6. Синкретизм корневой основы

Корневая основа (первообразная, непроизводная), исходный элемент всех последующих дериваций, была в истории языка и исходным семантическим элементом этих дериваций. Это оказалось возможным потому, что именно корневая основа была синкретична и в смысло­вом, и в грамматическом отношении: «Содержанием пер­вообразного слова, предшествующего образованию грам­матических и философских категорий, может быть только образ, то есть совмещение и безразличие субъекта дей­ствия и объекта» (Потебня 1968, 11). В современной лингвистике корневая основа традиционно называется непроизводной; этим термином обозначают любую основу без аффиксов. Однако безаффиксные основы часто бы­вают результатом деривации при безаффиксном способе словообразования (например, резь от резать на синхрон­ном уровне), и в этом смысле они производны. По­этому в дальнейшем изложении используется термин корневая основа.

Анализ поэтических текстов обнаруживает, что корне­вая основа до сих пор остается синкретичным носителем потенциальных смыслов всех однокоренных слов даже в тех случаях, когда происходит расщепление значений вплоть до омонимии и антонимии. Исследования Г. А. Ни­колаева показали, что количественное отношение не­производных (корневых) основ к производным (содер­жащим аффиксы) в художественных текстах — 2:1, в то время как в нехудожественных текстах — 1:3. Г. А. Ни­колаев объясняет это отношение потребностью художе­ственных текстов во внутритекстовой, а не внетекстовой мотивированности слова (1987, 112). Такое объяснение вполне убедительно, однако оно может быть дополнено соображением о природной синкретичности корневых ос­нов, что для художественных текстов существенно из-за тенденции к многоплановости художественного слова. Подтверждение этому тезису находим в поэтических текстах М. Цветаевой. Одним из важнейших структур­ных элементов ее поэтики являются градационные ряды однокоренных слов или синонимов, строящиеся по прин­ципу восходящей градации и завершающиеся антонимическим (нейтрализующим) элементом. Эти ряды отража­ют философскую концепцию М. Цветаевой: личность

104

поэта, как и человека, охваченного страстью, она счи­тает воплощением духа, противостоящего земной обыден­ности и наиболее полно реализующегося за пределами земного бытия — в бессмертии-абсолюте. Поэтому поэти­ка Цветаевой — в большой степени поэтика предельно­сти и преодоления предела.

Рассмотрим несколько примеров, обнаруживающих роль простейшего элемента в словообразовательном кусте, приближающегося к корневой основе (без аффик­сов или с минимальным по отношению к другим эле­ментам этого куста количеством аффиксов). Такие про­стейшие элементы выполняют функцию производящих в микроконтексте:

Кабы нас с тобой — да судьба свела — Ох, веселые пошли бы по земле дела! Не один бы нам поклонился град, Ох, мой родным, мой природный, мой безродный

брат! (И., 110);

Стоит на башенном зубце, Как ведьма в месячном венце,

Над бездной окиянской Стоит, качает стан свой.

Покачивает, раскачивает,

Как будто дитя укачивает,

(...)

«Введешь в беду! Уйдешь — уйду: Ты — с лесенки, Я — с башенки!» (И., 381).

Анализ показывает, что такой градационный ряд, актуализирующий лексическое и грамматическое значе­ние приставки, строится по общей модели: исходным его членом является слово без приставки. Как простей­шее по форме и наиболее общее по значению, оно становится нейтральной производящей основой всего ря­да. Средние члены расположены по возрастанию интен­сивности признака или действия, а в последнем члене ряда напряжение, достигшее предела, снимается (нейт­рализуется) словом, антонимически противопоставлен­ным всем предыдущим элементам этого ряда. Так, в первом примере высшая степень родственности — родст­венность духовная — представлена словом безродный в контекстуально обусловленном значении 'как и я, отвер­женный в земном мире'. Во втором примере из поэмы

105

«Царь-Девица», изображающем попытку Мачехи соблаз­нить Царевича, качание как образ нарастающего воз­буждения превращается в убаюкивание младенца: пре­делом нарастающего движения становится покой, а стремление к греху, достигнув высшей точки, оборачи­вается образом добродетели. Характерно, что тема убаю­кивания-усыпления в дальнейшем ведет к теме смерти как исходу страсти (Уйдешь — уйду...).

Роль исходного слова без приставки в этих кон­текстах важна тем, что такое слово (родный, качает), лишенное специфических признаков интенсивности, кото­рые вводятся приставками, начиная ряд, одновременно и обобщает его, будучи синкретичным и потенциально энантиосемичным: родный трактуется и по признаку род­ства, и по признаку отверженности, качает — указывает и на состояние возбуждения, и на состояние покоя, та­ким образом, потенциальная энантиосемия реализуется в условиях художественного текста.

За исходное, разъясняемое понятие, включающее в себя все последующие смыслы, М. Цветаева обычно при­нимает понятие, обозначенное в языке производящей ос­новой, утверждая тем самым его более высокий семан­тический ранг по отношению к понятиям, обозначенным производными основами на следующих ступенях слово­образования. Это видно как из приведенных выше при­меров, так и из следующего:

Г о р б у н

Вспоминаю, что синьора При нашей встрече в Опере — число В сем сердце запечатлено — пристрастье

К медалям обнаружила...

Г е н р и э т т а Страстна

Я ко всему, что вечно (И., 601—602).

Именно основы, в которых семантика корня меньше других осложнена семантикой словообразовательных аф­фиксов (приближающиеся к корневым основам как к идеалу), оказываются и наиболее способными к выраже­нию абстрактных понятий, так как они являются, во-первых, носителями первичного, «истинного» значения слова, а во-вторых, хранителями всех словообразователь­ных, следовательно, и семантических потенций. Ср. также:

106

И — двойника нащупавший двойник — Сквозь легкое лицо проступит — лик (И., 80).

Таким образом, М. Цветаева показывает, что именно корневая основа по своей природе потенциально полисемична вплоть до энантиосемии.

Чрезвычайно показателен градационный ряд, состоя­щий из окказионализмов, образованных безаффиксным способом и объединенных в четырехчленное сочетание в поэме «Переулочки». По сюжету поэмы героиня-кол­дунья, отождествляемая с лирическим «я» Марины Цве­таевой, заманивает героя в свой чертог, откуда начи­нается восхождение от земли «в лазорь», к «седьмым небесам» — в сферу духа. Чертог героини отделен от внешнего мира занавесом:

Занавес-мой — занавес!

Мурзамецкий мой отрез!

Часть-рябь-слепь-резь!

Мне лица не занавесь! (С., 356).

Четырехчленное сочетание субстантивов, составленное из чистых непроизводных основ, вмещающих в себя все потенциальные смыслы их возможных дериватов, актуа­лизирует словообразовательную структуру слова отрез; эта актуализация поддерживается однокоренной рифмой резь, выделяющей значение корня: отрез в данном кон­тексте — не только кусок ткани, но и то, что отрезает один мир от другого (Фарыно 1985б, 267—268). Четы­рехчленное сочетание развивает мотив отрезанности, при этом наблюдаются типичные для Цветаевой синкретизм и перетекание одного слова в другое. В данном случае это обнаруживается на семантическом уровне: соседние слова четырехчлена синонимичны, но контакт каждого слова с предыдущим и последующим выявляет разные значения этого слова. Так, часть в этом контексте пред­стает в значении 'доля целого', синонимизируясь со словом отрез, и в значении, производном от глагола частить, синонимизируясь со словом рябь 'легкое колеба­ние, колыхание водной поверхности, а также мелкие волны от этого колебания; зыбь' (MAC). Образ тон­кого волнующегося занавеса как метафора реки в кон­тексте «Переулочков» скрепляет узуальное значение сло­ва часть с окказиональным. В свою очередь, слово рябь, актуализируя словообразовательную модель в ряду

107

подобных, приобретает свойство окказионализма, обра­зованного от глагола рябить (в глазах), и это свой­ство синонимизирует слово рябь с соседним слепь, ко­торое, через синонимию сочетаний слепить глаза и ре­зать глаза естественным образом синонимизируется со словом резь. Так ряд замыкается завершающим членом, однокоренным с исходным, но семантически обогащен­ным. Морфемная непроизводность завершающего члена оборачивается его сложной семантической производ­ностью от всех предыдущих смыслов, т. е. потенциаль­ный синкретизм непроизводной основы реализуется в пол­ной мере. Характерно, что этот ряд, несомненно, гра­дационный: образ трансформируется от простого называ­ния куска ткани далее через легкое движение, посте­пенно усиливающееся, к ослепляющему болевому ощу­щению. В словообразовательном плане тоже обнаружи­вается нарастание экспрессии: узуальные слова отрез, часть, рябь в их словарных значениях превращаются в окказионализмы, остро осознаваемые как таковые и автором, и читателем. Сочетание лингвистического и се­миотического анализа позволило польскому исследовате­лю Е. Фарыно убедительно показать, что «в итоге вся эта формула „часть-рябь-слепь-резь!" — формула ознобного обморока, отключения от мира сего, в одном плане, а в другом — формула цветаевского „за-занавесного", потустороннего континуума: от предельно истон­ченной плоти-ткани (...) через акватический поток до ослепительного света и не-бытия» (Фарыно 1985б, 269). При этом замыкающий член, обогащенный смыслом предшествующих, представляет собой новую ступень по­знания, данного в члене исходном.

Итак, анализ текстов, обнаруживающих различные проявления синкретизма в поэтическом творчестве М. Цветаевой, показывает, что русский язык, развиваясь в направлении аналитического строя, сохраняет в себе и разнообразные возможности синкретического способа представления понятий и образов. Поэтический язык, создающий экстремальные условия для выявления потен­циальных свойств языка, не только способствует выяв­лению архаического синкретизма (сохранившегося от древних языковых состояний), но и порождает новые формы для комплексного представления смысла, прини-

108

мая модель синкреты за структурную основу построе­ния текста — от слова и словосочетания до целого про­изведения.

Комплексное значение слова с приращениями смысла в поэтической речи в отличие от частного и конкрет­ного значения этого слова в обиходной речи неизбежно вызывает языковой сдвиг, демонстрирующий граммати­ческую и семантическую изменчивость слова и в то же время его грамматическую и семантическую целостность в совокупности частных проявлений и модификаций. Та­ким образом, актуализация синкретизма, подобно автор­ской этимологизации, оказывается средством преобразо­вания одного слова в другое — на грамматическом и се­мантическом уровнях. Как и этимологизация, художест­венная актуализация синкретизма в произведениях М. Цветаевой показывает стремление автора к абсолю­тизации смысла слова, но уже не в поиске этимона, а в поиске общей (по крайней мере для поэтиче­ского языка М. Цветаевой) семантики слова, в слия­нии смысла слов и грамматических форм. Не случайно поэтому, что синкретичная по природе корневая основа оказывается первой ступенью в градационных рядах, от­ражающих стремление к абсолюту, а соединение смысла разноязычных омонимов дано как модель «ангельского» языка — языка абсолюта.

В третьей главе рассматривается объем и внутрен­няя структура одного лексико-семантического поля в поэ­зии М. Цветаевой с учетом того, что слово в поэти­ческом тексте функционирует как слово, синкретически соединяющее прямые, переносные и символические зна­чения.