IV. Фантазия

Возможно порхает сила нашей души, которой удается безобразие сделать для нас более красивым, повседневности придать удивительность, своими крыльями, до тех пор, пока ребенок не сможет выражать свои образы словами; так как маленькое существо едва способно найти языковое выражение, то мы безусловно удивляемся отношениям, которые оно само создает без участия окружения. Способность к ассоциациям и способность в воспоминаниям являются фундаментом и основанием легкого здания фантазии, которое осуществляется то в бесконечном просторе, то на головокружительной высоте, но всегда опирается на реальные переживания. Иллюзия и комбинация работают, друг друга дополняя, над образами, которые позволяют сливать воедино прошлое, настоящее и будущее и для которых пространство тянется от пустоты до бесконечности. В период жизни человек не способен так откровенно предаться волшебству фантазии, как во время игры. Селли обозначает возраст от трех до четырех лет как высшую ступень развития фантазии; в это время ребенку, с одной стороны, все еще довольно ново, чтобы тягаться с всеобщим влечением к исследованиям, а с другой стороны, понимание под влиянием окружения уже достаточно развито, чтобы сознательно воспринимать и использовать представленные впечатления. Впечатлительности детского духа приписывают одну определяющую роль для работы фантазии, таким образом к этому подходит взгляд Гербарта о том, что деятельность воображения показывает свое самое сильное проявление в семь лет. Я полагаю, что такие восприятия очень сильно зависят от индивидуального свойства инфантильной души, так чтобы норма позволяла высказываться об этом. Как раз для фантазийной жизни, главным фактором является окружение. Как-то иначе развивается при тех же обычно похожих отношениях ребенок в деревне, чем в городе. Явления природы, которые увидеть у него не было возможности, наносят душе сельского ребенка своим могуществом, своим ужасом, своей красотой вечный след. Как-то иначе мечтает выросший в деревенской среде ребенок о волшебстве города, который у городского лишен пока всякой поэзии. Более, чем у одного ребенка, который из суматохи города впервые входит в лес, подтверждается пословица «за деревьями не видеть леса». Здесь создали сказки с их дремучими, непроходимыми лесами далекое от действительности понятие, которое охотно восприняло и приукрасило фантазию. Она наполняет лес сказочными существами и чудовищами, ворами и убийцами и готовит плодотворную почву для страха; существуют также тысячи взрослых, которые боятся быть захваченными врасплох от наступления темноты, в которой они не отступают от старого, давно забытого страха, хотя и не желают признавать такую связь.

Нет такой незначительной вещи, чтобы фантазия не могла придать ей величину и важность. Она воодушевляет ребенка каждым кусочком дерева, мальчика на воина, участвующем в кровопролитном бое, девочку, на маленького ребенка, наполненным жизненным теплом. Вся поэзия детской души имеет свой корень в фантазии. Естественно, становится также ощутимым при этом сексуально-эротический оттенок. Маленькая девочка, которая убаюкивает свою куколку и она лежит кушающая на ее груди, крепко держит реальность своего поведения; она по-настоящему чувствует себя мамой и с похожей хлопотливостью и сердечностью выполняет все меры личной гигиены, поскольку она видит, как это делает мать; она не забывает выговоры и наказания, которые при случае ей приходилось терпеть самой, осуществлять на кукле-голышке. Анальная эротика и садизм находят здесь богатое поле деятельности для открытого участия, равно как и для перекомпенсации; так как постоянная пугливость и очистка, сверхстарательное упорядочивание и приведение в порядок происходит не только из-за жажды деятельности, а мы должны распознать в ней начатое вытеснение той запрещенной охоты, которая в своей первоначальности проявляет себя в «игре в врача» и обнаруживается в различных фантазиях. Во время пребывания осенью в гостях у подруги своей мамы принимал участие мой тогда еще трех с половиной летний племянник в чистке брюквы. Внезапно он крикнул: «Мам» (так он называл даму в отличие от своей «мамочки»). «У них лицо грязное (показывает подгнившее пятно), положу я попой вверх (кочерыжкой)». Точно так же олицетворяет маленький Тидеманн¹ в два года стебель белой капусты. Сын Скапена² охотно чистит варенный картофель, так как он является для него «маленьким голышом», а поэтому и предметом пристального внимания; фантазия превращает шелуху в платьице и придает, по-видимому, картофелю человеческий образ, — суть фантазий, связанных с наготой. Фантазия владеет жизнью ребенка настолько сильно, что он охотно отказывается от своей индивидуальности и отмечает с большим неудовольствием то, когда окружение это не признает. Штерн³ пишет о своем сыне Гюнтере: «У нашего сына мы очень рано обнаружили ту сильную иллюзию жизни. Было время (от двух лет и девяти месяцев до трех лет и шести месяцев, вскоре после рождения младшей сестры), когда он днем, часами напролет принимал на себя другую роль и также остальным поручал такое». Он называл себя только 'hoße сестра'; настоящей старшей сестре Гильде он дает различные другие имена: маленькая Эстер, Мици или Гетуд; мать является 'Hoß-мамой'. В некоторые дни он становится собачонкой и заботится о 'младшей' (в действительности старшей) сестре. Своеобразным является то, что он эти представления также осуществляет в реальных ситуациях, за обедом, при одевании и т.д. и бывает вне себя, если кто-либо хочет исправить его речь правильными именами. А незнакомцев, напротив, он называет 'hoße Эстер' . Даже в состояниях самого сильного аффекта получается самообман.

Из ( возраста двух лет и десяти месяцев): «Сквозь слезы и глубокое волнение, даже среди ночи не расстается он со своими фантазиями. Недавно вечером я услышал его громко плачущим в кроватке и в ответ на мои расспросы он отчаянно жаловался, что маленький и большой мяч потерялись на аллее. Он умолял, завтра Hoß собачонка вместе с hoßen Эстером должны найти мячики, а маленькая киска не должна с ними идти'. Насколько глубокой была его печаль, явствует то, что даже утешение купить ему новый мяч не приносило никакой пользы: 'Нет, не покупать мяч, найти hoßen и маленький мяч', так он стонал — и причем контраст того, что он не отошел от распределенных ролей». Селли¹ ссылается на двух сестер, которые предложили «поиграть в сестер». И игра «в маму и папу» является такой же очень старой, как и игра «в дочки-матери». Спрашивается теперь, почему вживается ребенок в роль одного из членов семьи с такой интенсивностью; да потому, что он не только не отказывается от этой фантазии, но и требует от других ее уважать. Позже я буду говорить о том, какое влияние оказывают родители, братья и сестры на любовную жизнь ребенка, насколько редко воспринимается им радостно прибавление семейства, ведь тогда новорожденный лишает его части родительской любви, насколько, в конце концов, ребенок наполнен ревностью к родителю, наряду с которым он принадлежит к одному полу и о том, что фантазия в своей творческой силе предлагает замену тому, чему препятствует действительность. Если маленький Эрнст Вольфг. Скапен² в возрасте четырех лет спонтанно говорит: «А я засуну папу в горшок и налью туда ковшиком воду выше лица, пока он не станет красивым и мягких, а потом я папу съем!», тогда такие фантазии сводятся не только к сказке «Гензель и Гретель» с ведьмой, живущей в пряничном домике, а в них выражается намерение избавиться от папы, от очень опасных соперников мамы и сказка предоставляет лишь одно пальтишко, с целью облечь злое желание в безобидную форму.

Маленький Гюнтер Шт. показательно входит вскоре после рождения младшей сестры в чужие роли, то старшей сестры, то матери без особого труда; так как он вытеснен со своей позиции в качестве изнеженного мальчика, он перенимает роль заботливой матери или, по крайней мере, старшей сестры.

Очень рано начинает ребенок во время своей игры с воображением обращать внимание на половое различие, и характерным является то, что предпочтение отдается, как правило, принадлежащей к одному полу роли, особенно мальчики прямо отказываются перенимать роль женщины или девушки. Такое поведение нужно рассматривать как знак серьезности в игре, а также мании величия, изображать только тех людей, которые у ребенка отличаются существующим и воображаемым превосходством. А потому хочет мальчик в игре в войнушку быть «генералом», и только нехотя «простым солдатом», а когда он отличается хотя бы особым мужеством или плохими качествами, хочет быть «разбойником», а не наемным «жандармом». А для девочки предпочтительнее быть «женщиной», чем «кухаркой», «мамой», чем «ребенком». Но во второстепенной роли у нее всегда получается посредством всевозможных выходок вести себя невинно. Также в таких играх ребенок желает, чтобы видимость реальности, разумеется для длительности игры, удерживалась окружением. Моему племяннику в возрасте от четырех до шести лет нравилось играть со своей тетей в «водителя», причем он был экспедитором, архитектором или начальником станции, а она должна была притворяться совершенно бестолковым извозчиком, чтобы предоставить ему богатую возможность для ворчания и выговора. При этом было против его воли то, когда «водитель», из-за того, что он грубо обращается, внезапно объяснил, что он не позволит такое, пойдет в полицию и заявит об этом: «Нет, нет, тетя Г.», ответил маленький проказник, «ты не должна бояться; это же игра». Также маленький Скапен¹ припоминает то, что его мать, как только он становится «почтальоном» или «торговцем», не поддается иллюзии.

В основе всех этих игр лежит глубокий смысл. Так как ребенок может проявлять свои враждебные импульсы против родителей, братьев и сестер, не боясь наказания, тогда он может в любой момент прекратить свою «игру»; «только в удовольствие» он отказывается от послушания, выдает братьев и сестер, бьет и оскорбляет их, между тем куклы носят их имена, и покоряется деспотизму, который бы никогда не достался ему в воспитании. Да, он способен в игре «в папу и маму» одному из родителей, который недавно получил выговор со стороны маленького судьи, резко высказать эту критику. Но одновременно фантазия дает ребенку повод для добрых дел, для которых в действительности у него нет воли и силы.

Особую роль в жизни ребенка, наполненной фантазиями, занимают праздники, которые регулярно отмечаются в семье, прежде всего это праздник Рождества со своим бесконечным волшебством. Как долго верит умный, с богатой фантазией ребенок в младенца Христоса, Деда Мороза, Святого Николауса и «Крампуса», если он также хвастается своим превосходством над верой в сказки. Сверхъестественным, чудесным для ребенка является такой необходимый элемент для размышления, что он нехотя покидает эту сферу; так как он бессознательно чувствует, что вместе с прекращением прекрасной детской веры исчез из его жизни хороший кусочек поэзии. «Чудеса», пишет Гольц¹, «были для меня, в конце концов, дороже, чем их естественные объяснения, которые при внимательном рассмотрении нарочно вводили в толстое дерево, и оттого, что я по-настоящему ощущал в душе чудо, поэтому я редко беспокоил людей расспросами». Сияющая огоньками рождественская елка является для ребенка воодушевленным предметом из чужого, полного загадок мира, а днем раннее он увидел на рынке еще очень много рождественских елок.

Я не мог удержаться от удивления, что их покупали «совершенно обычные люди». Маленькая девочка шести лет настойчиво просит не сжигать елку после праздничных дней, «так как это причиняет боль младенцу Христосу». А мальчик пяти лет по той же причине отказывается кушать рождественское печенье в форме ангела: «Нет, нет, тогда я откушу у младенца Христоса крылья». Эта гипотеза оставляет свой след во всем, что относится к Рождеству благодаря детской фантазии вплоть до зрелого возраста; поэтические натуры сохраняют подспудный остаток старой веры в чудо относительно мастерских Деда Мороза в постоянном напоминании о том, чтобы не касаться детей, ясель и ангелов и рассматривать это украшение не в качестве игрушки.

Самой прекрасной работой фантазии является детское предвкушение радости в преддверии праздников. Ни один взрослый, пожалуй, не забывает в своей жизни скрытное поведение своих родителей в рождественское время, подслушивание у двери, волнующее ожидание матери, когда она возвращалась с покупками. Моему племяннику, который уже в возрасте четырех лет при случае прямо объяснил, что он знает, что не существует младенца Христоса, а подарки появляются благодаря родителям и тетям, не подобало в рождественское время спрашивать, видели ли мы младенца Христоса и что он сказал. Итак, он самопроизвольно завел тетрадь, в которой его мать слева вносила «послушания», справа «непослушания», за каждое «послушание» должна была вычеркивать «непослушание», с тем, чтобы это мог прочитать младенец Христоса. А по вечерам ему не хотелось засыпать, таким образом никогда не оставался незаметным поставленный вопрос младенца Христоса: «Макси уже спит?» замененным голосом двоюродной бабушки. А за этим всегда следовал ответ: «Да, младенец Христоса, я уже сплю; спокойной ночи, младенец Христоса», за этим должно было прозвучать: «Спокойной ночи, Макси». Таким же образом, он в период от трех до семи лет не терял интереса к мастерским младенца Христоса, с которыми он связывал анально- и уретральноэротически дождь и снег. Для него было вполне естественно, что взрослые звонили туда, и придумывали, хотя мы не знали, с чем это было связано, номер VIII, 586 вообще как телефонный номер места закупки подарков. Отделы были следующие: 1 - для младенца Христоса, 2 - Святого Николауса, 3 - пасхального зайца, 4 и 5 - для именинников. Это и есть современная реформа древнейшей детской нравственности написания письма младенцу Христосу. Также «записка с желаниями» играет большую роль в жизни моего племянника. Возможно, эту детскую традицию, особенно когда она становится в избытке, нужно рассматривать в качестве предшественника составления списков, инвентаря и т.д., которому предаются некоторые взрослые с неким принуждением.

Как и Рождество, так и Пасха являются главным пунктом для фантазии многих детей. Какой ребенок испытывает сомнение в своем бессознательном о реальности пасхального зайца? Малыш Скапена¹ рисует и лепит пасхального зайца и надеется встретить его на прогулке, кроме того считает его дарителем маленьких подарков в постпасхальное время и приписывает ему даже способность забивать дыру в своем чулке. Интерес к нему очень оживленный, поскольку здесь у ребенка возникает вопрос о возникновении живого существа. Мой племянник со слезами на глазах отказывался съесть курочку и зайчика из марципана, так как они (независимо от их вида) являются «детьми пасхального зайца».

Отказ детей кушать лакомства в виде животных или людей, - при случае также резкий переход в его противоположность - настолько широко распространен, чтобы отклонить его более глубоким побуждением; мы узнаем из него, что душа ребенка при олицетворении неодушевленных вещей в своем ощущении проходит целую лестницу любви и ненависти. Сочувствие и жестокость принимают участие в помочи фантазии, которая нередко смещается с должности, как только взрослый предупреждает ребенка, что побои причиняют боль лошадке или кукле.

«Она ничего не чувствует, она же из дерева », обычно является ответом здравого ума, который, разумеется, снова вытесняется в следующий момент. Подобной работе ума соответствует отказ маленького Скапена во время игры в солдатиков по поводу того, что уже пристреленные солдаты должны были теперь победить противника; «если красные уже застрелили синих, тогда синие больше не могут застрелить красных». Детская фантазия идет своими собственными путями, никакая дорога не является для нее слишком крутой, она повсюду находит мост, но непреклонна чужому духу.

Области фантазии принадлежат также или ранние, или поздние внезапно возникающие профессиональные планы детей, хотя суггестивное воздействие взрослых очевидно. На постоянный вопрос, который задают посторонние в особенности мальчикам «Кем ты хочешь стать?», отвечается теперь в некоторых случаях постоянно «никем», как например обычно делал мой племянник в возрасте от трех до пяти лет. Часто из сексуальных побуждений, которые рассматривает Фрейд в «Трех очерках по теории сексуальности», профессия кучера, кондуктора, а также генерала или кайзера — то, что учит психоаналитический опыт принимать за отца — являются страстным желанием мальчика. Последнее, фактически, соответствует детскому пониманию, указывает часто на присоединенное ребенком замечание про то, сколько бы свободы тогда имели дети, а также то обстоятельство, что король фантазии делал бы принципиально все то, что запрещает ему дома отец. Только после того, как мальчик поколебался между самыми различными профессиями, его выбор падает ни на что другое, как на профессию его собственного отца, но вскоре снова легко отказывается по мотивам бессознательной ненависти к нему. Мальчик, который с пяти лет растворялся в любви к своему отцу, не хотел ничего другого, чем стать «учителем как папа». Распад семьи отдалил ребенка от отца таким образом, что он в свои десять лет с нескрываемым пренебрежением показывал антипатию: «Я не буду учителем, для меня это слишком мало; я буду профессором университета»; естественно, он не осознавал, что остатки огромной любви побудили его все же снова выбрать преподавательскую профессию.

Профессия, которая почти для каждого мальчика считается самой прекрасной целью, является профессия архитектора или инженера; это предпочтение, разумеется, исходит в значительной степени из самой излюбленной игры, конструктора. Он занимается постройками при помощи материалов, которые попадаются ему под руку: песок, глина, тесто, кубики, деревянные штучки, пустые катушки ниток являются для него одинаково желанными; мой племянник в свои шесть лет некоторое время в течение нескольких дней после обеда выстраивал из складного подноса и стеклянной баночки с ножами — туалет с распашной дверью и никогда также не забывал разделять кабинки для женщин и мужчин; бутылочная пробка представляла собою фонарь, «с тем, чтобы люди могли ночью найти туалет». Другой мальчик пяти лет строил в саду крепость с десятью воротами и - «двадцатью туалетами для многих, многих солдатов». Таким образом, фантазия также избирает те пути в игре, с которыми мы уже познакомились при обсуждении анальной и уретральной эротики. Но любовь позволяет мальчикам возводить самые прекрасные виллы и дворцы — для матери; в них нет места для других, они предназначены для матери, сына, его жены и детей. Когда я однажды возразил при строительном плане моего племянника: «Ну, и я не получу квартиры в твоем доме?», он ответил: «Нет, в нем нет места, да и ты не хочешь же жить за городом» и нерешительно добавил : «Ну, если ты совсем хочешь, ты получишь комнату в мансарде; именно там у тебя будет больше всего покоя». Таким образом, мальчик избавился от обременительной жизни с другими людьми, принимая во внимание их желания. Также для девочки в поздние годы детского возраста чувство стыда уже является препятствием для различных игр такого рода, однако она не пренебрегает тем, чтобы совершенно серьезно приучить свою куклу к исполнению соматических потребностей. Восторг маленькой девочки в возрасте от шести до семи лет не знал границ относительно подаренной дядей куклы, чей механизм допускал имитировать настоящее пищеварение. Радостное известие: «Мы целый вечер давали кукле покушать, так как она снова сможет 'делать' все и мы также ее все-таки протерли», не оставляет сомнение о том, что выбор дяди был хорош. В том же возрасте наивно объясняла малышка, когда ее спросили после удачного выступления на фортепьяно, что ей, пожалуй, хотелось бы стать «Мамой!». Плохо вытесненная анальная и уретральная эротика превращает у взрослой женщины, как это доказывает психоанализ, заботу о физическом состоянии ее ребенка нередко в подспудный источник удовольствия. Но несомненно она влияет на мальчиков, так и на девочек в раннем возрасте относительно выбора будущей профессии, в которой ее бессознательное надеется, что данные компоненты сексуального влечения смогут свободно приходить в действие.

Бесконечно широкое поле представляется инфантильной фантазии в вопросе о появлении детей на свет. Только в очень раннем возрасте многие дети ограничиваются сказкой об аисте и о детском озере; вскоре она ведет к изменению материнской внешности во время новой беременности и послеродовый период к первым сомнениям об истине данных известий. Он кажется им почти невероятным в том, что «сохранение в горячем состоянии» маленького прибавления является единственной причиной, почему мать лежит в постели; таким образом объясняет четырехлетняя девочка, которая из-за рождения братика в привычном порядке выглядит расстроенной, что ей хотелось бы лежать вместо матери в постели и греть ребеночка с тем, чтобы мать могла встать и приготовить завтрак. Также сказка о том, что аист окусил маму в ногу, сохраняет свою силу не на длительный срок, просто она рассматривается в крайнем случае как справедливое наказание для матери, так как ей хочется еще ребенка. Пятилетний мальчик, который принял совершенно негативно новость о том, что вскоре у него появится братик, высказал свое мнение днем после рождения: «Это правильно, что аист окусил так маму, что ей даже пришлось кричать; мне не нужен брат». Это враждебное отношение к нежелательному прибавлению семейства вызывает в инфантильной душе фантазии и желания, связанные со смертью, против маленького незваного гостя, которые затем в формировании реакции переходят в огромную нежность. В. Штерн¹ отмечает из второй половины третьего года жизни своей дочери Гильды: [младшему брату Гюнтеру к тому времени было около полугода].« В наполненном фантазиями разговоре с куклой, которой она показывает детскую книгу с картинками: 'Ну, смотри-ка, кукла, смотри-ка, вон какая красивая картинка, даа? кукла уже сказала' (должна назвать, уже ответила). [Мать: Ты должна ей рассказать, что есть на этой картинке]. 'тети и дяди и Гюнтер мертвые'». Штерн полагает, что девочка под словом «мертвые» подразумевает «положение лежа», между тем в действительности, пожалуй, могло бы с полным основанием иметь значение понимание Фрейда относительно бессознательного желания смерти. Компере рассказывает о четырехлетнем мальчике, который вооруженный ножом, сгибал над колыбелью десятимесячного младенца и его лицо было ужасно изуродовано. К сожалению, в сообщении отсутствуют сведения о том, были ли эти дети братьями. Как доказали Фрейд и Ранк, детские сексуальные теории обусловлены представлением о пищеварении. Так как у маленького ребенка чаще всего отсутствует знание о влагалище, ему кажутся вполне естественным роды через анус или как акт рвоты. Иногда наталкиваются также на такое мнение, что ребенок рождается из груди, чаще еще из пупка, то есть или через самопроизвольный разрыв живота, или через насильственное вскрытие; первая точка зрения могла вызвать в ребенке удовольствие от раскусывания определенных плодов и бутонов; последнюю нужно искать в большинстве случаев у тех детей, которые словом и делом подслушали что-то из акта рождения.

Если ребенок как правило довольствуется тем, что только матери приписывается роль при увеличении числа членов семьи, возникает вопрос: как ребенок попадает в тело матери? обычно уже в позднем детстве, таким образом, случаи раннего размышления об этом процессе не единичны. Здесь, опираясь на сказки, потребление фрукта, рыбы и т.д. является обычным объяснением возникновения детей, и лучше всего согласовывается с теорией анального выделения . Таким образом то, что удаляется из тела, должно сперва приниматься через рот, в качестве еды. Отсюда часто слышимая предупреждающая шутка, что ребенок должен остерегаться проглатывания косточек фруктов, а то в его животе вырастет фруктовое дерево; а дальше для детского понимания является верным увеличение материнского тела до бесформенности, которая не ускользает от внимания каждого ребенка. В его возможном молчании можно увидеть уже намеренное вытеснение, которое не имеет ничего общего с детской «непосредственностью». Ребенок, от которого не утаивают эти процессы как нечто запретное, на что нельзя смотреть, высказывается абсолютно объективно и без смущения об изменениях женского тела во время беременности. «Мамочка, посмотри, эта дама скоро родит ребеночка.» - сказал мой четырехлетних племянник к возмущению некоторых дам, едущих с нами в купе, тогда как будущий отец ответил малышу: «Да, надеюсь, он будет таким же смышленым мальчишкой , как и ты!».

Не менее украшенный образами воображения представляется ребенку половой акт. Можно бы возразить, что как правило маленький ребенок, которого хорошо оберегают, ничего не знает об этом, но при этом люди забывают, как часто в лучших семьях преобладает привычка, именно самых маленьких детей укладывать в спальне родителей, ошибочно полагая, что ребенок будет спать все ночь , и все личные дела родителей останутся для него не замеченными. Таким образом, как показывает опыт, существует большое количество детей, которые регулярно, вскоре после того, как родители отправились спать, просыпаются, чтобы бессознательно помешать сексуальным процессам, которые они заметили в достаточной мере , что они истолковывают это, как нечто особенное, сокровенное, т.к. происходящее в темноте. Когда ребенок становится немного старше, не редко он ведет себя совершенно спокойно в своей кроватке, чтобы увидеть больше. Половой акт часто представляется им как драка, в которой сильнейшая часть подавляет слабую. Точка зрения маленького мальчика: «Когда мама днем злит папу, вечером он пристегивает ее к кровати и бьет » не единична. Ощущения ребенка от полового сношения родителей заставляют его рассматривать это как проступок и наказание, также они удовлетворяют садистские задатки ребенка. Из таких наблюдений мальчик особенно может почерпнуть чувство собственного достоинства, охоту к власти, что потом проявляется в играх как озорство и непослушное поведение.

Какой чуткой является наблюдательность маленького ребенка в области секса, какой буйной является деятельность фантазии, доказывает сообщение одной дамы, которая вспоминает себя в период позднего детства, она постоянно боялась, что ночью ее мать причинит боль отцу. Проявляется ли в этом представлении естественные побуждения ненависти девочки к своим родителям, но только этим нельзя объяснить источник этой боязни. Дама делила спальню с родителями с одного года до семи лет и часто видела ее сильную мать, склонившуюся над отцом со слабой комплекцией. Хотя она не могла правильно истолковать это положение, она часто играла со своей младшей сестрой с хрупким телосложением в «мужчину и женщину», где она, сильнейшая, охотно угрожала стоящей на коленях сестре :«Я подавлю тебя!». В распространенной игре –«отец и мать » фантазия ребенка проявлялась во всей полноте; проводить в жизнь влечение к показыванию и к созерцанию, часто выступает как цель и условие быть замужем.

Фрейд приводит в «Замечаниях о понятии бессознательного»¹ поучительные случаи инфантильного комплекса представлений о сексуальных отношениях между мужчиной и женщиной, которые рассмотрены как примеры для обычного хода развития детской души в этой области. Ребенок должен прежде всего ориентироваться между верой в сказки и наблюдениями в реальной жизни; ни в одной другой сфере интересов не встречается ему ложь и притворство таким нахальным образом как в этой. Когда сюда еще добавляются случайные шутки взрослых, которые думают, что не нужно быть осторожным при ребенке, но это создает чуть ли не ту степень бессознательной похотливости , которая жадно подслушивает все, что может принести раскрытие тайных связей. Сексуальные процессы в мире животных рано встречаются ребенку и посредством поделенной на зоны дефекацией представляют для него такой большой интерес, что вскоре даже при низком уровне развития становится ясным настоящее положение вещей. Поэтому педагоги и психологи неоднократно предлагали, связывать сексуальное просвещение с наблюдениями за растительным и животным мирами; мне кажется, с малым успехом, пока роль в возникновении людей приписывают аисту.

Просвещение нуждается только в одной вещи, которая первоначально была неправильно объяснена. Для чего уход от темы с помощью аиста, моря с детьми и т.д. Как и детский интеллект ставит первый вопрос о происхождении детей, так и ответ должен передавать правду, в соответствии с восприимчивостью ребенка. Как толково и деликатно объясняет эту тему госпожа Скапен своему пятилетнему сыночку! Если бы каждая мать нашла бы в правильный момент правильные слова, тогда бы некоторые дети были бы избавлены от размышления, которое ему оскверняют родители и высшее чувство человека. И если она еще тактично, как выше названная мать, добавляет, что ребенок должен оставлять свое познание тихо в себе, «потому что каждая мать сама хочет объяснить своему ребенку становление человека», тогда не нужно беспокоиться, что в столь раннем возрасте преждевременно проснувшаяся похотливость соблазнит ребенка к запретным действиям и речам. Даже когда четырехлетний малыш, от которого не скрывали правду, с гордостью выдаст другому ребенку, что он вырос в теле его матери, и этот проступок ни в коем случае не является столь большим, как проступок матери второго ребенка, когда она запретит общение мальчиков с обоснованием : «Как испорчен этот мальчишка; моих детей принес аист.» Чем естественней ребенку кажется возникновение индивидуума, тем меньше это занимает его фантазию. Основывать ли поучение о размножении видов на явлениях растительного или животного миров, или же на наблюдениях ребенка за будущими матерями , здесь невозможно установить норму. Но непременно они должны происходить раньше, чем когда ребенок имеет возможность, заметить что-то из интимных подробностей родителей; потому что когда это предшествует , ребенок лишается лучшей части своей непосредственности. Не стоит отвергать, что намного проще сделать понятным ребенку процесс беременности и течения родов, чем объяснить ему роль отца. Перед вопросом «Но как все-таки ребенок попадает в тело матери?» как правило женщина тоже останавливается, она рассказывает без смущения своему ребенку, как он долго жил в ней, как вырос в ее теле, пока его жилье не стало слишком узкое и темное, и как он , причиняя много боли матери, освободился из своего заключения. Говорить об самых интимных процессах между мужчиной и женщиной с ребенком избегают также и самые умные матери. Пройдет много, много времени, пока исчезнет предрассудок сказать правду здесь в этот момент, где этого требуют разум и душа ребенка. Когда только поучительные слова дают понять ребенку, что этот акт означает высшую любовь и возможен только взрослым, тогда можно также мало опасаться, что инфантильная фантазия будет перегружена, как и при описании деятельности инженеров и т.д. Впрочем, кажется, сама природа должна была поставить границы, при которых любознательность ребенка останавливается на определенных возрастных этапах. Мой племянник, весьма смышленый парень, который не боится спросить любой вопрос, когда речь идет о чем-то интересном, уже в раннем возрасте узнал о происхождении животного и человека, что существенно облегчалось его постоянным проживанием в деревне. В четыре года он опознавал по увеличению сосков, что животное скоро родит детеныша, и перенес свои познания на свое женское окружение. Он защищает и кормит беременных животных и по-рыцарски внимателен к беременным женщинам. Но и сейчас, в возрасте шесть с половиной лет ему безразлично, как это получается, кажется, он полагает, что беременность приходит сама в определенном возрасте и зарождается уже в раннем детстве. На это указывает по крайней мере его высказывание после посещения им его семилетней подруги : «Эрна родит когда-нибудь троих детей, я слышал, как они дрались в ее животе.»

Предрассудки, которые все еще мешают естественному открытому подходу при обсуждении сексуальных проблем в воспитании детей, это мрачные источники, из которых вытекают некоторые половые извращения взрослых. Психическая импотенция мужчины, которая делает его одновременно неспособным к любой работе и к любому наслаждению жизнью, фригидность женщины, при которых оба супруга лишены радости от объятий, не редко имеют один из своих истоков в странных сексуальных суждениях и претензий со стороны одного или другого партнера, которые сохранились как невозвратимые остатки инфантильных сексуальных теорий; в особенности у женщины часто остается некое чувство вины, неприятное ощущение, что она приняла участие в чем-то отвратительном и запрещенном.

В области сказки фантазии ребенка представляется плодородное поле; однако почти каждый нуждается в тех отношениях, которые и для маленького ребенка имеют огромное значение, любовь и ненависть, грубость и мягкость. Королева, которая напрасно желает ребеночка, и чье желание наконец исполняет добрая фея, подарив плод, дочь королевы, которая выбирает пастуха в качестве ее господина и супруга, принц, который уходит, чтобы бороться с драконами и другими чудовищами, чтобы достойно заслужить любовь его дамы, имеют в детской душе одинаковый отголосок, как тысяча забот у семерых козлят, страх перед смертью красной шапочки. Как точно ребенок следит за каждой деталью рассказа и как неумолимо улучшает и дополняет он каждое отклонение от текста. Моя сестра в свои три года не выносила ни малейшего изменения однажды услышанного точного текста. Печально, когда наша тетя, неутомимая рассказчица сказок в нашей детской, повествовала: «И вскоре после этого королева родила ребенка»; «Нет, нет» - вставляла маленькая женщина судья: «только через год» или : «Нет, ты опять пропустила; это уже второй ребенок». Критический ум не оставляет ни одного изменения текста безнаказанным, тогда об этом снова заботится фантазия, чтобы маленькие слушатели забыли об их настоящем окружении, времени и месте, сочувствовали герою сказки, терпели вместе с ним страшнейшие муки голода и жажды, а также переживали все ужасы темного леса. Как часто, когда время рассказа заканчивается, ребенок отказывается идти в одиночку в темную комнату, даже в соседнею; так как за ним следуют чудовища и привидения, он чувствует себя околдованным сказкой и медленно и неохотно отказывается он от чар, в которые погрузился. Что при этом имеют сильное значение сексуальные чувства, нельзя отрицать. Анализ невротиков показал, что страх часто вызывает либидозные побуждения и многие здоровые взрослые вспоминают о том, что они во время интенсивного слушания сказок имели те же органические ощущения, как и в поздней юности в моменты удовольствия при занятии онанизмом; сжимание бедер, вытягивание тела, прижимание рук к нему, неестественная задержка дыхания не могут ускользнуть от внимательного наблюдателя за детьми при слушании сказок. Да, не редко слушание сопровождают непосредственно мастурбаторные действия. Мой племянник в свои четыре года совершенно невинно сообщил своей маме: «Когда ты вечером рассказываешь мне сказки, я так сильно зажимаю свою письку между ногами, что она становится совсем горячей и твердой.» «Неподвижное сидение », как называют дети спокойную выдержку при рассказе, остается свойственна многим людям, особенно в подростковом возрасте часто встречается жалоба: «Сейчас перед чтением вслух (литература) я стал абсолютно неподвижным»; покрасневшие щеки и блестящие глаза дополняют картину сексуального возбуждения.

Фантазия в состоянии наколдовать ребенку все, что ему представляется желательным. Особенно природа преобразуется благодаря творческой силе воображения согласно соответствующей эмоциональной ценности ребенка. «Что все детские фантазии почти без исключений имеют общего»- пишет Гольц¹: «это представление о каком-то совершенно новом и неслыханном мире за видимым горизонтом.» Возможно, в нем выражается стремление, выяснить суть загадки жизни, и в тоже время он является источником желания мальчиков, отправиться в путешествие за приключениями.

«Совершенно новый и неслыханный мир» обычно для ребенка это то, где ему уделяется еще больше любви, чем дома, где не существует приказа и запрета, мир, где только его воля имеет силу. Построение собственного мира, области, которая находится в стороне и обособленна от повседневной жизни, в целом свойственно ребенку. Отделять угол комнаты для себя и товарищей по игре, называть кусок земли в саду своим собственным – и было бы это еще таким маленьким – является детским желанием и стремлением. В этом отгороженном пространстве он чувствует себя единовластным правителем, здесь он собирает тайные богатства из своего кармана, здесь сидит он скорчившись назло другим, здесь прячется он, когда голос матери отзывает его от игры. «В детстве ощущают поэзию укромного места, огражденного пространства в пространстве общем. В этой потребности, иметь ограниченное место, маленький мир в большом, постройка домика имеет свое поэтическое основание не меньше, чем святая святых в храме Соломона.»¹ Я постоянно замечала, что этот поиск укромного уголка можно заметить особенно у тех детей, в чьих семьях определенные жилые помещения, будь то гостиная для приема гостей, или кабинет отца, являются запретной областью для малыша. Но пространство под столом или фортепиано , возможно, в воспоминаниях о чреве матери, куда прячутся самые маленькие перед каждым новым впечатлением, это также место укрытия от угрожающего наказания. Обычно предпочтение для отдельных потайных мест почти у всех детей распространяется на чердачное и подвальное помещения. Вид на «совершенно новый, неслыханных мир» одного, устрашающая темнота другого каждый раз привлекают ребенка снова. Если брать еще в расчет, как подходят такие обособленные уголки для некой запретной забавы, то легко объясняется их никогда не иссякающее очарование. Пожалуй, последний источник инфантильной симпатии к укромным местам нужно искать в фантазиях об утробе матери, о чем говорят высказывания психоаналитически обработанных невротиков.

Хотя возникновения страха принадлежат к области эмоциональной жизни, мне однако представляется уместным говорить о них в согласовании с их мощной покровительницей, фантазией. Компере обозначает ее как «характерный душевный порыв ребенка», а Стэнли Холл предоставляет нам в своем умном «Исследовании о боязни» глубокое ознакомление с ее сутью и формами, которые большинство относит к раннему детству.

Первый вышеназванный исследователь видит в нем «общее предчувствие возможного зла» и приписывает его возникновение взаимодействию интеллекта и фантазии. Но если в зрелые годы разум тормозит пылкую силу воображения, подавляет посредством оговорок того, что она создала, у детей положение другое. Инфантильный интеллект испытывает такие сильные затруднения из-за подвижности представлений, из-за относительно небольшого объема знаний и опыта, что фантазия легко побеждает в определенных ситуациях, которые чужды и непривычны ребенку. Так возникает боязнь перед новым и перед темнотой. Оба являются проявлением повышенной нуждаемости в любви. Темнота утрачивает большую часть своего ужаса для ребенка, едва он почувствует себя не одиноким. Он ищет на ощупь оберегающую руку, он хочет, как минимум, слышать голос любимого человека и он заменяет его с помощью громкого пения или говорения; он убегает к собственному Я, когда нельзя достигнуть посторонней любви. Ко всему новому и неизвестному ребенок также подходит с потребностью любви в самом широком смысле слова, чей результат кажется ему по крайней мере сомнительным. По отношению к людям это изначально очевидно, однако по отношению к неодушевленным предметам происходит тоже самое; так как фантазия оживляет для ребенка каждый предмет, и мы должны лишь поставить вместо «любви» «получение удовольствия», тогда мы найдем уже правильное отношение.

К этим примитивнейшим формам боязни в самом раннем детстве часто присоединяются другие, которые относительно их происхождения сплошь указывают на сексуальную область. Но, так как сексуально-эротические переживания протекают совершенно индивидуально, чувство боязни не у всех детей идет по одним и тем же путям; однако у всех он поселяется в той части души, в которой фантазия ожидает неуспокоенное либидо, неудовлетворенную любознательность, чтобы одному дать новую пищу для размышления, другому дать ответ на вопросы о сексе, которые отклонили взрослые. Все непонятное или не совсем понятное в сексуальных отношениях людей и животных накапливается в детской душе, и в напрасной борьбе за правду растут призраки боязни. Они становятся такими огромными, что детская душа рушится под их грузом. Если эти экстремальные падения также не относятся к области того, что описывается в этой книге, то здесь границы между нормальным и патологическим ходом психического процесса столь расплывчаты, что трудно говорить о боязни здорового ребенка, не касаясь фобий невротического.

Огромное значение для задержки и ослабления детской боязни имеют воспитательные меры; так как часто эта эмоция вытекает непосредственно из неудачного воспитания. Боязнь наказания, каких-нибудь привидений мстительного правосудия можно объяснить с одной стороны чрезвычайно большой строгостью, с другой стороны незначительным авторитетом воспитателя. Ребенок должен слушаться из любви, тогда он не нуждается в угрозе наказания и в каких-либо «гав гав» и т.п. Настоящие авторитетно-любящие отношения между ребенком и взрослыми его окружения не позволяют возникнуть также боязни животных, особенно, если те не являются для него прототипами страха. Так как не редко из страха возникает либидозное удовлетворение для ребенка, то это чувство отмечено ему одновременно наполненным и не наполненным удовольствием, и из этой амбивалентности объясняется, почему боязнь «заразительна».