1.1.2. Лечение или воспитание?

Не меньшей противоречивостью отличаются содержа­тельные определения психотерапии, разъясняющие спе­цифику ее лечебного («психического», «телесно-духовно­го» и т.п.) действия.

24

Весьма часто эта специфика связывается с функцией воспитания, причем психиатрическая традиция конвер­гирует в этом пункте с традицией психотерапевтической. Так, авторы коллективной монографии «Психотерапия в клинической практике» (1984) И.З. Вельворский, Н.К. Липгарт, Е.М. Багалей, и В.И. Сухоруков пишут, что приня­тая в отечественной медицине характеристика психотера­пии как «лечения через психическое воздействие», нуж­дается в дополнении, «так как в процессе психотерапии важным является не только изменение и переделка личностного отношения самого больного к болезненным фак­торам, ощущениям, переживаниям, но и изменение его отношения к быту, труду и общению с людьми» [35, с. 3]. Поэтому психотерапия ни коим образом не сводится к беседам врача с пациентом в лечебном кабинете, но явля­ется системой «лечебного воспитания и перевоспитания больного человека», системой одновременно и лечебной и дидактивно-педагогической (курсив мой. – Е.Р.) [там же].

На первый взгляд может показаться, что «дидактив­но-педагогическая» версия психотерапии является специ­фическим продуктом советской эпохи и ограничена ее соци­ально-историческими пределами. Но нет – аналогичное понимание целей психотерапии мы обнаруживаем в кни­ге английского психиатра Семюэля Тьюка «Описание Убе­жища, заведения вблизи Йорка для душевно больных людей», вышедшей в 1813 г. Книга напоминала британ­цам о подвиге, совершенном дедом автора Уильямом Тью­ком, квакером, предпринявшим за двадцать лет до того реформу психиатрических госпиталей и освободившем заключенных в них страдальцев.

С. Тьюк описывает удручающее положение квакеров в общих госпиталях, где помимо материальных лишений они вынуждены были терпеть соседство больных, позво­лявших себе сквернословить и неподобающе себя вести. «Все это зачастую оставляет неизгладимый след в умах больных и они, обретя разум, становятся чужды религи­озному чувству, коему прежде были привержены; иногда они даже становятся испорченными людьми и приобрета­ют порочные привычки, прежде им совершений чуждые»

25

[цит. по: 195, с. 472]. Рассуждения такого рода автор ре­зюмирует следующим выводом: «обыкновенное в больших публичных госпиталях смешение людей, питающих раз­ные религиозные чувства и исполняющих разные обряды, смешение развратников и добродетельных, богохуль­ников и людей строгих правил приводило лишь к препят­ствиям на пути возвращения к разуму и загоняло мелан­холию и мизантропические идеи еще больше внутрь» [там же, с. 473]. Поэтому старший Тьюк и организовал для душевнобольных квакеров Убежище, в котором была со­зданы условия, максимально способствующие их перевос­питанию-выздоровлению. Ведущая роль в системе тера­певтического воздействия, включавшей в себя труд, родительский надзор и нравственное воспитание, принадле­жала религии. Если ее предписания «напечатляются в че­ловеке с первых дней его жизни, – пишет Тьюк, – то они становятся почти принципами его естества; смирительная сила их многократно испытана, даже во время припадков буйного помешательства. Следует всячески поощрять вли­яние религиозных принципов на рассудок сумасшедшего, ибо это весьма важное слагаемое его лечения» [там же]. Таким образом, Семюэль Тьюк, считающийся, между прочим, автором термина «психотерапия», обозначал им нрав­ственное лечение, возвращающее безумцев к забытой ими истине.

В той или иной форме это убеждение высказывается многими современными авторами, как практикующими психотерапевтами, так и теоретиками. Например, Н.С. Ав­тономова считает, что популярность психоанализа во Фран­ции второй половины XX в. объясняется тем, что в ситу­ации кризиса философии представители гуманитарных наук видят в нем мировоззрение, в центре которого нахо­дится отдельная человеческая личность. «Мне представ­ляется возможной такая гипотеза, – пишет исследователь­ница, – психоанализ во Франции играет роль практичес­кой философии или иначе – философии практического разума» [5, с. 28]. Последняя, напомним, есть не что иное, как этика. Практический разум, согласно Канту, предло­жившему это понятие, предписывает всеобщие принци-

26

пы, исходя из которых, человек в любой ситуации может ответить на вопрос: «Что я должен делать?»

Известный американский психодраматург А. Блатнер расширяет гипотезу Н.С. Автономовой, выводя ее за пре­делы психоанализа и Франции. Наряду с биологической предрасположенностью, вредными привычками, семейны­ми конфликтами, стрессами источником душевных рас­стройств на Западе является, полагает он, отсутствие об­щепринятых нравственных и мировоззренческих представ­лений. Этически дезориентированный индивид испыты­вает чувства изолированности, одиночества и отчуждения, которые способствуют развитию психических заболеваний. «Все это, – заключает он, – свидетельствует о потребнос­ти в реконструкции смыслообразующей «работающей» философии, которую обычные люди могли бы применять в своей повседневной жизни» [17]. Первостепенная зада­ча психотерапии как раз заключается, по мнению А. Блат­нера, в том, чтобы помочь клиенту выработать «личную мифологию», индивидуальное мировоззрение, на которое он мог бы опираться при решении жизненных проблем.

В этой связи стоит вспомнить, что З. Фрейд категори­чески возражал против отождествления психоанализа как с мировоззрением, так и с «практической», или нравствен­ной, философией. В «Лекциях по введению в психоана­лиз» он писал, что мировоззрение, или «интеллектуаль­ная конструкция, которая единообразно решает все про­блемы нашего бытия, исходя из некоего высшего предпо­ложения», ни в коей мере не является предметом психо­анализа как «специальной науки» и «отрасли психоло­гии» [189, с.396]. Такие компоненты мировоззрения как «притязания человеческого духа или потребности челове­ческой души», которые часто рассматривают в качестве предмета психотерапии, Фрейд называет всего лишь аф­фективными желаниями. Эти желания не следует, конеч­но, с презрением отбрасывать или недооценивать их зна­чимость, «однако нельзя не заметить, что было бы непра­вомерно и в высшей степени нецелесообразно допустить перенос этих притязаний на область познания» [там же, с. 400].

27

В письмах Джексону Патнему – пионеру психоанализа в Соединенных Штатах и неисправимому этическому иде­алисту, утверждавшему в своих работах⁴, что психотера­певт призван развивать изначально присущее человечес­кому бытию стремление к добру, Фрейд подчеркивает, что психоанализ и этика изучают разные сферы человеческо­го опыта и, стало быть, разные и не сводимые друг к дру­гу закономерности⁵. Этическому пафосу своего американ­ского эмиссара⁶ он противопоставляет следующее опре­деление миссии психоанализа: «Анализ помогает стать цельным, но добрым сам по себе не делает. В отличие от Сократа и Патнема, я не считаю, будто все пороки проис­ходят от своего рода неведения и неточности. Я думаю, что на анализ возлагается непосильная ноша, если от него требуют, чтобы он реализовал в каждом его драгоценный идеал...» (курсив мой. – Е.Р.) [там же]. Еще резче это убеждение выражено в известном письме Фрейда швей­царскому пастору О. Пфистеру от 10 октября 1918 г. Пе­няя Пфистеру за вольное толкование своей работы в его книге «Что дает психоанализ воспитателю» (1917), Фрейд пишет: «Я недоволен одним пунктом, Вашим возражени­ем по поводу моей «Теории сексуальности и моей этики».

––––––––––––––––

⁴ В частности, книге «О человеческих мотивах» (1915), о кото­рой в письме К. Абрахаму (3.07.1915) Фрейд писал: «...популяр­ная книга из одной серии, где он опять сел на своего любимого конька» [60, с. 136].

⁵ «...Я воспринимаю себя как чрезвычайно морального чело­века, способного подписаться под прекрасным высказыванием Т. Фишера «Этическое ясно само по себе», – писал Фрейд Пат­нему. – Я верю в чувство справедливости, а умение считаться с ближними, неудовольствие от причиненного другим страдания или предвзятости я причисляю к лучшему, чему мне удалось на­учиться... Порядочность, о которой мы сейчас говорим, я вос­принимаю, как социальное, а не сексуальное понятие» (курсив мой. – Е.Р.) [60, с. 85].

⁶ К миссии Патнема (в некрологе Фрейд назвал его «величайшей опорой психоанализа в Америке») Фрейд относился весьма серьезно. В 1910 г. он писал Джонсу: «Этот старик вообще огром­ное для нас приобретение» [60, с. 84]. Этим, по всей видимости, обусловлена особая дипломатичность Фрейда, который часто вы­ражает свое истинное отношение к «любимому коньку» Патнема лишь трудноуловимой иронией.

28

То есть последнее я Вам охотно уступаю, этика мне чуж­да, а Вы – духовный пастырь. ...Однако к сексуальным влечениям Вы в книжке отнеслись несправедливо. Вы нигде не сказали, что они поистине имеют самое близкое отношение и самое большое значение – не для духовной жизни вообще, (а речь идет именно об этом), но для забо­левания неврозом» (Курсив мой. – Е.Р., Там же, с. 55).