babosov_em_rol_kreativnoi_lichnosti_v_razvitii_setevogo_obsh

коммуникации, которая в мире явлений есть путь к обнаруже-

нию истины» [37, с. 231, 233].

Проблема коммуникации в творчестве другого немецкого экзистенциалиста Мартина Хайдеггера обретает специфическую интерпретацию диалога, воплощаемого в языке, в разговоре людей друг с другом. Вместо господствующего в повседневной коммуникации многословия («болтовни») он считал необходимым творческому человеку овладеть умением молчать и вслушиваться в произносимое и тем самым слышать бытие. Очень важно при этом и прислушивание к мысли мыслителей. Каждый пребывает в диалоге со своими предшественниками, еще больше, возможно и сокровеннее – со своими потомками». Главным действующим лицом данного процесса является «человек как носитель вести», который призван понимать, что с умением выдающихся мыслителей есть и несказанное в его сказанном, во что человек выкладывается, в чем он находит свое применение [33, с. 238, 295].

Своеобразную трактовку коммуникационного взаимодействия предложил один из лидеров знаменитой франкфуртской школы Юрген Хабермас. Он утверждает, что коммуникативное поведение человека приводит к возникновению социальных структур, способных к самоосуществлению и развитию. Выделяя в качестве приоритетного, межличностное коммуникативное взаимодействие, Хабермас подчеркивал, что оно несет в себе личностно значимую артикуляцию и имеет субъект-субъективную направленность. Оно предполагает принятие другого человека в качестве самодостаточной личности, а, следовательно, и ценности, а тем самым формирует «эмансипационный интерес» индивида, воплощающийся во взаимопонимании и взаимоподдержке, в которых оба субъекта коммуникации выступают в качестве высшей ценности по отношению друг к другу. В этом и заключается, по его мнению, сущность коммуникативной рациональности, в результате которой «различные участники коммуникации преодолевают поначалу только субъективные представления и благодаря общности разумно мотивированных убеждений одновременно убеждаются в единстве объективного мира и интерсубъективности своих жизненных связей» [34, с. 314–315].

51

Всистеме структурного функционализма самым авторитетным и влиятельным лидером которого был Талкотт Парсонс, исходной, равно как и заключительной точкой была личность.

Очем бы ни шла речь в его теоретических построениях: об индивиде или акторе, организме или системе действия, девиантном поведении или социальном контроле, социальной системе или социальном порядке, религиозной доктрине или системе культуры ‒ везде на приоритетном месте находится личность. В системе социального действия, например, личность истолковывается не как отдельный деятель, но как система действий. Личностная система, в его понимании, предстает в качестве: а) системы взаимосвязанных действий индивидуального их исполнителя; б) системы действий, организованной в определенную структуру посредством стремления к удовлетворению интересов и потребностей исполнителя; в) системы действий одного исполнителя, имеющей детерминированную организацию по согласованию и интеграции действий с действиями других акторов; г) четко организованной системы элементов действий, зависящей от отношения действующего лица к ситуации, в которой происходит действие; д) системы ожиданий действующего лица, которая может изменяться от его отношения к различным объектам ситуации; е) системы знаков или символов, важных для данного индивида и воспринимаемых им через призму «культуры, которая для носителей ее – действующих лиц – становится частью системы их действия» [25, с. 333].

Если же рассматривать личность с точки зрения ее включенности в социальную систему, то в таком случае, утверждает Т. Парсонс, «нормальный актор – это в значительной степени “интегрированная личность”». А это означает, что «такой актор существует не в одиночестве, а более или менее интегрирован с другими действующими лицами данной социальной системы. Основной же единицей в интеграции и взаимопроникновении между личностью и социальной системой является не индивид, а роль или комплекс ролей» [25, с. 344].

Вэтом динамично развивающемся процессе, подчеркивает Т. Парсонс, важнейшее значение имеют ценностные ориентации.

52

И их комплексы, воплощенные в ценностных стандартах. «Стандарты ценностных ориентаций, по его убеждению, играют исключительно большую роль в определении моделей ожиданий в ролях и в структуре личности...» Поэтому в обществах более высокого уровня сложности и теоретичности создаются более широкие и благоприятные возможности для того, что «совершенно необходимо в качестве главного процесса творчества инди-

вида» [26, с. 358‒359].

Влиятельный современный британский социолог Уилл Хаттон в книге «Мир, в котором мы живем» подчеркивает, что в компаниях, успешно функционирующих в течение длительного времени, первостепенная забота проявляется о жизненных стандартах, карьерном росте и взаимоотношениях работников, особенно тех, кто отличается творческим складом мышления, профессиональных навыков и действий. «Производительная и креативная рабочая сила, – пишет он, – это такая рабочая сила, которая рассматривается не просто в числе прочего движимого имущества, а как группа уважаемых человеческих индивидов». Такую ориентированность крупнейших транснациональных компаний он подкрепляет историческим примером, когда огромных успехов в самолетостроении и продвижении своих самолетов на мировые рынки достиг знаменитый «Боинг» – «компания, приверженная целям технического превосходства и развития высококвалифицированных и преданных фирме работников [35, с. 3, 157].

В таком же теоретико-методологическом ключе выстраивает свою концепцию человекоориентированности сетевого общества один из ведущих мировых авторитетов в области маркетинга Филип Котлер, профессор Высшей школы управления им. Дж. Келлога. В широко известной книге «Маркетинг 3.0: от продуктов к потребителям и далее – к человеческой душе» он подчеркивает: «...творческие люди обычно являются новаторами, создающими и использующими новые технологии и идеи», это «самые передовые представители своего поколения», для которых характерен «высокий индекс креативности», больше «озабоченные поиском духовных ресурсов, а не материальных благ» и ставящие на приоритетные позиции стремление «затронуть

53

душу человека» [19, с. 37, 40, 48]. Ф. Котлер и его коллеги подчеркивают, что одна из ключевых особенностей развитого и креативного общества состоит в том, что «люди не ограничиваются только удовлетворением первичных потребностей, но «стремятся к самореализации», рассматривая такое стремление в качестве смысла существования» [19, с. 39].

Совершенно своеобразную, даже парадоксалистскую трактовку креативной личности мы находим в творчестве постмодернистов Ж. Бодрийяра, Ж. Деррида, Ж. Делёза, Ф. Гваттари, М. Фуко и др. Чаще всего эту проблему они рассматривают в контексте сопоставления процессов бытия и коммуникации в их взаимодействиях и столкновениях. В плотно насыщенном пространстве бытия, истории, культуры и коммуникации, согласно Мишелю Фуко, активным деятелем предстает «человек как плотная первичная реальность, как сложный объект и верховный субъект всякого возможного знания», призванное «познать природу, а значит, и самого себя как природное существо... на принадлежащем именно ему “королевском месте”» [29, с. 400‒402].

В этой точке, «где представление встречается с бытием, где пересекается природа вообще и человеческая природа, познаваемый объект и познающий субъект... конечное бытие человека выявляется – и весьма решительно – в позитивном значении». Но вместе с тем «каждая позитивная форма, через посредство которой человек способен постигнуть, что он конечен, дается ему лишь на основе конечности его собственного бытия» [29, с. 405] при условии, однако, что тело и через его посредство вся природа даются в опыте некоей предельной пространственности, а культура – носительница истории – переживается в непосредственности всех напластовавшихся значений.

Вызвавший широкий в философском мире и за его пределами метафорический пассаж о том, что «человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке» [29, с. 484], не следует трактовать буквально. Если иметь в виду не отдельные высказывания Фуко, а генеалогию его размышлений о бытии и субъекте, то становится ясно, что в его концепции подразумевается не натуралистическая смерть человека, но исчезновение не учитыва-

54

ющего значимости его креативности, понимания сущности человека, свойственного ушедшей классической эпохе. А детерминированная объективацией языка и безудержным развитием техники десубъективизация субъекта вопрошания и говорения выводит на авансцену философского дискурса «сумасшедшую тайну человека – что конечная точка его падения есть для него утренняя заря, что вечер его завершается в младенчески юном свете, что конец всегда означает для него новое начало» [30, с. 505]. Этот мотив в творчестве Фуко неуклонно усиливается и получает наиболее отчетливое и мощное звучание в самых поздних его произведениях.

Этот противоречивый оригинальный философ, который раньше открещивался от субъекта, пророчил его скорую смерть, подчеркивает, что «необходимость иметь доступ к истине уже не ставит под вопрос бытие субъекта» [31, с. 20]. Он отмечает, что современное человечество вступило в новую эпоху истории отношений между субъективностью и истиной. В эту эпоху предстоит не только новое понимание субъекта, но и само это понимание должно привести к конструированию «нового субъекта», которому предстоит учитывать «непредсказуемую случайность при рассмотрении продуцирования событий». Здесь, как видим, отвергается линейная версия детерминизма и возвышаются непредсказуемые возможности дискурса, «его потенциальная неограниченная креативность» [32, с. 292].

Важную роль креативности личности в сильно усложненных выражениях демонстрирует в своей доктрине «деконструкции» выдающийся французский постмодернист Жак Деррида. В этом многозначном термине в причудливом калейдоскопе, который непрерывно изменяет свои конфигурации, переплетаются разработка и сборка, деструкция и реконструкция лингвистических структур и философских понятий. Каждое событие деконструкции единично и своеобразно как подпись под художественным полотном. Стержневым моментом в ней выступает не содержание и не смысл рассматриваемых понятий и даже не их переливы друг в друга, а их смещение, более того – смещение смещения, сдвиг сдвига, след следа. Она предполагает спонтанное

55

«развязывание» некоего сюжета, истории, рассказа и т. п. Приводя примеры такого процесса, Деррида говорит о развязывании, «которое разжимает зубы машины, дает слово лицу, притворяется, что представляет это лицо то спереди, лицом к лицу, тогда как на деле оно одновременно вовлекает его в перечисление, связывает его с древом чисел и переплетенных корней». В итоге деконструкция предстает как «опыт возможности невозможного», как метонимия, способная переходить «от вопроса о родах бытия к вопросу о родах рассуждения».

Только путем такого перенесения, в котором взаимоперекрещиваются развязывание и связывание, теперешнее и предшествующее с предшествующим предшествующего, можно, утверждает Деррида, уловить пульсирование голоса и смысла бытия. А определить истоки смыслопорождения позволяет «диссеминация» – бесконечный процесс развертывания рассказа сюжета, который движется от настоящего к прошедшему и будущему, а также к предшествующему будущему и к «будущему предшествующему, в которое вы в настоящее время, все время рискуя провалиться, беспрестанно уплотняетесь». На перекрестке таких сдвигов настоящего и предшествующего, настоящего и будущего и раскрывается смысл, а «смысл всегда является смыслом бытия». Бытие предстает в таком случае как мир присутствия, мир теперешнего или прошедшего, но и «как нечто предстоящее, которое удерживается в себе и лишь впоследствии иногда доходит до человека». Здесь следует иметь в виду, что в повседневном бытии человека может существовать лишь то, что означаемо в языке. Тогда-то и возникает вопрос о горизонте и мысли бытия – вопрос, который следует рассматривать «через систематическую взаимосвязь понятий смысла, идеальности, объективности, истины, интуиции, восприятия и выражения. Их общая матрица – бытие как присутствие: абсолютная близость самоидентичности, бытие – перед объектом, доступное повторению, сохранение темпорального настоящего. Живое настоящее, которое не может быть расчленено на субъект и атрибут, является поэтому концептуальным основанием феноменологии метафизики» [32, с. 292].

56

Занимая во французском постмодернизме крайне левые, во многом навеянные влиянием неомарксизма, позиции Жан Бодрийяр резко критикует интенсивно распространяющиеся в социальных сетях, особенно по телевидению и в интернете, мифы о вступлении высокоразвитых стран в 70‒90-е гг. ХХ вв. в социальноэкономическую организацию, называемую «обществом потребления», которое, как он убежден, оказывает негативное воздействие на моральное и интеллектуальное состояние потребителей информационно-коммуникационных потоков. По его утверждению, в США «биографии героев производства уступают повсюду сегодня место биографиям героев потребления... В них прославляется жизнь, полная избытка, и возможность чудовищных расходов... Реклама реализует чудо значительного увеличения потребления, преследуя цель не добавить, а лишить товары потребительской ценности, лишить их ценности времени, подчиняя ценности моды и ускоренного обновления, порождая у человека «ненасытную судорожную потребность в вещах» [5, с. 7‒71].

В создании и распространении мифа об обществе потребления Ж. Бодрийяр как раз и усматривает наиболее концентрированное и уродливое воплощение «масс-медиатизации», в которой основные усилия сконцентрированы не на «совокупности техник распространения сообщений, а навязывании моделей», прежде всего потребительских моделей. Поэтому в качестве важной задачи он выдвигает «решение проблемы однотонности коммуникации, проявляющейся... в монополии специалистов и профессионалов на медиа». Практическое решение этой задачи он видит в том, чтобы высвободить внутренние потенции структуры массмедиа, «вернуть им их собственное социальное призва-

ние открытой коммуникации и безграничного демократическо-

го обмена» [6, с. 235, 247, 257].

Значительно более масштабно проблему креативной деятельности человека в системе социальных отношений, складывающихся в сетевом обществе, анализирует Мануэль Кастельс. В этом обществе, по его утверждению, возникает «новая система социального взаимодействия, в центре которой находится

57

личность» [17, с. 155]. Он убежден, что «именно индивидуумы строят свои сети, онлайновые и оффлайновые, основываясь на своих интересах, ценностях, склонностях и проектах». Причем люди во все больших масштабах «организуются посредством социальных сетей на основе компьютерной коммуникации» [17, с. 157].

Важнейшая роль в создании новой системы социального взаимодействия в сетевом обществе, утверждает М. Кастельс, принадлежит «трансформации человеческого сознания, порождаемые которым идеи или некий набор идей могут отстаиваться как подлинная наивысшая ценность... являясь предпосылкой всего остального» [18, с. 45, 46]. А за всеми этими процессами, считает М. Кастельс, необходимо видеть креативно мыслящего

истоль же креативно действующего самопрограммируемого сотрудника, который в сетевом обществе в трудовых операциях отделяет самопрограммируемый труд от универсального. Но, подчеркивает он, «креативность, автономия и возможность самопрограммируемого умственного труда не принесли бы достаточно вознаграждения, если бы они не были в состоянии совмещаться с сетевым характером труда [18, с. 49].

Предоставив глобальное панорамное философское и технологическое видение социальных сетей, М. Кастельс подчеркивает, что самый важный источник влияния в сетевом обществе – это трансформация человеческого сознания в направлении развития

иего креативности. Поэтому, пишет он, в сетевой социальной системе именно креативные «идеи или некий набор идей могут отстаиваться как подлинная наивысшая ценность», возникающая и функционирующая «в виде креативных способностей». Более того, «креативность, автономия и возможность самопрограммируемого умственного труда не принесли бы достойного вознаграждения, если бы они не были в состоянии совмещаться с сетевым характером труда» [18, с. 46, 47, 49].

М. Кастельс убежден, что все новаторские достижения в многомерном и многообразном сетевом пространстве, в первую очередь в экономике, в ее наукоемких и технологически развитых отраслях, предопределяются креативностью работающего индивида, вследствие чего «инноваторы зависимы от культурной креа-

58

тивности, институциональной открытости к предпринимательским идеям... в инновативно развивающейся экономике» [18, с. 50]. Из всего изложенного совершенно логично и обоснованно следует вывод, сделанный М. Кастельсом, согласно которому в современном сетевом обществе среди различных форм темпоральности наибольшей продуктивностью обладает креативное использование «мгновенного времени», являющееся «временем высокоэффективных акторов – тех, кто насыщает свое время до предела, поскольку их деятельность очень ценна» [18, с. 69]. Всем своим содержанием, характером и направленностью аргументации, выводами и рекомендациями сетецентрическая доктрина М. Кастельса утверждает постулат, согласно которому сетевое общество не может ни возникнуть, ни развиваться, ни успешно функционировать без носителя разума, без создающего и практически применяющего его достижения креативно действующего человека.

В более узком, но и в более конкретизированном, наполненном определениями и характеристиками ракурсе исследует и интерпретирует сущность и особенности креативности личности и социальных общностей знаменитый американский социолог Ричард Флорида в широко известной, опубликованной на нескольких языках книге «Креативный класс: люди, которые меняют будущее». Он подчеркивает, что «у человеческой креативности много измерений и аспектов... Креативность предполагает определенные типы мышления и характера, которые необходимо культивировать как на индивидуальном уровне, так и в обществе, окружающем человека. Соответственно, креативный этос проникает повсюду, от профессиональной культуры до общечеловеческих ценностей и сообществ, изменяя наше представление как об экономических и социальных субъектах, то есть саму идентичность... Сверх того, креативность нуждается в поддерживающей среде, обеспечивающей совокупность стимулов – социальных, культурных и экономических» [28, с. 36].

Р. Флорида обстоятельно исследует, почему глубокие и устойчивые изменения, происходящие в современном сетевом обществе, коренятся не только в новейших технологиях, но, в первую очередь, в креативных личностях, способных производить, а затем

59

реализовывать новые идеи. Поэтому, пишет он, важнейшая задача состоит в том, чтобы определить, «каким образом поддерживать искру творчества в каждом отдельном человеке» ... Поэтому возникает «настоятельная потребность в структурах и внешних условиях, которые благоприятствовали бы креативности, давали достойную оценку их деятельности, побуждали к творчеству» [28, с. 52, 55]. Р. Флорида непоколебимо убежден, что именно креативность становится главной движущей силой всех происходящих в обществе изменений. «Знание» и «информация» – это орудие и рабочий материал креативности. Ее продуктом является «инновация», будь то в форме нового технологического изобретения или новой модели, или метода ведения бизнеса» [28, с. 59].

Р. Флорида обстоятельно характеризует атрибутивные качества и способности креативной личности. Творческая матрица в его интерпретации включает более тридцати компонентов: выдвижение новых идей, творческая личность, талантливость, открытость новому, креативная универсальность, инновационная креативность, творческое мышление, творческое вдохновение, внутренняя мотивация, индивидуальное своеобразие, забота о саморазвитии и самовыражении; приверженность самоутверждению, уникальные личные способности, приверженность новациям, способность создавать значимые новые формы, методы, технологии, стремление реализовать свою креативность, уверенность в себе, способность идти на риск, высокая развитость интуиции, индивидуальная свобода, высокая степень автономности, высокий творческий потенциал, выполнение творческих функций, креативная работа, полнота реализации способностей, способность к творческому синтезу, высокая ответственность, креативные стимулы деятельности, креативный образ жизни, профессионализм.

«В качестве основного источника креативности, – утверждает Р. Флорида, – люди представляют собой важнейший ресурс новой эпохи. Но вследствие не только позитивных, но и негативных способов использования данного ресурса, – убежден он, ‒ необходимо задуматься о том, на какие цели мы направляем свою креативность. В ней скрыта огромная ценность, которую

60