VII. Душевная жизнь

Развитие ребенка находится в таком непосредственном контакте с его душевной жизнью, что даже самому рассудительному наблюдателю за детской душой удавалось бы с трудом, говорить о ней и исключить это из рассмотрения. Если же природа наградила самых маленьких и маленьких ценным даром в сильном эмоциональном тоне, благодаря которому для них каждое событие становиться важным! Что вызывает у младенцев самые примитивные душевные порывы, удивление и боязнь, будит у подрастающего ребенка целую последовательность удовольствия и неудовольствия в выделяющейся в раннем младенчестве силе. Это охватывает его окружение, непременно всю природу с невинными эгоистическими чувствами, которые не беспокоят нас об их бессознательном на заре детства. Ребенок любит то, что предвещает ему удовольствие, ненавидит то, что ему препятствует, и пропускает для себя безрезультатно то, что лежит между этими двумя вариантами. Это эгоцентричное восприятие мира вызывает вместе с большй впечатлительностью детской души сильную реакцию на все внешние переживания. Под ее господством развиваются половая жизнь и воля ребенка, из нее вытекает ненасытная потребность в любви, которая снова становится источником большого ряда, возможно, детских недостатков. Эгоцентричная позиция побуждает ребенка претендовать на особое место в сердце любимого человека и бороться за однажды приобретенное всеми средствами любви и ненависти место.

Однако, проявляется это стремление в неравной степени, так как дело обстоит по-другому с единственным ребенком, или когда после еще следуют братья и сестры, или же у самых младших детей в семье. Это естественно, когда единственный ребенок принимает слишком большой объем любви и заботы, который нераздельно направляется ему с первых дней, как законная дань, он берет на себя роль тирана и свои любовные претензии делает такими же действующими там, где он находит мало предупредительности, у обслуживающего персонала и посторонних. Это приводит к первому сильному разочарованию, которое, разумеется, благодаря подвижности элементов детской души в самый ранний период юности легко преодолевается, сперва за счет искреннего примыкания к отцу и матери, затем за счет постепенно возникающего понимания, что избалованный любовью также должен довольствоваться определенным пределом. Еще печальнее формируется судьба ребенка, который в свои первые юные годы познает слишком мало любви; со временем ему не смогут ни мужская любовь, ни женская симпатия заменить то, чего ему не хватало в детстве; в течение всей жизни он остается нуждающимся в любви, так как у него отсутствует само искусство любить. Напрасно ищет такой мужчина на своём веку женщину, которая подарила бы ему никогда не вкушенную им материнскую любовь; как и женщина, которую мать не обучила любить, уже никогда не научиться этому высокому искусству в дальнейшие годы. Душа поэта, чьё без конца таинственное тканьё психических сил было очевидным, постигла также достойную сожаления судьбу ребенка без матери и облекла все горе молодой души в песни, как она поёт в берущем нас за душу Albert Traeger „das Kind hat keine Mutter mehr“.

Мифы всех народов сообщают нам, как любовь сына к матери становилась неодолимой в стремлениях ее обладанием, как он усматривал в отце опасного соперника, лишь смерть которого прокладывала ему запретный путь к первой возлюбленной, к матери. Эта раскаленная до красна нить чувственных желаний к своей матери и враждебных порывов против отца тянется через сокровища сказок всех языков, к которым затаив дыхание прислушивается молодежь, она объединяет , ставшая неузнаваемой благодаря обычаям и традициям, их самих с их родителями. Это естественные мысли мальчика, жениться на матери, если бы отец умер, а маленькой девочке нравится быть в роли матери, в которой она однажды будет. В толковании снов¹ приводит этому Фрейд следующее верное доказательство: «Одна особоодаренная и бойкая девочка, которой еще нет шести лет, в этом возрасте период детской психологии особенно легко прослеживается, высказывает прямо :,,мама даже сейчас может уйти, тогда папа должен прямо сейчас на мне жениться, а я хочу быть его женой.”» Это означает уже легкое осознание обычных препятствий, когда пятилетний мальчик говорит: «моя жена должна выглядеть также как мамочка», а другой предлагает своей матери: «Мама, если бы была такая же девочка, и она была бы не наша, тогда мог бы я на ней жениться, и она выглядела бы также как и ты». У этого ребенка мысль о боязни инцеста устремила уже так глубоко корень, что он не хочет жениться ни на самой матери, ни на сестре, с которой он бы вместе рос, однако на «девушке мамы», которая абсолютно с ней схожа. Случайные заметки взрослых, что дети не могут желать для брака своих родителей, также как и братьев и сестер, были схвачены и обработаны детским духом, без сомнения то, что душевная жизнь хотела отказаться от желаний. Так четырёхлетняя девочка выбирает дядю по отцовской линии в будущие супруги, «потому что он очень похож на папу, и потому что у папы уже есть жена-мама». Но в детстве человеку свойственна склонность к бисексуальности, также встречается любовь к родителю такого же пола с сексуальным оттенком. Желание маленького мальчика стать вскоре таким же большим и сильным как отец, стремиться не только к возможности, вытеснить его из расположения матери, но и выразить восхищение этой личностью; настолько сильный как папа в глазах ребенка больше ни один мужчина. Также мама является для дочки мечтательным притяжением, к которому присоединяется обильная доза зависти по отношению к другим детям матери. Выслушать пренебрежительное мнение об ее одежде, встречает некий эгоизм ребенка, но пожалуй, это также придает струну детской любви , когда такая маленькая девочка отказывается есть свой ужин и после долгого промедления спрашивает: «Мама, как долго мы должны экономить, чтобы ты смогла себе купить такое же изящное платье, как мама у Б.?» Если ребенок в свои первые годы лишен любви матери, если бы она умерла или беззаботно переложила бы свой самый святой долг на других, тогда ребенок примыкает со всей стремительностью своего нуждающегося в любви сердца к человеку, ухаживающему за ним, охотнее всего к бабушке или тёте. « Чтобы в полном объеме предоставить бытие детей и результаты детства,» пишет Goltz¹, «стоит только присоединить Tantenschaft или Groß-tantenschaft.« но также для таких детей, в чьи ранние молодые годы нежные бабушка или тётя исполняли бесчисленные желания своего любимчика, мама является идолом, который определяет будущую любовную жизнь ребенка, только она переплетается с чертами, которые направляют ребенку симпатию, которую ребенок тщетно ожидает от матери.

Важным значением для развития душевной жизни является отношение ребенка к своим братьям и сестрам. В «Толкованиях снов» Фрейд набрасывает в коротких убедительных словах, как мало отношение ребенка к братьям и сестрам свидетельствует о любви, как в нем все больше отражается постоянная борьба неравных партнеров, агрессивная враждебность одного и бессознательная ярость со стороны другого.

Эти побуждения ненависти зарождаются впервые не в момент, когда кулаки несут в себе красноречие языка, они принадлежат к более старшему ребенку с того дня, когда появляется нежеланное прибавление в семействе, когда он видит, что вытесняется из доминирующего положения в доме. Sully² сообщает о маленькой девочке, «которая была охвачена таким сильным отвращением к младенцу, к которому она была весьма мерзко настроена, что она попыталась разбить его голову». Здесь автор приводит пример жестокости, подключая свои наблюдения об отрицательном отношении ребенка к приёму второго ребенка, так стоит полагать, что ненависть девочки направлена против братишки или сестренки; однако, ни безобразие- причина ненависти, а то, что из этого вытекает воображение, что младенец выглядел бы так ужасно; это всеобще замеченная форма детского отвращения к младенцам, когда старший ребенок чувствует причинение вреда его любви. Это враждебное настроение побуждает, по Sully¹, поджечь мальчика колыбельную, в которой лежала его мертвая сестрёнка; здесь мы встречаем настоящее детское восприятие смерти как «устранение», «Wegsein»; пока мальчик видит труп сестры, лежащий в колыбели, ему кажется, что соперница устранена неокончательно, но он знает о запрете игры с огнём, что потеряно то, что было сожжено. В таком поведении детей пробивается нескрываемая ревность, без этого мы можем распознать склонность к преступности. Сынок Tiedemann² выдает в возрасте полтора года сильное недоброжелательство к своей маленькой сестрёнке: «Он часто хотел побить её, когда она лежала на коленях матери или в колыбели, потому что ему было неприятно видеть лишенного себя того, чего он единственный так долго имел. С другой стороны он проявляет сочувствие, плача, когда плакала его сестра». Мне кажется, это не соответствует действительности предполагать, что у полуторагодовалого ребенка такие альтруистские эмоции, скорее на ряду с имитацией, которая в этом возрасте имеет большое значение, имеет значимость другой фактор, это бессознательная компенсация ненависти в отношениях любви. Так объясняет маленький Günter Stern³, который пытается обратить внимание матери на себя с маленькой сестры-младенца Евы, к которой он ревнует, вскоре испытывает восхищение своей соперницей. Нельзя не удивиться, что, когда такие дети, которые открыто показывают своё отвращение к «захватчику», вскоре становятся самыми нежными братьями и сестрами. Ненависть и любовь произрастают из общего ствола, из эгоизма. Отражать первый вражеский импульс, новое, неожиданное, когда это находится на пути, препятствующему эгоизму, смещается благодаря возвышенному чувству необходимости выражения добровольных проявлений любви; радость, стать любимым для маленького беспомощного существа, будит нежность и заботу в ребенке, и ей свойственно что-то трогательное. То, что мы наблюдаем такое активное полное любви поведение, не содержит другого мотива, как то, что мы в этом бессознательном признаем победу любви над изначальной ненавистью. Враждебное отношение особенно очевидно тогда, когда старший ребенок лишается из-за рождения маленького не только части родительской любви, но и когда на него накладывается некая работа, для которой воля и интеллект ребенка еще слишком слаб. Четырёхлетний сын крестьянина должен качать свою на немного месяцев старшую его сестру в детской коляске, недовольно воспринимает это как нанесение вреда его свободному времени и предлагает матери: «Иди, мама, продай Эллу, и во мне можешь не нуждаться.» Спустя несколько месяцев он не хочет ничего знать об этом: «Сейчас нет, может она уже играть, сейчас мне нравится быть с ней!» такое вытеснение изначальной недоброжелательности можем мы наблюдать почти регулярно, и точно также оно частично сохраняясь, ярко проявляется в данный момент. Для некоторых детей уже одна только мысль о предстоящем рождении братишки или сестренки настолько волнующа, что они угрожают бросить их в воду или «уложить под кровать», место, куда ребенок убирает с глаз неприятные предметы. Как ребенок, который чувствует себя отложенным, пытается любой возможностью отвоевать любовь и внимание окружающий, особенно мамы; в качестве прекрасного примера выступает Lichtenbergerin «La petite soeur de Trott». Маленький мальчик, основой послужило вытеснение сестренкой, навлекает намеренно травму из-за падения со стула, и родители ласкают его, он признает, плача от боли и радости: «Я сделал это намеренно!» и тут родители осознают, как молодая душа во время, когда он оставляли его немного в стороне, пострадала от жестокости, и их любовь страхует его, он отвечает на вопрос, доволен ли он теперь, с заплаканными глазами и улыбающимся ртом: «О, да, мне даже не жаль, что я набил себе большую шишку.» Также маленький сын крестьянина, о котором я уже рассказывала, понял, как добиться внимания и заботы своей матери: уже больше года приучаясь к чистоте, начал он после рождения своей сестренки обращаться к дрессировке, хотя он должен был из-за этого бояться наказания. Мама, больше чем просто женщина, все-таки инстинктивно подозревала об истинном движущем мотиве мальчика, конечно, без его участия. «Я не знаю, что я должна делать» думала она «порка не помогает; я думаю, он честно делает это для меня с прилежанием, потому что из-за маленького у меня нет времени для него!» К сожалению, у меня больше не было случая понаблюдать, был ли временный успех благодаря ласковым, добрым уговорам продолжительного воздействия, которые порекомендовала я, или только из-за непривычного раздражения.

Младший ребенок присоединяется к старшему, как только у него началось вытеснение очевидной враждебности, не редко в восхищении; его слово часто имеет для него больше авторитета, чем слово взрослых, даже родителей; мальчик чувствует в старшей сестре часть мамы, для маленькой девочки более зрелый брат является вторым папой, который имеет преимущество для себя, благодаря своему юному возрасту и своим инфантильным принципам быть намного ближе к братишкам и сестренкам, чем родной отец. Итак, можно предположить, что от более молодой стороны исходит настоящая, чистая любовь без ревности и ненависти. Но нельзя игнорировать такое мнение, что младший ребенок снова оказывается в качестве предпочтения старшему, что достается ему на основании превосходства в развитии. Сколько слёз стоит малышам, чтобы не идти спать раньше страших братьев и сестёр! Бдительным оком проверяют самые младшие у обеденного стола размер разделенных порций любимых блюд; бутерброд побольше, порезанный для старшего ребенка, служит причиной яростного рёва и обиженного пренебрежения собственным. С какой завистью может спорить детское сердце из-за игрушки, к которой только что он был равнодушен, знает каждый, кто знает толк в воспитании. Зависть является существенным фактором для различения моё и твоё. Постоянным источником глубокого страдания для детского сердца являются унаследованные от старших братьев и сестёр предметы одежды, из которых те выросли. Насколько гордым чувствует себя ребенок в платьице из маминого гардероба, в штанишках от папиного костюма, настолько же постыдно кажется ему то, что он должен носить вещи сестры или брата. Только тот, кто сам был таким несчастным ребенком, знает боль, представляет себе унижение, которое терпит в такой ситуации инфантильная душа. Это чувство пренебрежения ощущает также школьник, когда из года в год должен получать учебники брата или сестры, и некоторое ничтожное прилежание приписывается экономии родителей. Это воспитательная ошибка, последствия которой во многом недооцениваются. Рассудительные родители предотвращают выделение предметов использования, также подарков, сохраняют по меньшей мере равенство, что для детского осознания также много значит, как и одинаковое количество любви. Праздничными подарками ребёнок измеряет искренность и размер родительской симпатии. Если у него еще отсутствует понимание слова вещь, тогда количество подарков является для него пробным камнем справедливой и одинаковой доли благосклонности дарящего. Одна сестренка и два брата в возрасте с семи до четырёх лет, вели по этому поводу точный контроль раздачи рождественских подарков. Одаривание подарками для ребенка является праздничной радостью, в этом он ненасытен; так как «одаривать подарками» значит «стать полюбившимся». Из эгоцентричного мира мыслей и чувств ребенка объясняется, почему слова из Библии «дающий всегда счастливее берущего» так долго остаются для него непонятными. Ему кажется, что это противоречит радости, которую ребенок преждевременно обнаруживает, когда он может дарить другим. Однако, когда мы размышляем, как ребенок незамедлительно не требует обратно то, что он предложил добровольно, так мы узнаем, что он делает это в доказательство любви и рассматривает это как само собой разумеющееся, что ему отплатят такой же монетой, то есть подарок будет возвращен. На этом основании дети охотнее одаривают взрослых, чем ровесников, которые не соглашаются с такой мнимой щедростью. Если ребенку удалось благодаря имитации и поучениям легко расстаться со своей собственностью, то это стоит несмотря на внешнее хвастовство все-таки сложной борьбы, как только речь идет об отказе от игрушки в пользу бедных детей. Здесь ни зависть является самым сильным мотивом сопротивления, а больше бессознательная связь вещи с личностью дающего; мой племянник не хотел расставаться с изготовленной из детских картинок для вырезания и склеивания, уже попорченной мельницей, объясняя это: «Нет, эту я не отдам, её мне тётя Г. сделала сама, я оставлю её навечно!» Следующая бессознательная причина удержание богатства воспоминаний, к котором каждая игрушка что-то значит для детской души. Многие авторы придерживаются мнения, что единственному ребенку в семье особенно тяжело с дарением, с чем я не могу согласиться. Естественная враждебность среди братьев и сестёр оказывает прямо-таки содействие, чтобы не отдавать то, чем сам обладаешь, в то время как «единственный ребенок», возможно, в невыраженной надежде на заместителя, любят часто дарить из-за мании величия.

Своеобразное положение среди братьев и сестёр достается средним, в особенности предпоследнему ребенку, в следствии которого душевно он развивается отлично от других. Это показывает чувствительность и изменчивость, которые вызывают недоумение у обычного здорового ребенка и объясняются только тем, что средний ребёнок вытесняется последним ребёнком из положения «последнего» и, однако, не в роли защитника, чей авторитет вызывает восторг как у старших братьев или сестёр. Он должен уступать младшим в их желаниях и все-таки еще не приравнивается к «старшим», вскоре он не получает любви, которую он ждёт и чувствует, что вправе на нее претендовать, ни от какой стороны, и этот мнимый недостаток в симпатии он воздает через нелюбезность.

Ревниво-нежное отношение, с которым мы знакомимся уже в первые годы близнецов, остается также и в следующие годы. Они неразлучные друзья детства и часто отделяются от общества других детей. Compayre¹ рассказывает о близнецах, которые придумали свой собственный, непонятный другим язык. Если близнецы разных полов, то гораздо сильнее выступает доминирование мальчика, но наряду с этим никогда не отсутствует нежная оберегающая забота мужского пола за женским. На возрастной ступени, когда другим детям еще чужды настоящая совместная радость или сочувствие, то мы находим эти чувства у близнецов уже четко сформированными. Такая парочка-близнецов должна была во время одного посещения бабушки спать в разных комнатах. Оба жаловались, что не могут заснуть без присутствия другого, и, в конце концов, мальчик преодолел свою боязнь темноты и попытался, «чтобы Эмма не боялась», попасть в комнату сестры, хотя местность была ему неизвестной. Привычка близнецов постоянно и как можно дольше одинаково одеваться может значительно усилить чувство единства, даже основать в единичных случаях мнение, что одинаковая одежда- это неотъемлемый признак близнецов. Так сообщает Sully¹ о следующем прелестном происшествии: «Близнецов, мальчика и девочку, всегда одинаково одевали. Позднее мальчика одели в мужской костюм. В это время одна дама спросила девочку, не близнецы ли они, на что девочка ответила: ,,Нет, мы были близнецами.”»

Потребность в согласованности и сообщении между спутниками так глубоко пускает корни в человеке, что уже имеет силу в самом раннем детстве, и удовлетворение в этом оказывается одним из самых сильных влияний на развитие характера у человека. Социальное влечение обнаруживается в маленьком ребёнке через крик в одиночестве; в своей работе зарождающаяся фантазия детской души переносит волшебством жизнь и понимание в неодушевленные предметы окружения, она создает их из неисчерпаемого источника общества для часов тягостного одиночества. Но при всем её богатстве она не может предложить ребенку обладающей жизненной теплотой действительность, друга детства с другими желаниями и мыслями, чем ребёнок, которого она охраняет, товарища, который является не таким, как ребёнок сам, и все же снова в каждой игре каждое сумасбродство действует с общим рвением. Поэтому единственный ребенок остается одинок в своей душе. Он находит сверстников, так ему, как любимому ребенку в следствии избытка родительской любви, сложно привыкнуть к обществу, где они не уважают его особое положение, таким образом, в ребенке, который привык к господству и сейчас не желает отказываться от своего преимущества, развивается упрямое, невыносимое существо, из-за чего у него возникают многие горькие часы. Намного веселее и непринужденнее общается ребёнок, живущий в кругу сестёр и братьев, с незнакомыми товарищами по игре. Ласковость и добровольное подчинение с одной стороны, раноразвитая индивидуальность с другой стороны являются лучшим связывающим средством для продолжительной детской дружбы, во время этого легкомысленная любезность, которая всюду опирается на дружбу, чтобы также быстро её развязать, опознается не только как следствие легкой подвижности детской душевности, но и часто как признак внутренней непоседливости, формы выражения так называемого «ассоциативного неудовольствия», то есть навязчивая боязнь перед продолжительной связью. (Sadger¹).

Никакая дружеская связь не лишена сексуальной ноты, в любом случае она укрепляется и закаляется благодаря сознанию общей скрытности и вины. Это не является необходимым, при таких соображениях думать о грубых сексуальных отношениях, чистый обмен мыслями об определенных органах человеческого тела и их функциях скрывает для ребёнка сильное раздражение; в самые ранние годы- это процесс пищеварения, в зрелые годы- сексуальный процесс, который хорошо известен каждой матери и который даёт повод к подозрительному шепоту и хихиканью. И самые различные игры эротического характера, в которых собираются лишь самые лучшие друзья, приводят часто среди более младших детей к ощупыванию чужого тела, удовлетворяя таким же образом, инфантильное удовольствие показывания и созерцания. Эти факты ни в коем случае не дают судить о душевной поверхности ребёнка. У него все еще не определились самые примитивные жизненные функции с тем барьером, взглянуть через который казалось бы возмутительно. Когда воспитание готово пробудить зародыш стыда и отвращения в детской душе, тогда естественная сексуальная склонность становится все сильнее и осуществляет свою деятельность за счёт эстетических чувств.

Эротическое стремление в ребёнке, которое стремится к удовлетворению в пределах, заданных границей природы, способствует созреванию страстное уважение взрослых, которое не отличается от любви взрослых ничем, кроме отсутствия сексуальных актов. Нежные ласкания, поцелуи и ласковые разговоры и сами обиды на объект любви присутствуют здесь также, как и там. Ребенок выбирает как взрослый, но он дарит свою симпатию невзирая на пол. Маленькие мальчики восхищаются мужчинами и любят их так же сильно, как и женщин, маленькие девочки не медлят дарить свою симпатию лицам женского пола, выполняется только главное условие: чтобы избранная личность обладала некими дорогими чертами отца или матери, или отсутствием тех черт, которые не нравятся ребёнку в родителях. Это, пожалуй, не единственная из мимолетных ассоциаций, приписанных ребёнку, что дети, как уже заметил Аристотель(Phys. I, 1), сначала обращаются ко всем мужчинам, как к отцу, и к женщинам, как к матери; они ожидают из-за своей непринужденности в каждой встреченной ими личности любовь и готовы признать в каждом мужчине любящего отца, в каждой женщине нежную маму; в этом смысле мой племянник в возрасте от трёх до пяти лет имел в четырёх местах вот таких «матерей», которых он тонко различал, давая от любимой «мамочки» прозвище «Mami» с вышестоящей фамилией. То, что в «детской любви» ощущается тихий сексуальный тон, не избегает естественный и исконный образ мыслей народа; подозревая о действительности благодаря естественному инстинкту, называет народная мудрость эротическое чувствование ребенка к взрослым «verliebt»(«влюбленностью»). Психоаналитическое исследование доказывает верность суждения о простой народной душе, в которой ей удается привести из историй болезней гомосексуалистов каждый раз неудачную любовную жизнь ранних детских эротических переживаний, в которой он хотя и покинул широкую улицу детской бисексуальности, но ни правильный путь, на котором нашел любовь к другому полу. Забота одиноких женщин является для их сыновей, подверженных лишь женскому влиянию, вредительной, такой мальчик становиться «маминьким сыночком», а не «настоящим парнем», это больше содержит истину, чем просто обоснованное опасение, мальчик растёт под материнским руководством, он нуждается в сильной руке. Бессознательное, напрасное страстное желание по отцу зарывается так глубоко в сердце ребенка, что мальчик, уже давно выросший, всё ещё цепляется за тоску по юности; напрасное желание любви может превратиться также в инвертацию, как у каждого ребёнка, который отвергнут родителем противоположного пола и страстно связан к родителю своего пола. В таких случаях, порой, не удается своевременно отделиться от него. Фактически исключительно женское приближение у мальчика, который пытается благодаря внешнему влиянию избегать его, является причиной бессознательно отказа от женщины в зрелые годы. У женщины схожие факторы могли вызвать аналогичное психологическое развитие. Так мы должны наряду со специальным строением отношения ребенка к своим родителям также распознать психический корень гомосексуальности. Таким же образом роковым последствием может стать отношение к братьям и сестрам.

Ребёнок склонен к животному природы. Так ему в первые годы жизни еще неизвестно каждое чувство отвращения, и его врожденный импульс общительности многократно превышает привитую боязнь перед животными, так червяк для него также любим, как и бабочка, а собака, кошка и лошадь окружают его ласковую душу с такой же искренностью, как медведи и слоны в зверинце. То, что скоро собака станет его любимцем, чьё предпочтительное положение в доме естественно. В нем ребёнок имеет самого верного, терпеливого товарища по играм, который даже становиться служить инфантильному садизму; ребенок чувствует себя в силу своего умственного превосходства господином над животным и не опасается ни насмешки, ни ворчливого отказа, как бывает в человеческом обществе; и даже когда терпение собаки исчерпано, и он недовольно освобождается от мучителя, тогда верит маленький ребёнок в своё право хозяина над безрассудным живым существом. Из этого самосознания вытекает отчасти искренняя любовь детей к животному, записи Shinns показывают, что примыкание детей к животному миру находится в непосредственной связи с детским мазохизмом; особенно пристрастие многих детей к кошкам может объясняться склонностью к мазохизму. Shinn¹ сообщает о третьем годе жизни своей племянницы: «Однажды она случайно засунула свою руку в куст к искривившейся кошке, затем развернулась и крикнула мне: ,,Лапочка немного делать мне лапами!” затем она снова полезла в куст. когда я подошел ближе к ней, она взглянула и добавила: ,,Лапочка снова делать мне лапой!” При этом она показала мне уже вторую кровавую царапину на своём пальце. На третий раз она попросила разрешения, поймать кошку.» Если дети в общем ходе своего первого года показывают большую болевую чувствительность, которая значительно усиливается благодаря сочувствию со стороны взрослых, то в приведенном случае предполагается, что в чувстве боли преобладает удовольствие. Схожие воспоминания касательно царапин от кошек сохранились у меня о самом раннем детстве. Племянница Shinns выразила в игре с животными наряду с мазохистской склонностью, также сильную садистскую склонность. На её двадцать четвёртом месяце сообщает Shinn, что собака, которую племянница беспрерывно мучила, укусила ее, поэтому пришлось устранить её из дома.

Ухаживать за животными, кормить, видеть, как подрастает молодое поколение, это настолько наполняет ребенка удовольствием, что его фантазия из-за отсутствия живых животных расходуется с такой же тщательностью на «игрушечных». «Если уж я не могу иметь живую таксу, так уж купите мне как минимум набитую» (=игрушка), предложил мой племянник матери в четыре года. Забота о животном означает для ребёнка игру, которая на полпути идет навстречу его сексуальному интересу и анальному эротизму. Определенные животные, как гусеницы, мухи и т.д. предстают, однако, жертвами детской жестокости, возможно, потому что ребенок с самых ранних лет подвержен этому и выглядит запуганным, возможно потому, что ему кажутся проявления отвращения у окружающих достойными подражания. Конечно жестокой обращение с животными в первые годы жизни ничуть не связаны с настоящим представлением о боли или с намерением нанесения боли. Ловля и загон, препятствие свободы перемещения животных вызывает у ребенка такое же удовольствие, как когда взрослые играют с ними. Там, где встречается преднамеренное жестокое обращение с животными в ранние годы, существуют психические аномалии, которые стоят на другой стороне чувства ответственности индивида.

Как любовь к животным постепенно превращает бессознательное влечение к жестокости в сострадание, при этом, совсем его не уменьшая, так же и на почве симпатии к родителям, братьям и сестрам из одного корня наряду с завистью прорастают щедрость и способность разделить общую радость, вместе с постоянной жаждой любви – благодарность. У маленьких детей она другая в отличие от взрослой «надежды на новые благодеяния», выражаясь в телодвижениях и словах, детская благодарность является спонтанным выражением настоящего теплого чувства. Е. и Г. Скапен¹ так описывают пятый год жизни своего сыночка: «Буби начинает проявлять благодарность; под благодарностью мы понимаем, когда ребенок, выслушав рассказы матери, вдруг приносит ей игрушку со словами: “Это тебе за то, что ты мне рассказала такую красивую историю, мамуля”. Наглядный пример произошел сегодня. Мальчик слышал, как мать жаловалась кухарке, что ей не хватает еще протертой булочки для панировки. И хотя Буби уже отдыхал от этого утомительного занятия, он решительно вскочил с места, взял булочку и терку и принялся тереть снова. Мать хотела забрать у него терку и предложила ему отдохнуть, но мальчик мягко отказался: “Нет, мамуля, за то, что ты была так добра ко мне, когда я был совсем крохой (Pappekindel), я разотру тебе эту булочку”. Когда мальчику исполнилось шесть и фрау Скапен из материнских чувств впервые рассказала ему о его появлении на свет и боли, которую она пережила, он тесно прижался к ней и его глаза увлажнились; внезапно Буби вскочил и крикнул: “Сейчас и построю такой красивый мост, что ты будешь очень рада!” и взял строительные кубики». Еще один разговор, полный детской любви и благодарности, случился в конце шестого года жизни. За час, до того, как лечь спать, когда даже мой четырехлетний племянник, по его словам, становился «всегда так ласков», маленький Скапен после долгих колебаний поделился со своей матерью сокровенной тайной: «Я попросил милостивого бога, чтобы я для вас всегда был хорошим, и чтобы младенец Христос принес тебе много игрушек, еще более красивых, чем мои, - все, что ты хочешь, понимаешь?» Такие признания полные любви и нежности не имеют ничего общего с заученной благодарностью более взрослых детей; они исходят от чистого детского сердца, в котором едва ли рядом с любовью есть место ненависти. Тонкая грань между любовью из благодарности и любовью из родственного долга видна в словах маленького Макса: на вопрос одного гостя, кто из членов семьи ему больше нравится, он ответил: «Мамочку я люблю больше всех, потому что она называет меня «мое сокровище». Еще люблю тетушку Гермину, потому что она приносит мне так много картинок, которые мы потом наклеиваем, и леденцы; а еще тетушку Мину (его двоюродная бабушка), ее я тоже люблю – (после паузы), ну, потому что она моя тетя.

Под влиянием необходимых, но часто излишних воспитательных мер теряется самобытность, которая определяет сущность ребенка и живительно отличает его поведение от ложных форм общепринятой культурной жизни. Чем чаще инфантильная самобытность становится жертвой требований воспитания, чем чаще на ребенка оказывается давление, и особенность чистого дитя природы отодвигается на второй план, тем более скрытой становится его мимика, тем чаще смущение, неуклюжий брат стыда, делает поведение ребенка неуверенным; под грубой властью стыда он теряет лучшее, что дала ему природа - спонтанность чувств, мыслей и поступков. Можно было бы возразить, что между полной свободой и бездумным, доведенным до автоматизма ограничением находится широкий промежуток, в котором ребенок, постепенно привыкая к правилам поведения и обычаям, обнаруживает богатые возможности для открытого проявления своей воли. Но это верно лишь отчасти. Мы уже далеки от того идеала воспитания, который стремится к созданию счастливой полноценной личности. И это останется недосягаемым фантомом до того, пока детская душа будет подвергаться подавлению, процессам которого она не может сопротивляться. Сегодня мы слишком часто подталкиваем ребенка «стыдиться» поступков, саму возможность испытывать стыд за которые отрицают его чувства и разум; маленький ребенок не знает ни стыдливости ни бесстыдства, и искусственное прививание первого чувства чревато ранним развитием детского притворства (Verstellung). Компере обозначает чувство стыда как некий скрытый инстинкт, присущий даже идиотам, который сам борется за свое проявление. Преждевременно пробуждая этот инстинкт, то есть, подавляя сексуальные порывы детской души – что и является главной целью, - вместе с требованиями и запретами, которые часто задают наивному мышлению ребенка неразрешимые загадки, мы заглушаем его внутреннее развитие. За исключением гетерогенного влияния со стороны членов семьи, в определенных положениях приличия, – которые так охотно выдают себя за нравственность, – лежит так много противоречий, что они не могут ускользнуть от разумного ребенка. И раз побои имеют своим следствием мгновенное подчинение, не проясняя всю бессмысленность положения, то ребенок делает свои выводы из наказания: повиноваться, но не отказываться от предосудительных мыслей и желаний. Их судьбы могут быть двоякими: либо они бесконечно с нетерпением ждут благоприятного момента, чтобы внезапно вырваться на свободу, или же они постепенно превращаются в полную свою противоположность, не изменяя при этом оттенок первоначальной оценки. Жестокость превращается в утрированное сострадание к ее объекту и в отъявленную жажду мести обидчику. Так, можно увидеть людей, которые, как дети, без колебаний истязают животных и бледнеют от возбуждения и ярости, едва только становятся свидетелями такой сцены; постоянно повторяющаяся фраза, что мучителю животных вернется похожее несчастье, является, несмотря на свою кажущуюся обоснованность, характерной для подавленного, но еще живого влечения к жестокости вышеупомянутого лица. Оборотной стороной инфантильной зависти является щедрость, которая стремится быть оценена по достоинству. Детские нелепые фантазии, которые едва ли отличаются от лжи, вызывают фанатичную любовь к истине, которая, однако, по моему мнению, имеет второй и сильный корень в детском стремлении вынудить своей искренностью близких людей, разумеется, в сексуальном плане. Оба мотива, по-видимому, лежат в основе фанатического увлечения истиной маленького Гюнтера Штерна¹; из его дневника мы видим, что вскоре после рождения сестренки мальчик дал свободный ход фантазиям в выдумывании семейных сцен, что послеродовой период матери оставил на его памяти неизгладимое отпечаток, а также, что он проявлял большой интерес, наблюдая за заботой о младенце. И чем сильнее было первичное побуждение, тем быстрее развивается эта гиперкомпенсация. Все эти видимые преобразования запретных прихотей в их противоположности в детском возрасте являются более или менее сознательным притворством. Поскольку так называемые «плохие качества» обещают ребенку, у которого еще нет понимания нравственного поступка и также внутреннего удовлетворения от него, еще большее удовольствие, чем «послушание», даже если за удовольствием последует наказание, то пока будут существовать дети, это всегда будет злой элемент в достижении победы в борьбе за добро, тем более, что определенные наказания, такие, как побои или запирания в темном помещении также не лишены акцента удовольствия. Побои, несомненно, причиняют боль, однако, психоаналитические исследования доказали, что, воздействуя на определенные эрогенные зоны у особенно предрасположенных личностей, они вызывают либидозные чувства; наконец, нельзя оставлять без внимания тот факт, что мазохистские склонности многих детей напрямик обуславливают удовольствие от наказаний и от часто вынужденной «мольбы о прощении». Один пятилетний мальчик, которого отец неоднократно подвергал грубым телесным наказаниям, признался: «Побои причиняют мне сильную боль; но, когда папа снова становится добр ко мне, потому что я попросил прощения, я настолько рад, что даже совершенно не хочу ложиться спать». Часто в форме видимого чувства справедливости вступает в действие мазохистская составляющая; так, маленький Скапен сам добровольно встает в угол, если чувствует себя виноватым в небольшом проступке – или, возможно, таким образом он хочет обезоружить мать. При доминирующем садизме реакцией на наказания является неприкрытое упрямство, которое превращает мольбу о прощении в мучительнейшую жертву для ребенка.

Притворство (Verstellung) становится притворством (Heuchelei), если ребенок умышленно показывает противоположные его состоянию чувства; притворство редко встречается в первые годы жизни благодаря их наивности; тем оно мучительнее там, где оно возникает: одна четырехлетняя девочка, казалось, очень мило играла с маленьким котенком, нежно поглаживала его и давала ласкательные прозвища; как только она заметила, что за ней никто не наблюдает, она придавила зверюшке хвост. Когда от нее потребовали объяснений, она сказала: «Я вообще не переношу кошек». Другой пятилетний мальчик притворялся весьма нежным со своей бабушкой, но в одно мгновение показал ей язык, как только она отвернулась. Здесь жажда сладостей и гнев из-за безуспешности использованной нежности служат причиной для актов притворства и возмездия.

Если в более позднем возрасте притворство часто становится пугающе изощренным, то маленький ребенок рано или поздно самостоятельно признается в своем проступке. Важным источником детского притворства в случае, когда эгоизм является движущей силой мнимой нежности, следует назвать принуждение со стороны взрослых, призывающих ребенка к проявлению любви, в которой отсутствует внутренний порыв. Не всегда бессознательное находит такую легкую развязку, как в случае с одной трехлетней девочкой, которой в дамском обществе было предложено преподнести букетик цветов даме, которая ей больше всех понравилась; после недолгих колебаний малышка решилась: «Я отдам его моему папе!». Когда детский ум начинает постигать ложные формы нашей общественной жизни, появляются две варианта: "ужасный ребёнок", постоянно приводящий взрослых в неловкое смущение из-за своей любви к истине, или же ребенок, который ради внешней выгоды прилежно упражняется в искусстве притворства со дня на день.

Притворство включает в себя так много умышленных мотивов, что мы едва ли можем ошибиться, ожидая лживое стремление там, где оно возникает. Жестокой ошибкой было бы сделать противоположный вывод. То, что неспециалист называет у детей ложью, часто не имеет ничего общего с преднамеренно неверным утверждением, а возникает либо из неполноценного понимания и недостаточной памяти, либо из чересчур бурной фантазии. Исследования детской психологии показали, что ложь, как правило, не встречается у детей младше четырехлетнего возраста.

В сознательно неверных показаниях маленького ребенка, когда капризное дитя стучит ножками от удовольствия, что ему удалось озорной проделкой подразнить взрослых, мы не видим лжи. На мой взгляд, частое преимущество физических потребностей и недомогания, вследствие которого от взрослых не требуется ничего другого, кроме как повышенного внимания и любви, далеко от преднамеренной лжи или «очевидной негодности», тенденцию которой отмечает Марциновский¹ у одной трехлетней истеричной девочки, которая из-за двустороннего вывиха тазобедренного сустава была вынуждена лежать в тяжелых гипсовых повязках и из «скуки и очевидной негодности просила в самые неподходящие случаи держать ее над ведром, что никоим образом не было просто». В примечании автора «хитрый маленький сорванец делает все возможное, чтобы сгладить неприятное положение или тиранизировать близких людей», четко выражен верный показатель больного ребенка и ненасытной потребности в нежности. Также у младшей дочурки семьи Штерн², Евы, чувства в виде мысленных ассоциаций кажутся причиной ошибочных обвинений против брата. Штерн пишет: «Наша Ева обвиняет Гюнтера в любом проступке», из чисто ассоциативных оснований, думает Штерн, потому что ей часто приходится слышать, что Гюнтер является инициатором маленьких проказ. По мнению Фрейда в вопросе об отношениях братьев и сестер, подобные обвинения не лишены бессознательно враждебного чувства к брату. Мною была сделана попытка, распределить виды детской лжи, количество которых кажется мне очень большим, по группам на основе их психологического корня. Я полагаю, можно выделить два основных вида лжи – один из них касается ребенка лично, а другой – окружающих его людей, или субъектная и объектная ложь. Субъектная ложь или Я-ложь, которая включает в себя также эгоистичную ложь, выделенную Стэнли Ноллом, берет свое начало из Я-инстинктов и отчасти из сексуального влечения; далее я отношу в эту группу ложные обвинения в безнравственном проступке других себя самого, потому что, в таком случае, собственное Я стоит на переднем плане, тогда как проступок обвиняемого зачастую изначально не был предумышленным.

Среди видов лжи у детей в дошкольном возрасте на первом месте размещаются ложь из мании величия и ложь во спасение; они, как правило, являются продуктами неприкрытого самолюбия и пылкой симпатии к родителям. Страстное желание быть на шаг впереди других, превосходить их в силе, красоте, богатстве, благородном происхождении, лежит в основе ничего иного, как стремления выделяться в сексуальном плане, насколько это возможно в рассматриваемом отрезке жизни. Поскольку для маленького ребенка, как мы уже убедились, процессы питания и пищеварения, а также тренировка мышц являются важными источниками наслаждения, то его хвастовство с пристрастием крутится вокруг недостигаемых результатов в этих областях. Эротическое отношение к родителям порождает хвастовство про семью и домашний обиход. Но раз каждый ребенок рассматривает свой родительский дом через призму эротики, то для него особенно ненавистно слышать такого рода хвастовство от других. Гораздо менее неприятно ребенок себя чувствует, став жертвой лжи во спасение своего сверстника, пока она еще не перешла в форму вины, потому что уклонение от угрожающего наказания наилучшим образом представляется ему естественным и само собой разумеющимся. Безусловно, учитывая психологический корень, ложь во спасение является ложью из страха и поэтому наиболее простительной; за нее, как правило, намного больше ответственна детская душа, чем неудачное из-за чрезмерной жесткости воспитание.

Полностью продуманная ложь редко встречается в раннем юношестве и порождается лишь завистью и мстительностью, стало быть, эгоистичными мотивами. Глубокая обида, которой является для ребенка настоящее и мнимое предпочтение, оказываемое другому ребенку, подстрекает его вытеснить своего более счастливого соперника с завидного места с помощью сплетен и заведомо ложной информации. Нередко при этом следует принимать в расчет сильную склонность инфантильной души к подражанию. Ничто так не стимулирует ребенка блуждать в просторах неправды, как расспросы взрослых, цель которых для ребенка очевидна, - выявить инициатора небольшого злодеяния. Важность подобного допроса маленького ребенка подкрепляется свободным полетом его фантазии. Сюда следует также отнести ложные заявления детей в адрес прислуги. По тону родительских вопросов инфантильный дух сразу осознает, что от ответов зависит его судьба. Желание поскорее освободится от допроса затуманивает воспоминания об истинном положении вещей и искажает высказывание, что едва ли осознает сам ребенок в состоянии аффекта.

Не только лишь ложь, но также и большинство других детских изъянов (Kinderfehler), как я уже отмечала ранее, вплетаются по меньшей мере одной нитью полотно эротично-сексуальных чувств. В любом случае, мы ушли недалеко от того, когда искали основы всего «плохого» у детей в их сексуальной жизни или сексуальной жизни их близких. В то время, как зависть и враждебность в подавленном боязливом существе особенно буйно прорастают на невозделанном поле любви окружающих и нежности, лучезарного счастья детства, зачатки преувеличения, непереносимости других детей и непослушания, сопровождающегося вспышками гнева по отношению к взрослым, заменяются избытком симпатии, который легко становится недостатком. Успешно противостоять изъянам детей позволяет долгое, преисполненное любви изучение инфантильной души, ретроспективный взгляд назад в собственную юность с ее радостными и печальными моментами и, прежде всего, честной волей, не упуская из внимания важнейшие мотивы, идущие из подсознания. У кого достаточно накопленного опыта, тот будет рассматривать требование современной реформы в педагогической области «меньше воспитывать и дать детской душе свободно раскрыться» как путь, ведущий к цели: создание счастливого свободного поколения, которое разрушит ветхую ограду отжившего времени.