trubnikova_nv_frantsuzskaia_istoricheskaia_shkola_annalov

мечтал Жюль Мишле. Жак Ле Гофф назначил предметом истории мен­ тальностей «уровень повседневного и автоматического», внеперсонального и ускользающего от понимания отдельных людей, «то, чем являются Цезарь и последний солдат его легионов, Святой Людовик и крестьянин его вотчины, Христофор Колумб и моряк с его каравеллы вместе»250.

Личность Людовика IX стала предметом отдельной монографии Жака Ле Гоффа, написанной в жанре исторической биографии. Судь­ ба короля была исследована автором не только сквозь призму ключе­ вых событий его жизни, но в широком контексте XIII в.: политической среды, разногласий церковной и светской власти, крестовых походов, экономики и культурных стереотипов, различных интерпретаций лич­ ности и деятельности монарха, выполненных агиографами, француз­ скими и иностранными хронистами, учеными251.

Привилегированное место в истории ментальностей Средневековья заняли исследования религиозных феноменов. Дискурсы и практики церкви, сакральное восприятие людей, религиозные основы социального консенсуса располагаются в центре интересов историков ментальностей. Кульминацией религиозной истории и одновременно0истории менталь­ ностей, стала публикация четырех томов «Истории религиозной Фран­ ции», опубликованной под руководством Жака Ле Гоффа и Рене Ремона252.

Арьес

Один из пионеров жанра, Филипп Арьес очень поздно вступил в ко­ горту «историков Анналов», став руководителем исследований в EHESS. В неоднократно упоминавшейся энциклопедии «Новая история» 1978 г., руководимой Жаком Ле Гоффом, ему была доверена миссия охарактери­ зовать фактически начатое им направление исследований 253.

Арьес связывал успех истории ментальностей с упадком идеологии прогресса, завещанной эпохой Просвещения, с сомнениями в благо­ творности научно-технической революции: человек теперь ищет в истории то, что он еще вчера пытался отыскать в метафизике.

Что касается самого понятия ментальности, то для Арьеса оно выра­ жает возможность понять «дороги перехода к современности». Свою позицию автор иллюстрировал рядом конкретных исследовательских

250' Le Goff J. Les mentalites. Une histoire ambigue // Le Goff J. (dir.) Faire do FhisUMre... T. 3. P. 80.

251 Ibidem. Saint Louis. P., 1975. Reed. 1996; рус. пер.: ЛеГофф Ж. Людовик IX

Святой. М., 2001.

2-2 Le GoffJ., Remond R(dir) L’Histoire de la France religieuse. P, 1988-1992.

4 vol.

Aries P. L’histoire des mentalites // Le GoffJ., Chartier R., Revel J. (dir) Nouvelle Histoire... P. 409.

достижений. Он привел в пример концепцию дара и отдаривания, соз­ данную Марселем Моссом и развитую в работах Жоржа Дюби об эко­ номике обмена, поскольку усматривал проявления этой традиционной практики даже в современной налоговой политике. Автор сослался на работу Ле Гоффа о временах торговца, церкви, крестьянина, монаха, чтобы показать, как менялись ритмы времени в эпоху Средневековья.

Примером из своей книги Арьес показал пути изменения практик демографического регулирования, которое совершалось при Старом Порядке через установление позднего возраста женитьбы. Для авто­ ра были важнее не социальные, а региональные, связанные с локаль­ ным укоренением, различия. Мягче, чем Мандру, Арьес формулировал свои отношения с психоанализом, понимаемым не как концептуали­ зированный фрейдизм, а как стихийная глубинная потребность со­ временных людей «извлечь на поверхность сознания чувства, прежде спрятанные в глубокой коллективной памяти»254.

Вовель

В уже цитируемой работе Мишеля Вовеля 1982 г.255 о менталь­ ностях и идеологиях звучить вопрос о том, какие моменты истории позволяют наиболее полно «прочитывать» ментальности. В отличие от большинства практиков ментальностей, погружающихся в тихую заводь повседневности, Вовель увидел лучший фокус для изучения проявлений человеческого сознания как средоточия связей синхрони­ ческого и диахронического внутри эпох кризиса, среди самых ради­ кальных социальных сдвигов, самых глубоких тектонических изме­ нений, потрясающих общество. Именно эти перемены, на его взгляд, позволяют наблюдать переход от одной ментальной модели к другой с наибольшей ясностью. Здесь же проходит водораздел между историей ментальностей, как изучения подвижного и изменчивого, что позволя­ ет интегрировать эти явления в глобальную историю, и исторической антропологией, изучающей неподвижное и неизменное.

Считая понятие ментальности более емким, чем идеологии, автор писал о более медленном ритме времени ментальностей, чем у иде­ ологий в видении Маркса. Время ментальностей можно квалифици­ ровать как «тюрьму большой длительности», по выражению Фернана Броделя, или как «сопротивление» у Эрнеста 71абрусса, но Вовель на­ стаивал, что системы репрезентаций сами могут выступать фактором инноваций, и потому утверждал необходимость «говорить о реальной креативности этого воображаемого»256.

254Aries Р. L’histoire des mentalites. R 423.

255Vovelle M. Ideologies et mentalites...

256Ibid. P. 93.

чиняется логике и причинным рационализирующим отношениям, и по­ тому необходимо восстановить элементы, придающие ему связность во всех возможных версиях, затем вписать их в более широкий контекст социальной системы, выделить его «мифемы». Так вычисляется имма­ нентно присущая мифу логическая модель, которая должна снять все внутренние противоречия и объяснить его базовые основания.

Это направление исследований широко распространилось в школе исторической антропологии греческой античности. Жан-Пьер Вернан, Пьер Видаль-Наке, Марсель Детьен выступали против традиционного способа проблематизации, при котором специфический мир античности восстанавливался с помощью анахронического, свойственного совре­ менности, ментального инструментария. Рассуждая о семантических формах понятия «работа» у Платона, Вернан в своем первом труде при­ шел к выводу, что с VIII по VI вв. до нашей эры у эллинов произошла су­ щественная трансформация ментального универсума260. Впоследствии автор резюмировал, что сознание древних греков было во всем отме­ чено феноменом религиозного, переместив свой исследовательский интерес к анализу греческих мифов согласно моделям Леви-Стросса и Дюмезиля.

Направление «структурной» исторической антропологии занима­ ется и систематической дешифровкой самых разнообразных ритуа­ лов - античных праздников, христианских процессий, политических манифестаций. Характерным тому примером является работа Ле Руа Ладюри - «Карнавал в Романе»261, которая рассказывает об истории кровавого праздника, устроенного в 1580 г. знатным сословием, что­ бы устранить лидеров народной партии - организаторов мятежа. Со­ циальные позиции акторов на празднике символически выражались образами животных: знатных - летающими, с различением полов, нижестоящих - земными и бесполыми. Анализируя игровые формы карнавала, несмотря на трагические привходящие обстоятельства, ав­ тор нашел в нем все черты традиционных итальянских праздников, воплотивших в себе мифологемы народного сознания.

Важным направлением структурной антропологии в истории стал анализ текстов. Критикой литературных источников занимались в тра­ диции «Анналов» Натан Ваштель, Жак Ле Гофф, Мишель де Серто. Так, Натан Ваштель написал о литературном творчестве двух испанизированных перуанцев XVI в., один из которых полностью отождест­ влял себя с европейской культурой, а второй - с погибающей культу­ рой инков262. «Герменевтика Другого» прослеживалась и в знаменитом

260Vernant J.- R Les Origines de la pensee grecque. P., 1962.

261Le Roy Ladurie E. Lc Camaval de Romans. R, 1979.

262Wachtel N. Pensee sauvage et acculturation // Annales ESC. 1971. № 2. P. 793-841.

184 Глава 2. Движение «Анналов»в 1950-1970-е гг,..

сочинении Мишеля де Серто «Написание истории», пятая глава кото­ рого «Этнография. Словесность, или пространство Другого: Лери» по­ вествовала о человеке, рассказавшем о своем путешествии в Бразилию и обратно. Сравнивая реалии жизни «здесь» и «там», пройдя путем множества противопоставлений, автор все-таки выявил некоторое число инвариантов человеческого восприятия263.

Направление структурной исторической антропологии тесно сом­ кнулось с прочими ее направлениями, а также с историей ментально­ стей. Официально Высшая школа исследований по социальным нау­ кам объявила о введении направления исследований по исторической антропологии в 1976 г. Она была сразу представлена «двенадцатью семинарами и семнадцатью преподавателями»264. Еще годом ранее Жак Ле Гофф переименовал свой курс «Истории и социологии сред­ невекового Запада» в «Историческую антропологию средневекового мира». На последнем примере можно убедиться, что между историей ментальностей и исторической антропологии не было не только оппо­ зиции, но и ясно очерченной границы.

Зыбкий водороздел между ними составили заимствования из ар­ сенала этнологов и воспримаемые с его помощью грани социального универсума: мир чувств, материальной культуры, экзотизм различных эпох. В «Анналах» сделались частыми специальные номера, которые подтверждали упоение этой новой тенденцией исторической мысли: «Биологическая история и общество», «История и структура», «Семья и общество», «История и сексуальность», «За антропологическую исто­ рию», «История потребления», «Вокруг смерти», «Антропология Фран­ ции», «История и антропология андских сообществ», «Исследования об исламе. История и антропология»265.

Основная лаборатория «Анналов» - EHESS (Высшая школа иссле­ дований по социальным наукам) - ясно демонстрировала общую эво­ люцию исследований, в которой социальная и экономическая история уступали все большее место истории культурных феноменов. Среди 11 основных дисциплин доля этой истории возросла на 35% уже в начале 1970-х, и достигла 40% к 1985-1986 гг.266.

263 Certeau, de М. L’ecriture de Phistoire. P., 1975. R 215-248.

264 Valensi L., Watchel N L’anthropologie historique / / Revel J., Wachtel N. U n e ecole pour le$ sciences sociales... P. 256.

265 Histoiiie biologique et societe //Annales ESC. 1969. № 6; Histoire et structure // Ibid. 1971. № 3 - 4 ; Famille et societe // Ibid. 1972. № 4-5; Histoire et sexualite // Ibid.

1974. № 4; Pour une histoire anthropologique // Ibid. 1974. № 6; Histoire de la consommation // Ibid. 1975. № 2-3; Autour de la mort // Ibid. 1976. № 1; Anthropologie de la France // Ibid. 1976. № 4; Histoire et anthropologie des societes andines // Ibid. 1978.

№5-6; Recherches sur Islam. Histoire et anthropologie // Ibid. 1980. № 3-4. 266 Delacroix C, Dosse F, Garcia P Les courants historiques... P. 219.

Этнологизация исследований у историков Анналов сопровождалась активными заимствованиями количественных методов, характерных для социальной истории 1960-х гг. Антропология семьи продолжила исследования по исторической демографии267, в данной перспективе исследования по истории ментальностей сочетались с наработками квантитативной истории. Таким образом, и в исторической антрополо­ гии «ментальности» нашли себе применение, охватывая, за счет емко­ сти самого понятия, множество различных измерений.

Утверждение исторической антропологии привело к активному из­ учению конкретных материальных форм прошлого. Зачастую работы по истории материальной культуры полностью оставляли амбицию «первых Анналов» создавать «историю-проблему», ограничиваясь чи­ стым описанием феномена. Исследование фокусировалось на повсед­ невной жизни, как материальной, так и культурной, «обыкновенных» людей прошлого, которое по типу фактологического изложения напо­ минали «позитивистскую» историю, только утвердившуюся на другом поле, вне сферы политического. История материальной культуры стре­ милась возродить конкретного человека, который исчез из социальной истории, изучающей запутанные демографические серии и экономи­ ческие кривые «больших длительностей».

Человек-потребитель материальных благ вытеснял из исследования человека-производителя. Однако, концентрируясь на описании матери­ альных и культурных феноменов, данный тип исследования намерен­ но не интересовался проблемой соединения своего предмета с другими уровнями реального. В сборнике «Новая история» Ж.-М. Пезе утверждал автономию исследования фактов материальной культуры по отношению к социальным фактам как своего рода «компенсацию» за тот период, ког­ да социальная история слишком часто скрывала ее присутствие268.

Настоящим родоначальником исследований материальной культу­ ры, которая утверждалась в 1970-х гг. как инновация «Анналов», исто­ риографы называют немецкого социолога Норберта Элиаса, который выпустил свою книгу об эволюции нравов еще в 1939 г.269. В его ис­ следовании излагались ступени эволюции в культуре ухода за своим телом западного человека, начиная с эпохи Средневековья.

Подлинным шедевром самих «Анналов» в жанре исторической ан­ тропологии является книга «Монтайю» Ле Руа Ладюри, который по­ пытался услышать голос «великого немого» средневековой истории -

267 Burguiere Л. L’Anthropologic historique // Bedarida F (dir.) L’histoire et le metier d’historien en France... P.°l71—185.

268Pesez J.-M. L’histoire de la culture materielle // Le GoffJ., Chartier R, Revel J. (dir.) La Nouvelle Histoire... P.°130.

269Elias N. La Civilisation des moeurs. P., 1973.

186 Глава 2. Движение «Анналов»в 1950-1970-е гг.,.

обыкновенного человека, живущего на рубеже XIII-XIV вв. в малень­ кой высокогорной деревне удаленного уголка Пиренеев, восстановить его повседневные практики. Представляет интерес выбор источника, по которому реконструировались репрезентации: это материалы до­ просов церковной инквизиции, расследующей дело о распростране­ нии катарской ереси в регионе270.

Ле Руа Ладюри воскресил облик затерянной в горах аквитанской деревушки на протяжении жизни одного поколения крестьян. Дотош­ ность протоколов допроса инквизиторов позволила историку деталь­ но изучить крестьянский мир. Первая часть книги была посвящена описанию географической среды, систем земледелия и скотоводства, властных и общественных струкутур. Автор не отметил особой роли в этом социуме феодальных или церковных институтов, зато в нем име­ ли определяющее влияние отношения между семейными кланами. Бы­ товые практики селян были крайне архаичными: в своей повседневной хозяйственной деятельности они даже не использовали колеса.

Переходя во второй части от «экологии» к «археологии» Монтайю, автор анализировал ментальный универсум крестьян, их представле­ ния о жизни и смерти, судьбе и свободе выбора, любви и ревности, здо­ ровье и болезни, допустимых и недопустимых нормах поведения. Ле Руа Ладюри полемизировал с Арьесом, утверждая, что жители дерев­ ни имели представление о возрасте детства и были привязаны к своим детям. Формируя, таким образом, «тотальную историю» Монтайю, ав­ тор вдохновлялся примером работы антрополога, восстанавливающего мельчайшие аспекты народной культуры, достаточно независимой от предписаний центральной власти и главенствующих идеологий.

Популярной логической схемой, функциональной осью в исследо­ ваниях «третьих Анналов» по культурной истории, выдающимся при­ мером которой стала монография о Монтайю, являлась, как известно, дихотомия ученой и народной культур271. Это разделение, позволяю­ щее совершать движение от социальных элит к «низам» и обратно, вносило определенный динамизм в историческое исследование, осно­ ванное на этнологических подходах.

Однако объяснения опирались на источники, созданные ученой культурой, и, стало быть, трактовались в ее пользу. Выделяя культур­ ную репрезентацию отдельной группы, историк не рассматривал ее внутренние конфликты. Впоследствии критики исторической антро­ пологии укажут на упрощающий и искусственный характер разрыва

270Le Roy Ladurie Е. Montaillou, village occitan de 1294 a 1324. P., 1975; рус. nep.: Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324). Екатеринбург, 2001.

271Ricoeur Р. Temps et recit. P., 1983-1985. 3 t. Г. 1. P. 156; рус. пер.: Рикёр П. Время и рассказ: В 2 т. М.; СПб., 2000.

ГЛАВА 3

ГОРИЗОНТ «ЧЕТВЕРТЫХ АННАЛОВ» В ШИРОКОМ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ: «МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ ПОСТМОДЕРНА И ХАРИБДОЙ НЕОПОЗИТИВИЗМА»

3.1. РЕФЛЕКСИЯ О ПОЗНАВАТЕЛЬНЫХ ВОЗМОЖНОСТЯХ ИСТОРИИ И ЧЕРТЫ

НАРОЖДАЮЩЕГОСЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКОГО КОНСЕНСУСА В 1980-1990-Х ГГ.

3.1.1. «Кризис парадигм» и критика концептуальных основ движения «Анналов»

Последняя четверть века существования французской (да и миро­ вой) историографии была описана богатым метафорическим рядом, передающим идею растерянности или упадка: «время сомнений», «кризис идентичности и практик», «эпоха неопределенностей», «эпи­ стемологическая анархия», «кризис исторической интеллигибельности», «одержимость памятью», «критический поворот»... Все эти выражения, безусловно, диагностируют экспрессию неустойчивости методологических основ современной исторической науки. При этом само историографическое производство во Франции показывает не­ плохую динамику, утверждая ряд сильных тематических проектов и плодотворных дискуссий, речь о которых пойдет ниже. Скорее всего, современная идея «кризиса истории» свидетельствует не столько об истощении интеллектуального ресурса исторической науки, сколько о «перегреве» гуманитарных наук в целом и истории в частности. Со­ вершая переход в XXI в., они оказались не в состоянии обобщить в единую, непротиворечивую панораму многочисленные и часто оппо­ зиционные друг другу фрагменты развития и увидеть единую перспек­ тиву развития гуманитарного знания.