- •Ростов-на-Дону
- •Isвn 5-98615-006-6 ббк 53.57
- •Содержание
- •Глава 1. Между «наукой» и «пониманием».............................................................16
- •Глава 2. Концепция «душевной болезни» клинической
- •Глава 3. Психическое расстройство как социальная
- •Глава 4. Концепция сущности человека классической европейской философии как теоретико-методологическая основа решения проблемы
- •Глава 5. Предмет и задачи психотерапии в свете концепции культурно-исторического развития психики (л.С. Выготского)...........................................255
- •Глава 6. Психотерапия: функция и социальное
- •Введение
- •Глава 1 между «наукой» и «пониманием»
- •1.1. Что же такое психотерапия?
- •1.1.1. Часть медицины или самостоятельная сфера деятельности?
- •1.1.2. Лечение или воспитание?
- •1.1.3. Наука, метафизика, освобождающая практика?
- •1.2. Эмпирическое обоснование психотерапии
- •1.2.1 Исследования психотерапии: социальная миссия и теоретические результаты
- •1.2.2. Анализ методологии эмпирических исследований психотерапии (на примере методики л. Люборски)
- •1.3. Психотерапия в феноменолого- герменевтической перспективе
- •1.3.1. «Наука о духе»
- •1.3.2. Герменевтическая практика
- •1.3.3. Психоанализ и объективные законы лингвистики
- •1.3.4. Феноменология против психологизма
- •Глава 2
- •2.1. Концептуально-методологические основания кризиса психиатрии в начале XX в.
- •2.2. Противоречия концепции «душевной болезни»
- •2.3. Психофизиологический дуализм и права человека
- •2.3.1. «Нравственная дефективность» и «преступное помешательство»
- •2.3.2. Права человека в психиатрическом законодательстве
- •Глава 3 психическое расстройство как социальная проблема
- •3.1. Личность и социальная норма
- •3.1.1. «Норма – это патология, а патология – это норма»
- •3.1.2. Психиатрические нормы с точки зрения антропологии
- •3.1.3. Нормы, которые управляют людьми «без их ведома»
- •3.2. Критика «разума» философией «франкфуртской школы»
- •3.3.1. In statu quo ante17: если это и не верно, то все же хорошо придумано
- •3.3.2. Исключая то, что следует исключить
- •3.3.3. Testimonium paupertatis21
- •3.3.4. Медицинские нозологии и практическая медицина
- •3.3.5. Необходимые изменения
- •3.3.6. Timeo danaos25...
- •3.4. Фуко и Хайдеггер: есть ли будущее у наук о человеке?
- •3.4.1. Проблема социальной нормы в «генеалогии власти» м. Фуко
- •3.4.2. Антипсихиатрия: борьба за права психиатрических пациентов
- •3.4.3. Философские основания и практическая реализация «феноменологического» направления антипсихиатрии
- •Глава 4
- •4.1. Психофизиологический дуализм в современных науках о человеке
- •4.2. Культурный генезис человека: Кант, Гердер
- •4.3. Диалектика всеобщего и единичного в становлении человека (Гегель)
- •4.4. Разрешение психофизиологической проблемы к. Марксом
- •Глава 5
- •5.2. Органический дефект и развитие личности
- •5.3. Противоречия «неорганической» жизни человека как предмет психотерапии
- •Глава 6 психотерапия: функция и социальное становление
- •6.1. Концепция монистической сущности человека и социальная функция психотерапии
- •6.2. Социокультурные практики в разрешении противоречий «неорганической» жизни
- •6.2.1. Исторические предпосылки: магические практики и «ритуалы» шизофреников
- •6.2.2. Внушение
- •6.2.3. От гипноза к «технике» психоанализа
- •6.3. Психотерапия как профессия
- •6.3.1. Бремя дурной репутации
- •6.3.2. Исходная форма
- •Заключение
- •Литература
- •Елена Анатольевна Ромек Психотерапия: рождение науки и профессии
- •344010, Г. Ростов-на-Дону, пр. Ворошиловский, 87/65,
- •344019, Г. Ростов-на-Дону, ул. Советская, 57.
- •Качество печати соответствует предоставленным диапозитивам
3.2. Критика «разума» философией «франкфуртской школы»
Главная цель «Истории безумия в классическую эпоху» (1961) М. Фуко заключалась в том, чтобы доказать, что «"психически больной" как определенная культурная реальность... есть продукт новейшего времени» [195, с. 13]. Книга эта стала началом большого исследовательского проекта, названного автором в 1966 г. археологией гуманитарных наук. Замысел этого проекта наиболее рельефно проступает на фоне кантовской философии, к кото-
–––––––––––––––
11 «История остается для французского теоретика камнем преткновения, – замечает в этой связи Б.Л. Губман, – еще и потому, что он неминуемо должен разъяснить свое понимание в ней мыслящего и действующего субъекта, который изначально «вынесен за скобки» при синхронном анализе бессознательных структур» [63, с. 160]. Действительно, проблема развития сводится Леви-Стросом к трансформации «ментальных структур»: «За каждой идеологической конструкцией встают более старые конструкции. И они отдаются эхом во времени, назад к гипотетическому моменту, когда сотни тысяч, а может, и более лет тому назад человечество, запинаясь, придумало и выразило свои первые мифы» [105].
158
рой Фуко относился с подлинно эдиповой амбивалентностью.
В конце 60-е гг. XVIII в. И. Кант – преподаватель метафизики Кенигсбергского университета, известный специалистам своими работами в области математики и естествознания, сформулировал вопрос, ставший лейтмотивом не только его собственной, но и последующей европейской философии. «Что такое человек?» – спрашивал Кант, или «Что я могу знать?», «Что я должен делать?» и «На что я могу надеяться?». Дело философии, утверждал он, не в изучении устройства мира, а в исследовании «устройства» человека – всеобщих форм его познания, поведения, художественного творчества, веры в Бога.
В 60-е гг. XX в. М. Фуко поставил под вопрос сам кантовский вопрос о человеке. Существовал ли «человек вообще», о котором спрашивает Кант, и вслед за ним философские школы XIX-XX вв. – феноменология, экзистенциализм, персонализм и др., скажем, в I в. до н.э.? А в I в. н.э.? А в XIII в.? Был ли он кому-нибудь тогда интересен? Стали бы тогдашние ученые люди отворачиваться ради него от мира?
«Человек вообще», человек как предмет жизненного опыта и гуманитарного знания, конечно же, историчен – он возникает, точнее, формируется, в ходе социальной истории. Открытие это, впрочем, было сделано задолго до Фуко продолжателями дела Канта – Шеллингом, Гегелем, Марксом. Фуко интересовало другое – сама форма кантовского вопроса, не столько история, сколько историография человека. Следуя традициям неокантианства, французского науковедения и структурализма, он видел свою задачу в том, чтобы, отвернувшись от человека, исследовать его генезис в гуманитарном знании, или происхождение тех мыслительных a priori («ментальных структур»), в обрамлении которых возникает понятие человека, начиная с эпохи Ренессанса. «Странным образом человек, – писал он, в предисловии к книге «Слова и вещи», – познание которого для неискушенного взгляда кажется самым древним исследованием со времен Сократа, есть, несомненно, не более чем некий разрыв в поряд-
159
ке вещей, во всяком случае конфигурация, очерченная тем современным положением, которое он занял в сфере знания. Отсюда произошли все химеры новых типов гуманизма, все упрощения «антропологии», понимаемой как общее полупозитивное, полуфилософское размышление о человеке. Тем не менее утешает и приносит глубокое успокоение мысль о том, что человек – всего лишь недавнее изобретение, образование, которому нет и двух веков, малый холмик в поле нашего познания, и что он исчезнет, как только оно примет новую форму» [197, с. 36]. Это заявление характерно для Фуко: в нем отчетливо слышны голоса двух различных традиций – немецкой классики с ее историзмом, принципом развития и критикой догматизма – даже стилистика разоблачения «человека вообще» оживляет в памяти «Тезисы о Фейербахе» Маркса и Примечания гегелевских логик, и структурализма с его неизменным стремлением свести многообразие живой развивающейся действительности к априорным структурам, кодам и их трансформациям. С течением времени соотношение этих традиций в работах Фуко менялось, к сожалению, не в пользу классики. Но в «Истории безумия...» ее голос еще слышен и иногда даже солирует.
Однако прежде, чем мы перейдем к анализу «археологии психиатрии», несколько слов должно быть сказано еще об одном ее теоретическом и социально-историческом источнике – философии «франкфуртских левых», которая во многом определила сверхзадачу исторических штудий Фуко и выводы, сделанные из них радикалами от антипсихиатрии. Фуко был чрезвычайно политизированным человеком. Он не только старательно изучал работы Маркса, но несколько лет был членом ФКП, выйдя из нее спустя несколько месяцев после смерти Сталина. Однако (левом) центре политической жизни он оставался всегда.
* * *
Не только в середине XX в., но и в наши дни самой популярной версией марксизма на Западе является его интерпретация философами «франкфуртской школы» – Т. Адорно, М. Хоркхаймером, Г. Маркузе, Э. Фроммом и
160
Ю. Хабермасом, или «новыми левыми», как их еще называют в связи с влиянием, которое они оказали на «бунтарей» шестидесятых. Истолкование марксизма «франкфуртской школой» – сводится к абстрагированию из всего наследия К. Маркса концепции отчуждения в том виде, в каком она изложена в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», и последующему ее преобразованию. Напомним, в этой ранней работе 26-летний Маркс синтезирует гегелевский метод и антропологию Фейербаха непосредственно: в качестве субстанции истории он полагает родовую сущность человека. Следуя рефлективной логике саморазвития, эта деятельная родовая сущность опредмечивается в теле человеческой цивилизации, отчуждается на стадии товарного производства, а в эпоху капитализма ее опредмечивание совпадает с отчуждением (самоотрицанием). Упразднение частной собственности при коммунизме знаменует снятие отчуждения и положительное утверждение предметно-деятельной общественной сущности человека (отрицание отрицания).
Год спустя Маркс отказался от философского объяснения истории в пользу ее материалистического понимания (и преобразования), в полной мере реализованного в работах цикла «Капитала»12. Понятие отчуждения, хотя и употребляется в «Немецкой идеологии» (1845–1846 гг.), но с очевидным смущением, то заключается в кавычки, то сопровождается ироничными оговорками: «Это «отчуждение», говоря понятным для философа языком, может быть уничтожено, конечно, только при наличии двух практических предпосылок» и т.п. [122, с. 36]. Ничего удивительного – ведь «миропотрясающим фразам» левых гегельянцев Маркс и Энгельс противопоставляют понимание истории, исходящее из «действительных», устанавливаемых «чисто эмпирическим путем» предпосылок: «живых человеческих индивидов», их деятельности и материальных условий их жизни [там же, с. 22]; любое отступление от заявленной цели на оставленные философские позиции, очерченные абстракцией «отчуждение», вызывает чувство неловкости.
–––––––––––––––
12 См.: [150, с. 62-112].
161
Франкфуртские же «левые», напротив, не только возвратились к этим позициям, но и продолжили движение в обратном направлении. Все «ужасы» современной цивилизации, включая Вторую мировую войну, тоталитарные режимы, ядерную угрозу, «дегуманизацию» и т.п. они провозгласили следствием отчуждения, источником которого является... разум 13.
Стержневая идея франкфуртской школы состоит в следующем: рационализация действительности, противопоставляющая субъект и объект и нацеленная на практическое господство человека над природой, приводит к порабощению самого человека: «люди платят за рост своей власти отчуждением от той сферы, к которой она применяется» [256, с. 15]. Происходит это потому, что разуму присуща потенция репрессивности, или «воли к власти», которая актуализируется в направлении извне внутрь: в начале предметом покорения является природа, затем – природа человека (другие люди) и, наконец, в результате интериоризации «цензуры разума» индивид подавляет себя сам. Поэтому любая форма теоретического мышления – наука, рационалистическая философия, техническое зна-
–––––––––––––––
13 В этой связи мне вспоминается забавный случай из моей преподавательской практики. Однажды я попросила студента-первокурсника из Китая подготовить к семинару небольшое сообщение по «Дао Дэ Цзин». Лицо его озарилось радостной улыбкой, и, оживленно закивав головой, он тут же дал согласие. Поблагодарив его, я собралась уходить, как вдруг за моей спиной раздался вопрос: «А это вещь или человек такой?» «Да, нет же, – отвечаю, с трудом сообразив, в чем дело, – «Дао Дэ Цзин» – это книга, а человека звали Лао-Цзы». Вежливая улыбка, но в глазах все тот же вопрос. В растерянности рассказываю о даосизме, потом о конфуцианстве. «Понятно, – говорит, – а что такое э... как Вы сказали?» Судорожно и беспорядочно выпаливаю все китайские слова, мне известные: «Дао, Жэнь, Дэ, Шань Ди, ... Конфуций». Его лицо выражает невероятные потуги мысли. Внезапно мучительная гримаса сменяется умиротворенной улыбкой – он произносит несколько звуков, напоминающих то ли приглушенные удары гонга, то ли звон оборвавшихся струн: «тан-н-н-н тан-н-н- чн-н-н... Очень старая книга!»
Когда я слышу или читаю, о «репрессивности», «претензиях», «господстве» и т.п. разума, мне невольно приходит на ум вопрос того китайского студента: «[Разум] это вещь или человек такой?..»
162
ние – выполняет, по убеждению «франкфуртских левых», властные функции и отождествляется ими с идеологией.
Первая промышленная революция, пишет Фромм в книге «Революция надежды», заменила живую энергию (людей и животных) механической. Это привело к бурному развитию мелких и средних предприятий, владельцы которых подвергали нещадной эксплуатации рабочих и боролись за прибыль друг с другом. Тем не менее они были хозяевами своих предприятий, своих домов и своих судеб. Вторая промышленная революция заместила живую человеческую мысль машинным мышлением. Внедрение «умных» машин в производство привело к тому, что управление им превратилось в чисто техническую задачу. В результате руководство предприятиями, которые юридически принадлежат сотням тысяч акционеров, перешло в ведение «самовоспроизводящейся бюрократии», которая действует в своих интересах независимо от законных владельцев. Положение жителей современных индустриальных стран подобно участи римского плебса. Обеспеченные жильем, пищей и развлечениями, они отдают свою свободу во власть «технической бюрократии». «Мы продолжаем исповедовать индивидуализм, свободу и веру в Бога, но наши проповеди звучат неубедительно в сравнении с подлинной сущностью «человека организации», одержимого конформизмом, который направляется принципом гедонистского материализма» [193, с. 238].
Т. Адорно и М. Хоркхаймер не ограничиваются полемикой с новоевропейским рационализмом – в «Диалектике просвещения» (1948) они выдвигают обвинение даже против Гомера, усматривая в хитроумном Одиссее прообраз алчного буржуа [256, с. 52-53]. Но поскольку разумное освоение действительности все же конституирует специфически человеческий способ жизнедеятельности, отчуждение приобретает в их построениях характер ananke греков – неумолимого рока, преследующего людей на всем протяжении их истории. Такой вид принимает истолкованная в духе философий жизни гегелевская «хитрость разума»: человек теряет контроль над продуктами соб-
163
ственного духовного производства и постепенно превращается в сподручное средство анонимной «технической рациональности», которая есть «рациональность самой власти», «принудительная сила отчуждения от себя общества» и т.п. [там же, с. 129].
Самым популярным философом «франкфуртской школы», без сомнения, является Г. Маркузе, предпринявший в своей знаменитой книге «Эрос и цивилизация» (1956) попытку синтезировать марксизм с психоанализом. Отталкиваясь от статьи 3. Фрейда «Неудовлетворенность культурой» (1930), Маркузе выделяет две формы эксплуатации природы человека. «Основное подавление инстинктов» является необходимым условием существования человеческого общества, так как благодаря ему становится возможным использование энергии либидо для совместного производства людьми необходимых им для жизни предметов. «Прибавочное подавление инстинктов» налагается на либидо «рациональной властью», которая руководствуется уже не принципом реальности, а «принципом производительности», т.е. стремлением к прибыли. Этот принцип обеспечивает расширенное воспроизводство общества, а следовательно, и улучшение условий повседневного существования жителей индустриальных стран. Поэтому долгое время «интересы господства» объективно совпадают с интересами общества [124, с. 38]. Но постепенно труд, являющийся единственным источником удовлетворения потребностей для «огромного большинства индивидов», отчуждается от них и переходит под абсолютный контроль «аппарата». Энергия либидо теперь используется для производства прибыли в увеличивающихся масштабах, поэтому «прибавочное подавление инстинктов» становится первейшей задачей власти, которая прибегает к беспрецедентной по размаху идеологической интервенции. «Ограничения, налагаемые на либидо, – пишет Маркузе, – кажутся тем рациональнее, чем универсальнее они становятся и чем в большей степени они пронизывают целое общество. Они воздействуют на индивида и как внешние объективные законы, и как ин-
164
тернализованная сила: власть общества проникает и в сознание, и в бессознательное индивида и оказывает влияние на его желания, моральные мотивы и поступки» [там же, с. 39-40].
Тотальное подавление сексуальности обессиливает создавший культуру Эрос и освобождает разрушительные импульсы инстинкта смерти (Танатоса), угрожающие самому существованию человечества. Вот почему, утверждает Маркузе, прогресс научно-технической цивилизации сопровождается ростом «жестокости, ненависти и научного истребления людей, который становится тем более стремительным, чем реальнее возможность уменьшения степени угнетения» [там же, с. 85].
Но что же все-таки подвергается отчуждению «рациональной властью»? В гегелевской системе, равно как и в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркса, отчуждение является отрицательным моментом саморазвития субстанции – абсолютного духа или предметно-деятельной сущности человека. Этой логики более менее последовательно придерживается лишь Э. Фромм, призывающий к восстановлению утраченной в ходе буржуазного развития целостности личности. Т. Адорно, М. Хоркхаймер и Г. Маркузе идут по другому (картезианскому) пути, рассматривая сущность человека в качестве единства двух противоположных субстанций: наряду с зародышем буржуазной разумности они полагают в ней природножизненное начало, которое и подлежит освобождению. Совсем, как у Платона: правит душой-повозкой пара коней, один из которых воспаряет к небесам, другой же, «причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и обременяет своего возничего, если тот плохо его вырастил. От этого душа испытывает муки и крайнее напряжение» [141, с. 260]. Правда, подлинно человеческим «франкфуртские левые» объявляют противоположность всего того, в чем усматривала сущность человека классическая философская традиция от Платона до раннего Маркса, а именно: созерцательное, чувственное в половом смысле, естественное существование – словом, Орфея и Нарцисса, а не Про-
165
метея14. Поэтому и миссию ниспровержения буржуазной цивилизации, или «господства разума», наиболее радикальный представитель «франкфуртской школы» Г. Маркузе возлагал не на скомпрометировавший себя участием в капиталистическом производстве пролетариат, а на маргинальные социальные слои – люмпенов, студенчество, богему, «свободную» интеллигенцию. В конце 60-х этот пафос был подхвачен «новым левым» движением, водрузившим на свои знамена наряду с лозунгами типа «Долой капитализм!» кредо, увековеченное The Beatles: «All we need is love, // Love is all we need».
Итак, в осмыслении как сущности человека, так и социальной истории, «франкфуртская школа» оставила позиции не только марксизма и гегельянства, но и немецкой классической философии в целом, возвратившись от диалектики, историзма и принципа конкретности к абстрактному противопоставлению культуры и натуры, разума и природы в Rousseau style. Психологической подпочвой этого отступления, вне всякого сомнения, были шок, унижение и чувство вины, испытанные немцами после Второй мировой войны: некоторые теоретические конструкции Хоркхаймера, Адорно и Маркузе изрядно напоминают древний обряд козлоотпущения, в котором роль жертвенного животного отводится абстракции Разума 15.
–––––––––––––––
14 «Если в Прометее мы находим культурного героя тяжелого труда, производительности и прогресса путем подавления, – писал Маркузе, – то символ иного принципа реальности следует искать на противоположном полюсе. Такие фигуры, представляющие совершенно иную действительность, мы видим в Орфее и Нарциссе (которые родственны Дионису: антагонисту бога, санкционирующего логику господства и царство разума). Они не стали культурными героями Западного мира, а превратились в образ радости и удовлетворения: голос, который не произносит команды, а поет; жест, который предлагает и принимает; деяние, которое ведет к миру и останавливает труд покорения; освобождение от времени, соединяющее человека с богом и природой» [24, с. 166].
15 «Наше время продемонстрировало, – писал К.Г. Юнг в конце 50-х гг. незадолго до своей смерти, – что происходит, когда распахиваются врата подземного царства. События, чудовищность которых невозможно было даже вообразить в идиллически-благополучном первом десятилетии нынешнего столетия, тем не менее произошли и вывернули мир наизнанку. С тех пор он про-
166
Чрезвычайно популярный в XX в. философский миф о Разуме, отчуждающем от человека его истинную «природу», определил как замысел, так и архитектонику «Истории безумия...» М. Фуко.
3.3. Генезис и социальная функция
института клинической психиатрии
в «Истории безумия в классическую эпоху»
М. Фуко
Французское слово aliene означает одновременно «сумасшедший» и «чужой», «отчужденный». В «Истории безумия в классическую эпоху» Фуко стремится показать, что психиатрическая концепция «душевной болезни» лишь обосновывает и идеологически закрепляет фактическое отчуждение безумия, свершившееся в ходе утверждения капиталистического «рационального порядка» в XVII-XIX вв. Позже в работах 70-80-х гг. и, прежде всего в книге «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы» он введет понятие «нормативной власти», на которую и возло-
–––––––––––––––
должает пребывать в состоянии шизофрении» [25.8, с. 93]. Фашизм, коммунизм, ядерная угроза, кризис перенаселения, – все это плоды рационализма: «сама природа обернула против человека созидательные силы его разума» [там же, с. 101]. Вплоть до 1939 г. автор процитированного пассажа издавал нацистки ориентированный «Журнал психотерапии», обличавший «еврейскую психологию», восхвалявший Гитлера и национал-социалистическую партию, а также выражал симпатию популярной среди нацистских психиатров идее физического уничтожения душевнобольных. «А в период максимального расцвета Холокоста Карл Густав Юнг в свои зрелые 65 лет почувствовал призвание к созданию труда «Арийская психология»». Такая психология больше подходила, с его точки зрения, немецкому народу, чем «еврейская» психология Зигмунда Фрейда [140, с. 45]. В ту же не лучшую пору своей жизни отец аналитической психологии публично обвинил Пикассо в «демонической привязанности к уродству и злу», предварительно поставив ему диагноз латентной шизофрении [там же].
167
жит ответственность за отчуждение человека от самого себя в новейшее время. Но «История безумия...» – это первая большая книга чрезвычайно талантливого, амбициозного и к тому же личностно вовлеченного в тему16 молодого человека, который, следуя логике огромного материала, невольно говорит больше, чем намеревался, выходит за рамки собственного «концептуального горизонта» и намеченных заранее выводов, – все это придает книге глубину и неоднозначность, отсутствующие, как нам кажется, в более поздних работах Фуко. Итак,