III. Первые признаки развития разума

Глаза, зеркало души, позволяют внимательному наблюдателю увидеть в маленьком чуде тихие побуждения инфантильного разума. Они служат первичным влечениям человеческой души, голоду и любви в самом широком смысле этих слов. Потребность в еде и воздухе пробуждает в ребенке первые ассоциации, так же как потребность в ласке и удовлетворение матерью являются источниками акта опознания. Издавая радостные возгласы, младенец следит, как мать готовит его к кормлению грудью, но подобные действия другого человека с небольшим отличием оставляют его равнодушным; скоро он знает местечко, которое занимает мать, давая ему грудь; так же как искусственно вскармливаемый ребенок жадно смотрит на бутылочку, как только та наполняется молоком. Аффект, вызываемый у ребенка взглядом на грудь или бутылку, является доказательством того, что здесь речь идет об ассоциации. Тидеманн¹ сообщает, что его двухмесячный сынок прекратил плакать, как только его положили в позу вскармливания и затронули его лицо мягкой рукой. О том, что здесь также на лицо ранние ассоциации, говорят ощупывающие движения младенца в поисках груди. Соответствующие данные о появлении первой связи мыслей есть у Шина и Скапена. Так как для ребенка выделения экскретов наполнено удовольствием в той же мере, что и принятие пищи, естественно полагать, что оно также занимает душу ребенка. И действительно, с этим процессом связаны ранние ассоциации. Так, мой племянник одиннадцати месяцев к большому довольству присутствующих за столом увидел чисто белую суповую кастрюлю, чьи две ручки он явно не заметил и, вспомнив о своем горшке, радостно закричал «А-а». Семимесячная девочка, которой часто ставили клизму из-за запоров, неразрывно связывала резиновую прокладку с процессом промывания, так что приходилось отводить ее взгляд, чтобы избежать яростных криков и плача. Эти первые связи понятий, основанные на принятии пищи и выделениях, из-за сильного участия в них чувств так устойчивы, что они, даже если внешне забыты, в подсознании сохраняют свое место и у подростков являются причиной тех немотивированных приступов смеха, которые в школе часто наказываются, как намеренное нарушение тишины.

Также потребность в воздухе и свете, удовлетворение которой наполнено удовольствием и выражается в радостных криках, когда ребенка подносят к освещенному солнцем окну, или когда он видит подготовку к прогулке, дает в достаточной мере повод утверждать, что речь идет об ассоциациях, которые в большом количестве приводят Прейер, Шин и Скапен. Закономерное протекание ежедневной жизни, частое повторение естественных отправлений в одни и те же часы медленно подготавливают ребенка к понятию времени, еще задолго до того, как взрослый предполагает возможность наличия реального восприятия. На одиннадцатом месяце жизни мой племянник уже через неделю совершенно верно связывал выход из сада в девять часов утра с последующей трапезой (яйцом); к этому времени его усаживали в коляску, и он с наслаждением кричал «Я, я», а во второй половине дня, увидев шапочку - «Ба, ба». Когда мать проверяла его понимание, предложив как-то раз в послеобеденное время «Я, я», мальчик отказался, также как и утром от предложения «Ба, ба»; то, что не чувство сытости повлияло на его отказ, доказывало то обстоятельство, что он привык перед прогулкой получать порцию молока.

В качестве второго источника инфантильной деятельности духа я определила любовь. Это известный и естественный факт, что ребенок раньше всего узнает того человека, который наиболее интенсивно занимается его опекой, ежедневно и ежечасно окружает его заботой, т.е. ребенок благодаря определенным признакам, которые запечатлелись в его детском разуме вследствие многократного повторения, отличает этого человека от других людей. Этот акт опознания осуществляется с радостной улыбкой, адресованной матери, с радостными возгласами при звучании ее голоса в соседней комнате.

Ласкательные игры, которые выдумывают мать и дитя, создают у него ряд мыслительных связей, имеющие для более позднего детства, да и для всей последующей жизни наибольшее значение; так как они в качестве бессознательных следов воспоминаний влияют на любовную жизнь взрослого, и в них по большей части укореняются все те особенности и жизненные привычки, которые отличают индивида от всего рода. Беспомощность маленького человечка обусловливает его исключительное положение в семье, из которого он вскоре вследствие своей чрезмерной потребности в любви извлекает пользу. Он очень скоро знает, что после криков и плача прекращается тягостное одиночество, и он пользуется этими средствами не только для того, чтобы благодаря присутствию любящего человека устранить физическое недомогание, они уже в раннем возрасте становятся его уловкой, хитростью, с помощью которой он подзывает к себе желаемое общество. Итак, первые четкие признаки симпатии проявляются в ходе развития разума, которое для них является conditio sine qua non¹, это утверждение не стоит в непримиримом противоречии со сказанным выше о том, что любовь является источником определенных духовных процессов; интеллект и чувство уже у маленького ребенка находятся в такой тесной взаимозависимости, что любое новоприобретение в одной области приносит пользу другой. Чем быстрее раскрываются духовные способности, тем интенсивнее начинает проявлять себя эмоциональная жизнь ребенка, ход развития, которому искусство воспитания не всегда уделяет должное внимание. Одновременно с чувствами симпатии мы отмечаем в ребенке чувства неприятия. Они также являются следствием потребности в любви; так как они изначально направлены против тех людей, от которых ребенок испытал боль, то есть запрещение требуемой любви в самом радикальном смысле. Неприятный опыт, приобретенный ребенком от рук врача, ставящего укол, побуждает его перенести свое неприятие на людей похожей внешности. Десятимесячная девочка, которой за два месяца до этого ставил уколы врач с роскошной черной бородой, скрывается с криками от собственного темнобородого отца, когда он после нескольких месяцев отсутствия заходит в комнату. Этим же событием объясняется неприятие моего племянника, продолжавшееся до пятилетнего возраста, по отношению к мужчинам с черной бородой. Аффективный характер изначального переживания был настолько силен, что при акте опознания вызывал обманы. Также неприятие многих детей по отношению к кошкам, по-видимому, основывается на самых ранних детских ассоциациях. Моя сестра свое чувство антипатии к врачу, проверявшему ей в десять месяцев горло и представшим перед ней в черном меху, перенесла на кошек так, что даже в четырехлетнем возрасте, неожиданно увидев животное, разражалась громкими криками, при этом крадущаяся походка врача также сыграла роль в данном соответствии.

Узнавание существенно подкрепляется вторым по важности с точки зрения воспитания влечением ребенка – любопытством. Маленький ребенок хочет все видеть, все слышать, управлять всеми чувствами при взгляде на новый, непривычный предмет, как только преодолен первый страх от него. Любопытство естественным образом направляется на все действия, связанные с физическим уходом за ребенком, особенно на те, от которых он ожидает последующего удовольствия: отсюда, например, то, как напряженно прислушивается ребенок к спуску воды в ванной или ее наполнению, этот интерес имеет четкий сексуальный оттенок. Скапен, Шин и Прейер пишут о наблюдаемых ими детях, которые получали явное наслаждение от этого клокотания в ванной. Если предположить, что такое пристрастие выпадает как раз на время первого приучения относительно физических потребностей, такого объяснения достаточно. Большое значение, которое придают родители и няня процессу выделения, не остается не замеченным ребенком, тем более что при этом часто следуют слова похвалы, к которой его тщеславие абсолютно не безразлично. Но так как сам процесс остается для ребенка непонятен и лишен чувственного восприятия, детское любопытство естественным образом направляется на продукты данного процесса; удивление и самодовольство в его выражении лица дают нам предположить, что в ребенке при разглядывании своих продуктов дефекации зарождается первое представление о его собственной силе производить что-либо.

Одной из основ возможности воспитания, т.е. всестороннего душевного развития ребенка, является влечение к подражанию; сложно сказать, когда оно проявляется впервые. Точно определено подражание на седьмом месяце жизни. Оно предполагает акт выражения воли и разума ребенка. Оно и подводит ребенка к тем забавным жестам, которые потому и кажутся такими неотразимыми, что в них выявляется противостояние сознательных, нацеленных действий взрослых и кажущихся бесцельными действий ребенка, и несовместимость проявлений зрелого ума и бесконечных повторений почти автоматического поведения младенца разворачивается во всей своей комичности. Я не могу убедить себя, что эти малые дети сознательны, как утверждают некоторые авторы. Ребенок, которому едва исполнился год, надевает на свою головку отцовскую шляпу, делая это с полнейшей серьезностью, и корчит перед зеркалом, не выходя из роли, смехотворную гримасу, которую он где-то увидел; но, как только он начинает смеяться, интерес к имитации большей частью пропадает. Чем точнее подражание, тем серьезнее для ребенка это занятие. Оно является первой формой инфантильного желания «быть большим», которое я хочу обсудить позже в другой связи.

Влечение к подражанию имеет наибольшее значение для интеллектуального развития ребенка; без него было бы невозможно научить говорить; используя его, мы обращаем внимание ребенка на явления повседневной жизни, он учится имитировать звуки текущей воды, завывание и свист ветра и сотню других, он учится правильно обращаться со своими первыми игрушками и беречь себя от всевозможного вреда. Но эмоциональная жизнь не остается совершенно не затронута этим влечением. Проявления кажущегося сочувствия и разделения чужой радости в форме смеха или плача вместе с другим человеком на первой ступени жизни является подражанием, и они появляются только благодаря уже приобретенным ассоциациям упомянутых видов деятельности через чувство удовольствия и/или неудовольствия, что в более позднем детстве проявляется как заразительный смех всего школьного класса.

В качестве одной из самых ранних заслуг детского интеллекта мы должны рассматривать попытки лепетания, поскольку они являются не только проявлениями удовольствия, как это пронаблюдал Штерн¹ у своего сыночка Гюнтера уже на четвертом месяце жизни во время прогулки. Как только проявляется ясная воля ребенка стать понятным для окружающий через отдельные звуки или слоги, или имитировать их, возникает работа инфантильного духа. Ее рассмотрение ведет нас к одной из важнейших глав в наблюдении за развитием детской души, к развитию языка.