disposition in

Historical Writing in the United States // Journal of American History. Vol. 95. Issue 4. P. 1038-1041.