4. Синтаксический синкретизм

Изменение морфологического статуса слова, показан­ное в предыдущем разделе, всегда сопровождается (или вызвано) изменением и синтаксического статуса этого слова: при субстантивации определение превращается

91

в подлежащее или дополнение, при адвербиализации по­казатель грамматических отношений — предлог — пре­вращается в обстоятельство и т. д. Окказиональные синтаксические сдвиги и, следовательно, факты синтак­сического синкретизма в поэзии Цветаевой многочисленны и разнообразны. Они составляют специальную большую область исследований; многие из лингвистических работ эту область затрагивают, но наиболее серьезны и ин­тересны работы О. Г. Ревзиной, показывающие связь синтаксических особенностей языка Цветаевой с особен­ностями этого языка на других уровнях — морфологи­ческом, семантическом, семиотическом. Остановимся по­этому только на одном примере из произведений М. Цве­таевой, связанном с совмещением императивной и обсто­ятельственной функции наречия вперед, а также пре­дикативной и атрибутивной функции притяжательного местоимения ее в «Стихах к сыну», попутно обращая внимание и на некоторые другие синтаксические сдвиги в этом же контексте — сдвиги, тесно связанные со струк­турной позицией, морфологическим, синтаксическим и смысловым статусом местоимения ее.

«Стихи к сыну», написанные за 7 лет до возвращения М. Цветаевой на родину из эмиграции, отражают этап преодоления трагического разлада. Мысль о собственной вине в трагедии отлучения от родины и страстная любовь к сыну создают крайнее напряжение, отразившееся в сти­хотворении:

Ни к городу и ни к селу — Езжай, мой сын, в свою страну, — В край — всем краям наоборот! — Куда назад идти — вперед Идти, особенно — тебе, Руси не видывавшее

Дитя мое... Мое? Ее —

Дитя! То самое былье,

Которым порастает быль.

Землицу, стершуюся в пыль, —

Ужель ребенку в колыбель

Нести в трясущихся горстях:

— «Русь — этот прах, чти — этот прах!»

От неиспытанных утрат —

Иди — куда глаза глядят!

Всех стран — глаза, со всей земли —

Глаза, и синие твои

Глаза, в которые гляжусь:

В глаза, глядящие на Русь.

92

Да не поклонимся словам! Русь — прадедам, Россия — нам, Вам — просветители пещер — Призывное: СССР, — Не менее во тьме небес Призывное, чем: SOS.

Нас родина не позовет!

Езжай, мой сын, домой — вперед —

В свой край, в свой век, в свой час, — от нас —

В Россию — вас; в Россию — масс,

В наш-час — страну! в сей-час — страну!

В на-Марс — страну! в без-нас — страну! (И., 294—295).

Слово вперед стоит в позиции переноса после трех строк, в которых ритмическая структура совпадает с син­таксической, и поэтому морфолого-синтаксический сдвиг наречия резко ощутим. Оно связано примыканием с гла­голом идти, повторенным дважды — перед словом вперед и после него.

Строение стихотворной строки с переносом несколько нарушает синтаксическую тождественность компонентов в антитезе «назад идти — вперед идти», так как пауза в конце строки, по существу, завершает высказывание, а второе слово идти, отнесенное в следующую строку и завершающее синтаксическую структуру, как бы про­длевает паузу, семантически не заполняя ее, т. е. по своей функции приближается к знаку препинания. Кроме того, в русском языке существует изолированное императивное употребление слова вперед. Синтаксический сдвиг, сна­чала позволяющий ощутить императивность наречия, а потом снимающий ее, и определяет взволнованную прерывистость речи. Звуковое усиление слова вперед пред­ставлено рифмой наоборот, причем рифмующееся слово акцентировано восклицательным знаком, и инерция вос­клицательной интонации распространяется на завершение строки со словом вперед еще до конца предложения. Это слово выделено также графически курсивом и пунктуационно знаком тире.

Причастие видывавшее, поставленное в позицию пере­носа, представляет собой потенциальную форму. Она не узуальна, видимо, по двум причинам. Во-первых, для акцентологической системы русского языка не характерно наличие четырех заударных слогов, затрудняющих про­изношение (Моисеев 1980), а, во-вторых, форма среднего рода по экстралингвистическим причинам не образуется

93

от глагола видывать. Строка со словом видывавшее резко контрастирует с соседними строками по акцентологичес­кой характеристике:

— / — / — — — / Идти, особенно — тебе,

— / — / — — — — Руси не видывавшее

— / — / — / — / Дитя мое... Мое? Ее.

Среднюю строку от верхней отличает главным образом тип ее завершения: в верхней — мужское, в средней — гипердактилическое. В результате верхняя строка вызы­вает растянутое отчетливое произношение нижней и, сле­довательно, побочное ударение на флексии причастия. Фонетическая актуализация флексии среднего рода вы­двигает и в слове дитя, согласованном с причастием, семантический признак незрелости, неопытности, невин­ности. Этот признак, изначально свойственный лексике, обозначающей детей как социально незрелых существ, и связанный с категорией среднего рода, в современном русском языке стерт. В стихотворении М. Цветаевой он, проявленный позицией переноса, оказывается семанти­чески значимым, так как играет важную роль в идеоло­гической направленности стихотворения. Тема невинности становится доминирующей во втором стихотворении цик­ла («Наша совесть — не ваша совесть...»). В анализи­руемом контексте грамматическое значение среднего рода выражено в трех строках девять раз подряд: не ви­дывавшее, дитя, мое, мое, ее, дитя, то, самое, былье.

Сильный строфический раздел, преодолевающий силь­ную синтаксическую связь (согласование), естественно вызывает и сильную актуализацию слова во всей совокуп­ности его семантических, грамматических и фонетических характеристик. Энергия раздела и акцентируемого слова готовит экспрессию следующих строк. Если до сих пор ритмическая структура брала верх над синтаксической, то в строке «Дитя мое... Мое? Ее» регулярность полно­ударного ямба резко нарушается концом предложения посередине строки, сменой интонаций обращения и утвер­ждения интонациями вопроса и опровержения. Смена интонаций обозначена тремя разными пунктуационными знаками: многоточием, вопросительным знаком и тире. Резкий фонетический контраст обеспечен тем, что после пятисложного слова идет строка в которой на пять сло­гов приходится четыре слова, принадлежащих трем раз-

94

ным предложениям. На переносе оказывается слово, со­стоящее всего из двух букв, акцентированное кроме самой позиции переноса курсивным выделением и автор­ским разделяющим тире, противоречащим нормативной пунктуации.

Категоричность двухчленного предложения, где окка­зионально предикативная функция притяжательного местоимения ее противопоставляется атрибутивной функ­ции притяжательного местоимения мое, выражена в мак­симально короткой форме и обозначена восклицательным знаком.

Семантической основой изменения синтаксического статуса притяжательного местоимения является града­ционное абстрагирование понятия: от дважды конкрет­ного мой сын в начале стихотворения — к отчуждаемо-абстрактному ее — дитя, выраженному формой среднего рода — через промежуточную стадию абстрагирования дитя мое.

Максимально выделенное слово ее является идеоло­гическим центром стихотворения — именно здесь проис­ходит перелом сознания: отказ от права определять судьбу сына своей судьбой. На эмоциональном уровне трагичность отказа передается не только контрастом разноинтонационных односложных предложений с предыду­щим пятисложным причастием, но и комплексом звуков, имитирующим рыдание, — в словах мое — ее.

Кроме того, слово ее композиционно является центром симметрии стихотворения. В тексте, до этого слова по­строенном по типу загадки (Ни к городу и ни к селу, В край — всем краям наоборот), сама страна названа именем собственным только в отрицательной конструкции со значением неведения (Руси не видывавшее || Дитя мое). Характерно, что и само это имя собственное относится не к реальности, а к далекому прошлому, и тем самым в цветаевском контексте сказочно. Во второй части сти­хотворения, после того, как сказано: «Ее — дитя» — и абстракция перенесена с названия «края», «страны» на образ сына, родина Марины Цветаевой получает в сти­хотворении совершенно конкретное название в истори­ческой перспективе личных судеб:

Русь — прадедам, Россия — нам, Вам — просветители пещер — Призывное: СССР,

95

а образ семилетнего сына, растущего пока на чужбине, абстрагируется до отождествления с «просветителями пещер». И на слове ее, семантически самом значимом переносе, цепочка переносов, собственно, кончается: даль­ше на 24 строки приходится только один перебив, обнов­ляющий фразеологизм куда глаза глядят.

Если до идеологического, эмоционального, компози­ционного центра и центра семантической симметрии конкретного и абстрактного понятий, меняющихся местами (предложения Ее — дитя), определяющей структурой стихотворения является перенос с преобла­данием ритма над синтаксисом, то во второй части — после этого предложения — доминирует уже синтаксис. Трагическое противоречие («Дитя мое... Мое? Ее — || Дитя»), выраженное в своей кульминации сильным пере­носом, сменяется и разрешается лаконически завершен­ными строками призывов, выраженных в стилистике лозун­гов и перекликающихся с императивным значением слова вперед.