trubnikova_nv_frantsuzskaia_istoricheskaia_shkola_annalov

ческого порядка также должны расцениваться как фрагменты «реаль­ ности, которые обеспечивают специфические эффекты реального»219.

Историки «третьих Анналов», восприняв идею «эпистемологическо­ го разрыва», не всегда осознавали другую важную для Фуко тему - по­ чему такие разрывы становятся возможными в истории. В противопо­ ложность «Анналам», выбросившим событийное на обочину истории, философ стремился найти ему новый смысл. Любая практика, соткан­ ная из событий, понималась им как совокупность сети, системы сил и стратегий. Эту мысль о тотальных взаимозависимостях, получившую развитие в работах Фуко, продолжил в книге «Как пишут историю» его друг Поль Вейн: всякое действие связано со всеми другими действиями и их трансформациями. В мире все исторично и взаимозависимо. Фи­ лософия Фуко - не философия дискурса, но философия отношения220.

Таким образом, структуралистский подход Фуко парадоксально привел к предпочтению чисто событийного процесса.

Историограф «Анналов» К. А. Агирре Рохас пришел к любопытно­ му выводу о том, что «модель археологии и генеалогии дискурсивных структур и оснований», практикуемая Мишелем Фуко, в наибольшей степени перекликается с устремлениями Люсьена Февра, а его «эпистема» похожа на понятие «ментального инструментария»221. Так са­ мый влиятельный критик «психологизирующей» истории был объяв­ лен единственным продолжателем ее основного практика, сойдясь на редком для «новых историков» поле «истории идей».

D) История ментальностей

Самым многообразным, разноречиво комментируемым и популяр­ ным достижением «третьих Анналов» стала история ментальностей. В России рассматриваемое тематическое направление стало мощным источником обновления профессии историка и предметом историогра­ фических исследований 1990-х гг.222

«Движение Анналов» трудно поддается классификации, все по­ пытки выделить в нем главенствующие смыслы, выявить знаки те­ матического родства между поколениями приводят историографов к

219Foucault М. La poussiere et la nuage // Perrot M. (dir.) L’impossible prison.... P. 50.

220Vqyne P. Comment on ecrit l’histoire ? P., 1971. Reed. 1996; рус. пер.: Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М., 2003. С. 377.

221Aguirre Rojas С. A. L’histoire conquerante... Р. 130.

222Гуревич А. Я. О кризисе современной исторической науки // ВИ. 1991.

№2-3. С. 21-36; Он же. Загадка Школы «Анналов». «Революция во француз­ ской исторической науке» или Об интеллектуальной ситуации современного

историка // Мировое древо. 1993. № 2; Он же. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993; Зубкова Е. Ю., Куприянов А. И. Ментальное измерение истории: Поиски метода // ВИ. 1995. № 7 и мн. др.

различным выводам. Цитируемая выше классификация Бурде и Мар­ тена, выявив четыре доминирующих структуралистских потоках в ис­ следованиях «Анналов», вообще не выделяют в самостоятельное на­ правление «историю ментальностей», относят ее к типу исторической антропологии. Эта диспозиция не совпадает с классификацией Агирре Рохаса, который выделил три основные линии «третьих Анналов»: историческая антропология (Ле Руа Ладюри, Валенси), история мен­ тальностей (Ле Гофф), и экспериментальная история (Марк Ферро), не получившая особого распространения223. При этом мексиканский автор говорил о двойственности и определенной тавтологии между историей ментальностей и исторической антропологией.

Противоречиво оцениваются и связанные с «историей менталь­ ности» линии преемственности. Ряд исследователей, в том числе, Э. Кларк224, утверждали, что «история ментальностей» вернулась к не­ законченной работе анналистов «первого поколения», а другие - на­ пример, Р. Роздюэль225, написали о полном разрыве «третьего поколе­ ния» с наследием Блока и Февра. К последнему выводу присоединился

иАгирре Рохас, полагая, что настоящими продолжателями исследова­ тельских линий «отцов-основателей» являются «Мишель Фуко, в слу­ чае с Февром, и Карло Гинзбург - в случае с Блоком»226.

Разброс мнений свидетельствует как о различных идейных и тема­ тических пристрастиях самих историографов, пишущих об «Анна­ лах», так и о многообразии феномена истории ментальностей, с тру­ дом поддающегося типологизации.

От «примитивных ментальностей» Леви-Брюля через «инфантиль­ ную ментальность» детской психологии Блонделя и Валлона, понятие было воспринято в «первых Анналах», но, несмотря на несомненный интерес Блока к коллективной психологии, а Февра - к психологии ин­ дивидуальной, в обращениях к читателям, рецензиях и собственных исследованиях «отцы-основатели» им пользовались достаточно редко. Броделю и Лабруссу психологическое измерение истории было чуждо,

и«звездный час» ментальностей пришелся лишь на 1970-е гг.

Историческая дисциплина осваивала это понятие, перемещаясь к исследованиям человеческой души через изучение трансформаций по­ ведения, чувств, репрезентаций. Питер Берк пишет о трех способах адаптации понятия ментальности к работе историка. Первый, главен­ ствующий отдает приоритет коллективным верованиям и идеологии.

223Там же. Р. 123.

224Clark Е. History, Theory, Text. Historians and the Linguistic Turn. Cambridge (Mass.); L., 2004. P. 69.

225Rauzduel R. Sociologie historique des Annales... P. 80.

226Aguirre Rojas C. A. L'histoire conquerante... P. 124.

172 Глава 2. Движение «Анналов»в 1950- 1970-е гг„.

Второй - вдохновляется изучением психологии коллективного бессоз­ нательного. Третий подход исследует структуру верований и их взаи­ моотношений в оппозиции к верованиям индивидуальным227. Все эти способы могут быть включены в понятие «ментального инструмента­ рия», данное Люсьеном Февром.

Агирре Рохас выделяет пять типов в истории ментальностей:

1.Модель автономной, и почти идеалистической истории менталь­ ностей (Филипп Арьес).

2.Модель археологии и генеалогии дискурсивных структур и ос­ нований (Мишель Фуко). Автор полагает, как уже было сказано, что именно Фуко является самым адекватным продолжателем традиции исследования «ментального инструментария» в истории.

3.«Позитивистская», или чисто описательная модель, более харак­ терная для испанской историографии.

4.Социологическая, или социо-экономическая («марксизирующая») модель истории ментальностей, помещающая культурное в бо­ лее широкий социальный контекст (Жорж Дюби).

5.Сериальная модель ментальностей, «третий уровень» количе­ ственной истории, начатой Лабруссом (Мишель Вовель).

Данная классификация228, даже без претензии на строгость, позволяет уловить широту методологического спектра. Ряд историков берет на во­ оружение статистические методы, уже послужившие триумфу француз­ ской истории в 1960-х гг. Другие исследователи пытались рассматривать воображаемые картины мира как отражение социальных условий мира ре­ ального. В третьих исследованиях ментальности, напротив, выглядят как независимые универсумы, не подчиненные никаким социальным законам.

Вэтом случае «новый историк» воссоздавал коллективную репрезента­ цию, «затемняя» фон социального мира пространством воображаемого, который помещался в перспективу «большой длительности» демографи­ ческого процесса, восприятия смерти, праздника, семьи, страха и т.д.

Вкаком-то смысле в дискурсе историков 1970-х «ментальное», по­ добно «социальному» в 1920-х гг., стало играть роль связующего об­ щественного эфира, и также служило основой междисциплинарных заимствований. Для Мишеля Вовеля и других историков-марксистов

это понятие служило средством освобождения от жестких принужде­ ний концепции исторического материализма. Для других историков «ментальности» являлись способом разрабатывать исторические фор­ мы i духе обновленного структурализма. Ряд историков стремились через ментальности исторически изучать бессознательное человече­

227Burke Р Strength and Weaknesses of the History of Mentalities 11 History ol European Ideas. 1986. № VII. P. 439-451.

228Rojas C. A. I/histoire conquerante... P. 129-130.

ской психики в русле психоанализа. Таким образом, бессознательные, сознательные и индивидуальные вариации коллективной психологии, возвращаясь к типологии Питера Берка, действительно могут быть выделены как три основные уровня истории ментальностей.

В силу имеющегося у «Анналов» задела исследований по социаль­ ной и экономической истории заимствование этих методик для изуче­ ния ментального привело к предпочтению его коллективных измере­ ний. «Третий этаж сериальной истории» составили повторяемые, под­ дающиеся счету, хотя и нематериальные феномены прошлого: повсед­ невные навыки рядовой массы, лишенной индивидуальных свойств, автоматизмы человеческого действия. Смерть, секс, тело, гигиена, питание были плодотворной темой такого историописания.

Организационно история ментальностей получила институци­ ональную поддержку в начале 1960-х гг., после избрания в Шестую секцию Высшей практической школы Жана-Поля Вернана на кафедру «Социальной и религиозной мысли Античной Греции», Робера Мандру - на кафедру «Социальной истории современных ментальностей», Альфонса Дюпрона - на кафедру «Коллективной психологии и исто­ рии европейской цивилизации» и Жака Ле Гоффа - на кафедру «Исто­ рии и социологии средневекового Запада». В 1963 г. Жан Делюмо на­ чал читать курс «Истории и социологии Запада нового времени», а в 1965 г. Альберто Тененти открыл «Социальную историю европейских культур». Все эти назначения отмечали настоящий подъем истории культуры в Центре исторических исследований Шестой секции229.

Подлинным «Лабруссом культурной истории» был Альфонс Дюпрон, семинар которого в Высшей школе исследований по социальным наукам длился с 1960 по 1988 г. В свое время в статье «Проблемы и мето­ ды истории коллективной психологии», написанной для «Анналов»230, он противопоставил традиционной фактологической истории изучение истории эмоциональных метаморфоз. Свое видение «психологизиру­ ющей» истории он воплотил в монументальном и увлекательно изло­ женном диссертационном исследовании «Миф крестовых походов», защищенном в 1956 г. и опубликованном лишь в 1997 г.231

Основную работу Дюпрона часто упрекали за слишком идеализи­ рованный образ крестового похода, в котором акцентировались его мифологические свойства в ущерб социальным характеристикам. Он писал о трансформациях в проявлении священного, о формировании той сакральной энергетики, которая привела к рождению мифа борьбы

229RaphaelL Le Centre de recherches historique... P. 36

230Dupront A. Problemes et methodes d’une histoire de la psychologie collective // Annales BSC. 1961. № 1. P. 3-11.

231Dupront A. Le mythe de croisads. P., 1997. 4 vol.

174 Глава 2. Движение «Анналов»в 1950-1970-е гг...

за «Господень Гроб». Впоследствии Дюпрон расширил хронологиче­ скую перспективу своего исследования, став руководителем большого проекта о паломничестве в современной Франции232.

У истоков истории ментальностей стоит и Филипп Арьес. Банков­ ский служащий по будням и «историк по воскресениям»233, как он сам себя назвал, опубликовал свою «Историю французского населения» еще до начала общего демографического поветрия в истории234. Его имя не было известно в «Анналах» вплоть до 1964 г., пока его вторую книгу «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» не процитиро­ вал Жан-Луи Фландрен, проложивший мост между социальной исто­ рией направления Лабрусса и историей ментальностей, основанной по преимуществу на литературных источниках235.

Идеей первой книги «История французского населения» было пред­ ставление о том, что развитие навыка контрацепции вызвало у францу­ зов настоящую ментальную революцию, которая выразилась в новых напряженных поисках смысла жизни. Во втором исследовании, посвя­ щенном ребенку, он представил идею детства как особого возраста, от­ личного от возраста взрослых - относительно недавнее (с XVIII в.) изо­ бретение236.

Позднее, изучив закономерности и эволюцию западной культуры, значимые для жизни, Арьес исследовал вариации поведения перед ли­ цом смерти, основанные на бессознательном коллективной практики237. В книге «Человек перед лицом смерти» он выделил пять идеальных «возрастов» в восприятии смерти, не учитывая ни религиозных, ни со­ циальных различий.

1)Смерть в античности и на заре Средневековья, воспринимаемая как закономерный этап коллективной судьбы.

2)«Прирученная смерть», «смерть себя» среднего и позднего Сред­ невековья, финал биографии без трагических переживаний, не вызы­ вающий страха.

3)«Смерь долгая и близкая», характерная для Нового времени и рассматриваемая как дикость и неотвратимая угроза.

4)«Смерть тебя» XIX - начала XX вв., - трагическая потеря до­ рогого существа в культуре, ориентированной на семейные ценности.

232Ibidem. Du Sucre. Croisades et pelerinages. Images et langages. P., 1987.

233Aries R Un historien du dimanche. R, 1979.

234Ibidem. Histoire de la population fran^aise. P., 1971 ( lre ed. 1948).

23:1 Flandrin J.-L. Enfance et societe / / Annales ESC. 1964. № XIX. P. 322-329.

236Aries P L'enfant et la vie familiale sous EAncien Regime. P., 1973; pyc. ncp.: Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург, 2000.

237Ibidem. E’Homme devant la mort. P, 1977; рус. пер.: Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.

5) «Перевернутая смерть» второй половины XX в., которая рас­ сматривается как феномен возмущающий, вытесняемый из сознания. Впервые в истории общество почти «табуирует» тему смерти.

Филипп Арьес сформировал образец истории ментальностей, став­ ший классическим, как в отношении используемых источников - глав­ ным образом, памятников литературы и искусства, - так и в отношении организации самого текста исследования. По утверждению Ф. Кэррэрда, в «Анналах», традиционно безразличных к вопросам текстуальной формы и жанра, путают практики повествования (нарратив) с собы­ тийной историей. Между тем любой текст в истории, даже лишенный событийной канвы, облекается в форму рассказа.

Работы Арьеса демонстрируют одну из доминирующих в «Новой истории» модель «рассказа по стратам», когда повествование подразде­ ляет большую длительность на этапы, изображая их по очереди, с тем, чтобы в завершении скомпоновать. «Рассказ по стратам» всегда имеет четкую хронологию, последовательное изложение фаз изучаемого фе­ номена, чаще от более древних к более современным, повествование состоит в основном из 3-4 фаз, что в целом характерно для «христиан­ ского» типа мышления.

Этот тип нарратива утверждается в тех тематических областях истории, где необходимо отслеживать преемственность систем и из­ менения, накапливающиеся внутри самой системы, будь то история ментальностей или гендерная история238. Таким образом, рассказ, как неотъемлемая форма повествования, совсем не обязательно имеет сю­ жет, наполненный конкретными событиями.

Воснову своей типологии истории ментальностей Делакруа, Досс

иГарсиа поместили программные заявления, выполненные последо­ вательно по времени видными практиками истории ментальностей в коллективных и индивидуальных обобщающих трудах: Жоржем Дюби (1961), Робером Мандру (1968), Жаком Ле Гоффом (1974), Филиппом Арьесом (1978), Мишелем Вовелем (1982)239.

Дюби

Одним из первых обоснований истории ментальностей стал однои­ менный раздел, выполненный Жоржем Дюби еще в 1961 г. для коллек­ тивного сборника «История и ее методы»240. Он считал отправной точ­ кой «истории ментальностей» уже упоминавшуюся статью Люсьена Февра о психологической истории, написанную в 1938 г. для Француз­

238Carrard Р Poetique de la Nouvelle histoire... P. 44—58.

239Delacroix C, Dosse F, Garcia P Les courants historiques en France... P. 204—215.

240Duby G. L’histoire des mentalites // Samaran C. (dir.) L’PIistoire et ses Methodes. P., 1961.

ской энциклопедии. Развивая мысль Февра, Дюби предложил углубить отношения истории с бурно развивающейся социальной психологией. Соотнося коллективное и персональное, можно проникнуть на более сущностные, хотя и менее явные уровни исторического социального бытия. Автор рассуждал о «внутренней памяти» ментальных феноме­ нов, которую он, следуя схеме Броделя, разделяет на три ритма: «конъ­ юнктурную» память момента, память более медленной ментальной эволюции социальной группы, и, наконец, в самом долгом времени, - память, вмещающую в себя ментальные рамки культурного наследия, устойчивые к изменениям. Последняя долговременная память сама оказывает существенное влияние на событийное наполнение истории.

Дюби развивал тему «ментального инструментария», но, пользу­ ясь концептуальной базой марксизма, стремился также к выявлению «структурных» оснований истории, противопоставляя «реальные» и «ритуальные» порядки социума.

Общество не подразделяется на однородные этажи «экономиче­ ского», «социального» или «ментального». История ментальностей изучает символический универсум, пересекаемый внутренними кон­ фликтами общества, и потому системы репрезентаций необходимо всякий раз укоренять в конкретно-историческом месте, в котором они себя проявляют.

Опытом такого комплексного подхода к истории стала известная книга Дюби «Бувинское воскресение», посвященная знаменитой бит­ ве против германцев при Бувине, которая произошла 27 июля 1214 г. Эта битва имела большое символическое значение, поскольку счита­ лась первым проявлением французского национального духа и была отмечена активным участием городских народных ополчений, поддер­ жавших короля Филиппа II. Несмотря на, казалось бы, свойственное «Анналам» неприятие уникального события, тем более - события-бит­ вы, автор нашел в этом материале способ реконструировать общество начала XIII в., присущие ему представления и нормы поведения, по­ мещая сугубо событийный материал в контекст взаимосвязанных со­ циальных, культурных и политических процессов241.

Одним из приоритетов исследований Дюби были семья, любовь, история женщин. Историк стремился понять, как поведение и чувства средневековых людей соотносятся с главенствующими социальными категориями феодализма, совмещают в себе материальные и духовные потребности общества. Еще в своей диссертации о маконезском обще­ стве эпохи средневековья242 Дюби показывал, как трансформирова­

241Daby G. Le dimanche de Bouvines. P., 1973; рус. пер.: Дюби Ж. Битва при Бувине. М., 1999.

242Ibidem. La societe aux Xle et XHe siecles dans la regio n maconnaise. R, 1953.

лись основы политического порядка и параллельно менялся характер семейных отношений и принуждений.

В книге «Рыцарь, женщина и священник» автор продемонстировал, как институт свадьбы в средневековом обществе, изначально рассма­ триваемый как очаг потенциального беспорядка и греха, был приведен

кинституциональной норме, подтверждавшей власть церкви над свет­ скими сословиями243.

Наиболее ясно иллюстрировала представление Дюби о менталь­ ностях его книга «Три сословия или воображаемое феодализма»244. В исследовании автор воспроизводит трехфункциональную схему ментальной структуры, предложенную Жоржем Дюмезилем для ха­ рактеристики индоевропейского общества: управление, война, про­ изводство. Утверждение этого принципа в Западной Европе является, согласно Дюби, результатом феодальной революции IX в., в ходе кото­ рой империя Каролингов превращалась в объект внешней экспансии и переживала идейный поворот. Военная система, ранее обращенная

кзаграничным походам, ныне приобретала охранительную функцию, король из военного вождя превращался в хранителя мира, а политиче­ ская власть в целом считала своей новой целью предотвращение вну­ тренних потрясений и защиту святых мест.

Как следствие, устанавливается новая система социального разделе­ ния труда, новая легитимная модель подчинения, выражаемая знаменитой формулой: Oratores, BeHatores, laboratores, - одни правят, другие сража­ ются, третьи работают. Эту идеологию насаждали клирики, с выгодой для сеньоров и рыцарей, пытаясь легитимизировать неустранимое разделение между тремя основными сословиями французского общества на фоне на­ рождавшейся городской буржуазии. Так, согласно автору, кристаллизация трех сословий прошло обратный, по сравнению с алгоритмом историче­ ского материализма, путь от идеологического к социальному, демонстри­ руя важность процесса историзации любого символического обозначения.

Мандру

Робер Мандру представил для «Всеобщей энциклопедии» статью «Ментальность» в 1968 г., когда интерес к этой форме истории уже стал всеобщим. Мандру также стремился ввести психологическое из­ мерение истории в перспективу «долгого времени» и соединить мен­ тальные процессы со структурами большей длительности. Обозначив свою дистанцию по отношению к психоанализу, автор утверждал, что

243Ibidem. Le Chevalier, la Femme et le Pretre. P., 1981. P. 303

244Ibidem. Les Trois Ordres ou LTmaginaire du feodalisme. P., 1978; рус. nep.: Дюби Ж. Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о себе самом. М . 2000.

история ментальностей для него - это средство достигнуть истории по-настоящему тотальной и диалектической. Ментальности имеют свое автономное по отношению к социально-экономическим факто­ рам существование и не являются простой игрой отражения «базиса»

в«надстройке». В то же время, эта форма истории подчиняется двой­ ному принуждению: методов исследования и установленной эволю­ ции социальной и экономической истории245.

Диссертация Мандру была посвящена изменению судебных практик

вотношении феномена волшебства, произошедшему в XVII в.246. Ав­ тор отслеживал медленное, занявшее почти столетие, разрушение тра­ диции юридического преследования ведьм. Если в начале века судьи, без колебаний обличая козни Сатаны, выносили обвинительные вер­ дикты, то в конце века этот тип приговора все чаще отвергался. Ман­ дру усматривал суть подобной перемены в изменении самой структу­ ры сознания судей и даже шире, в изменении приоритетов элитарной культуры, отмеченной нарастающей рационализацией мышления.

В1961 г. Мандру опубликовал свою новаторскую книгу «Введение в современную Францию: 1500-1640 гг. Эссе психологической истории». Замысел книги подсказал Люсьен Февр, она была написана в их деятель­ ном сотрудничестве и должна была выйти под двойным авторством, но после смерти Февра Бродель распорядился издать ее под именем одного Мандру247. Последовательное продвижение исследований в русле истории ментальностей в тот момент не отвечало «магистральной» линии развития «Анналов»: приведенный в «Анналы» Люсьеном Февром, Робер Мандру был смещен Фернаном Броделем с должности секретаря редакции в июне 1962 г. из-за разного понимания исследовательских приоритетов.

Ле Гофф

Самый большой успех история ментальностей снискала в определении Жака Ле Гоффа, данном в трилогии «Заниматься историей» 1974 г. Автор писал о ней как об истории двойственной и неточной, дающей свободу сбли­ зиться с этнологией, с социологией, с социальной психологией, поддержи­ вать множество отношений, имеющих важное стратегическое значение. Все­ объемлющий характер гибкого понятия «ментальность» позволял трудиться на ниве других социальных наук и выйти из узкого экономизма 1960-х гг.

Знаменитая книга Ле Гоффа «Цивилизация средневекового Запада», основой для которой послужило отношение средневекового человека

245Mandrou R. Magistrats et sorciers en France au XVIIe siecle: une analyse de psychologie historique. P„ 1968. P. 437-438.

246Ibid.

247Ibidem. Introduction a la France contemporaine : 1500-1640. Essai de psycho­ logie historique. P., 1998. (Г ed. 1961).

к труду и времени, рассматривала свой объект исследования как уни­ кальный культурный универсум, раскрываемый через многофакторное пространство исторических характеристик, материальной культуры, со­ циальной структуры248. На широком архивном материале, задействовав все жанры средневековой литературы, автор прослеживал процесс из­ менения «ментального инструментария» западного человека. По мере роста экономики менялось соотношение мирских и светских категорий в его сознании, пересматривалось отношение к профессиям, ранее счи­ тавшимся греховными, таким, как купечество или ростовщичество. Па­ раллельно трансформировалось восприятие времени, выразившееся в формировании культуры часов. С середины XIV в. башенные часы ста­ ли заменять собой церковные колокола, отмерявшие время молитвы.

В Средневековье именно монополия духовенства на время позволя­ ло контролировать производственную и семейную жизнь прихожан. Поэтому религиозные ереси, выступавшие изначально против засилья церкви и одновременно становившиеся формой социального протеста против феодального гнета, выдвигали свои концепции времени и про­ поведовали скорое наступление Апокалипсиса.

Однако всерьез «время Творца» претерпело трансформацию толь­ ко в ходе подъема городов и ремесел, по мере общей рационализации и обмирщения городского уклада. Сам процесс занял многие века, и Ле Гофф обобщил его в концепции «долгого» Средневековья, кото­ рая решительно противоречила устоявшейся периодизации всеобщей истории. Средневековье Ле Гоффа началось поздней Античностью (Н-Ш вв.) и продолжалось, пережив Ренессанс (XV-XVI вв.), связь которого с Новым временем, на взгляд автора, сильно преувеличена, вплоть до XVIII в., «постепенно изживая себя перед лицом Француз­ ской революции, промышленного переворота XIX в. и великих пере­ мен века двадцатого. Мы живем среди последних материальных и интеллектуальных остатков Средневековья»249. Длительность перио­ да, на взгляд автора, определяется тем, что категории «ментального инструментария», в отличие от более динамичных экономических и социальных процессов, трансформируются очень медленно.

Таким образом, Ле Гофф не просто фиксировал нейтральные репре­ зентации той или иной социальной группы - ментальности стали для него системообразующим аспектом социального анализа и даже пери­ одизации европейской истории в целом.

История ментальностей в трактовке Ле Гоффа намерена «воскресить прошлое» во всей живости его красок так, как об этом еще в XIX в.

248Le Goff J. La Civilisation de l’Occident medieval. P., 1964. Reed. 1984; pyc. пер.: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. Сретенск, 2000.

249Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада... С. 5-6.