3.3.3. Testimonium paupertatis21

Этическое обоснование принудительной изоляции без­работных в середине XVII в. сформировало во Франции, Англии и других европейских странах общественное мне­ние об обитателях исправительных учреждениях, так что, попадая в них, отдельный человек и целый социальный тип автоматически обретал статус «антиобщественного элемента». Последний и был создан, полагает Фуко, прак­тикой изгнания из общества всех тех, кто не вписывался в «прокрустово ложе» буржуазного экономического, по­литического и морального порядка. «Изолировали не ка­ких-то «чужих», которых не распознавали раньше просто потому, что к ним привыкли, – чужих создавали, иска­жая давно знакомые социальные обличья, делая их стран­ными до полной неузнаваемости. ...Одним словом мы мо­жем сказать, что именно этот жест породил понятие от­чуждения и сумасшествия (alienation)» [195, с. 96].

Действительно, вплоть до конца XVIII в. безумие и реально – в пространстве изоляции, и идеально – в соци­альном восприятии, соседствовало с множеством других видов маргинального поведения, которое в классическую эпоху, эпоху Разума, определялось идеологами буржуаз­ного остракизма как Неразумие. Помимо нищих и сумас­шедших в исправительные дома заключались разного рода нарушители сексуальных и семейных устоев – венери­ческие больные, гомосексуалисты, содомиты, расточитель­ные и неверные мужья, развратные сыновья, падшие жен­щины; вероотступники и святотатцы – богохульники, колдуны, самоубийцы; и, наконец, либертины, чье нера-

–––––––––––––––

²¹ «Свидетельство о бедности», показатель скудоумия (лат.).

175

зумие являло себя в вольности речей и нравов. Бесполез­но искать то, что объединяло эту «пеструю толпу», под­черкивает Фуко, в общем признаке, якобы одинаково при­сущем поведению нищего, сумасшедшего, развратника и т.д. Такого признака попросту не существует, точнее он внеположен всем этим типажам и состоит в отклонении от новых социальных норм; по этому единственному кри­терию полицейские, судьи, чиновники и другие предста­вители «общества», а на самом деле – буржуазного госу­дарства, отправляли в ссылку и делали чужаками «лиш­них» для капиталистического уклада людей. Тем самым Фуко признает, что практика изоляции маргиналов в Новое время обусловлена не утверждением «господства Разума», «морального порядка», сколь бы соблазнитель­ным ни было такое объяснение в контексте рационалис­тического пафоса европейской философии XVII-XVIII вв., с одной стороны, и иррационалистического пафоса «фран­кфуртских левых» – с другой; подлинной почвой и этой практики, и ее идеологических обоснований, и новых со­циальных норм было стремительное развитие капиталис­тического способа производства, подчинявшего себе по­средством системы государственной власти как собствен­ные исторические предпосылки, так и свежеиспеченные «девиации».

В почти двухсотлетнем опыте совместной изоляции маргиналов и коренятся присущие позитивистской пси­хиатрии нозологические представления, в частности, кон­цепция criminal и moral insanity, обнаруженная нами в фундаменте современной психиатрической теории в апри­орном виде. Включая в сферу неразумия наряду с безуми­ем нарушение сексуальных табу и религиозных запретов, вольномыслие и вольночувствие, классическая эпоха вы­работала моральный опыт неразумия, который позже оп­ределил «научное» познание «душевной болезни» психи­атрией.

Вместе с тем, сопрягая сумасшествие с понятием пре­ступления и моральной вины, классицизм был гораздо последовательнее современной психиатрии поскольку трак­товал неразумие как акт свободного выбора человека.

176

Примерно так же рассуждали древние греки: «Когда у людей дело идет о недостатках, которые они считают врож­денными или возникшими по вине случая, – убеждал Со­крата Протагор, – никто ведь не сердится, не наставляет и не наказывает тех, кто имеет этот недостаток, и не уве­щевают, чтобы от него избавились, – напротив, их жале­ют» [141, с. 91]. «А преступающего законы государство наказывает, и название этому наказанию и у вас и во многих других местностях – исправление, потому что спра­ведливое возмездие исправляет» [там же, с. 95];

Но поскольку человек разумное существо по определе­нию, то, делая выбор в пользу неразумия, индивид по собственной воле перестает быть человеком. Поэтому су­масшествие рассматривалось в XVII–XVIII вв. как чис­тый, ничем не прикрытый и потому безобразный и поучи­тельный одновременно результат этого выбора – неразу­мие как таковое, торжество животного начала. В то вре­мя как другие формы неразумия стыдливо прятали от об­щества, безумие, напротив, выставляли напоказ – жесто­кий древний обычай был сохранен и нагружен дидакти­ческой функцией. Еще в 1815 г. в Вифлеемском госпита­ле буйно помешанных по воскресеньям показывали, словно зверей в зоопарке, за один пенни. Предприятие было весьма доходным – годовая прибыль составляла 400 фунтов стер­лингов, а это значит, что число посетителей составляло 96 тысяч в год [195, с. 157].

Так безумие, олицетворявшее в средневековье саму Смерть, во-первых, вобрало в себя всю совокупность «эм­пирических» признаков асоциального поведения, и, во-вторых, стало символом омерзительных пороков, превраща­ющих человека в дикого зверя. Поэтому в XVII–XVIII вв. относиться к сумасшедшим гуманно, по-человечески было попросту невозможно – идеологическая рефлексия сдела­ла из них своеобразный общественный антиидеал – на­глядное и отвратительное напоминание об участи, ожида­ющей каждого, кто сделает выбор в пользу «животных страстей».

177