§ 2. Методология познавательной и социально-практической деятельности

Обсуждение вопросов предмета социологии практики предпола­гает постановку проблемы методологии и методов самой социальной практической деятельности, их отношения к методологии и методам социального познания. Так, если законы мышления — отражение за­конов объективной действительности, а в роли законов последней выступают законы социальной практики, то методология и методы социального познания могут служить и в качестве методологии (ме­тодов) социальной практики. И тогда социальная практика не должна иметь какую-то особую методологию, отличную от методологии со­циального познания. Последняя, в свою очередь, может быть методо­логией не только исследовательской, познавательной деятельности, но и общественной практики.

Тезис о необходимости использования одной и той же методоло­гии как в познавательно-исследовательской работе, так и в социальной практике основывается не просто на единстве теории и практики, но и на положении о том, что нельзя иметь одну основу для науки, другую — для жизни, практики. И у жизни, и у познания — одна и та же основа. Однако решая вопрос в пользу признания единой основы для методологии социального познания и практики, нельзя их не различать. Методология познания в своих приложениях к социальной практике претерпевает существенные модификации, и, наоборот, прин­ципы практической деятельности не применимы к познанию без их соответствующих преобразований.

О методологии практической деятельности обычно не принято говорить. Даже методологические вопросы практического мышления на стадии его соединения с непосредственной социальной деятельнос­тью оказываются «за кадром» философско-методологических разрабо­ток.²²⁶ В то же время постоянно повторяется тезис о том, что методо­логия науки является не только орудием познания, но и способом преобразования действительности, что ее нужно умело применять как в исследовательской работе, так и в общественной практике.

Дело, скорее всего, сводится к тому, что методология практичес­кой социальной деятельности остается мало разработанной, подменя­ется изучением технологической и организационной сторон деятель­ности, методы которых иногда объявляются специфической для нее методологией, не имеющей прямого отношения к процессу познания. Конечно, чтобы обеспечить использование научных знаний на прак­тике, методологии научного познания в ее непосредственном виде недостаточно. Она должна быть переведена на язык практики, превращена в практическую форму. Из-за нерешенности этой задачи может возникать пренебрежительное отношение к возможности использова­ния методологии науки в качестве инструмента социальной практики. Отсюда проистекает мнение о том, что методология познания и методология практики представляют два крайних типа методологий. При­чем методология практики может быть не только обособлена в само­стоятельную область, но и противопоставлена методологии познава­тельной, отражающей деятельности (гносеологии).

В свое время организационная наука (тектология) А.А. Богданова была представлена Н.И. Бухариным как некая замена философской методологии, как такая организационная теория, которая исключает гносеологию.²²⁷ Сам А.А. Богданов полагал, что его тектология со­ставляет общую методологию всякой практики и теории, «она вся лежит в практике; и даже само познание для нее — особый случай организационной практики, координирование особого рода комплек­сов».²²⁸ По этому же руслу шли первоначальные высказывания Д. Лукача о том, что главной проблемой метода является отношение субъ­екта и объекта, их тождество в деятельности, что, соответственно, теория в марксизме должна определяться как теория практики. Эта линия была продолжена в концепциях «праксиса», в которых практи­ческая деятельность была противопоставлена познавательному процес­су отражения как не имеющему, якобы, собственного содержания.²²⁹ Некоторыми представителями польской праксиологии практика трак­товалась как предмет изучения особой общей науки (праксиологии) и отдельных дисциплин, фигурирующих под названием социальной тех­нологии (социотехники), социальной инженерии и т.д.

Решение вопроса о методологии и методах практики, на наш взгляд, следует искать не в придании методологии практики значения самостоятельной науки и не в отрыве ее от методологии отражающей познавательной деятельности, а в их соединении. Верно, конечно, что следует, с одной стороны, придать теоретической методологии прак­тический, применимый к социальной деятельности характер, а с дру­гой — возвести практическую деятельности на научный уровень, по­ставить ее на фундамент теории. Но этого недостаточно. Когда речь идет о модификации теории для ее приспособления к практике, о ее превращении в практическую идею, то в этом качестве она все же остается в сфере субъективного духа, мышления, хотя и практического. В логике Гегеля, например, практический дух прослеживается лишь до пункта, с которого начинается ее объективизация, т.е. лишь до той стадии, после которой продукт воли перестает быть делом простого наслаждения и начинает становиться деянием и поступком.

Серьезные трудности возникают при решении вопроса о том, как методы деяния преобразовать в методы познания, и наоборот. У Гегеля просматривается желание обосновать их единство, но единство это возникает из того, что практика мирового духа (идеи) совпадает с субъективным практическим духом, с самосознанием человека. Эта основа является односторонней, обходит реальную практику. Гегель, по словам А.А. Богданова, не доходит до действительной, непосред­ственной практики, до хозяйственной жизни. А.А. Богданов полагает, что эта задача оказалась нерешенной и в материалистической диалек­тике. Лишь немногим ее положениям был придан практически дейст­венный характер. В целом же она осталась теорией, объясняющей жизнь.²³⁰

Сам А. А. Богданов, не поддерживая принцип сущностного раз­граничения теории и практики по их методам, предпринял попытку объединить их на основе организационной теории, позволяющей одно­временно решать как познавательные, так и практические задачи. И все же практика, положенная в основу тектолотии, была истолкована им в субъективном смысле. Отсюда сложившееся недоверие ко многим положениям тектологии А.А. Богданова.

Подход к практике как основанию для единства методов познания и практической деятельности, безусловно, должен быть принят. Вместе с тем необходимо отметить, что еще не выяснено, как методы практики преобразуются в методы познания. Можно утверждать, что здесь со­единительным звеном со стороны социальной практики выступают ее собственные методы. К ним, конечно, относятся методы организации социальной деятельности, принципы ее технологии и т.п. Например, разделение и соединение трудовых функций, являясь методом органи­зации практической деятельности, применимы и к познавательной деятельности не только в их прямом смысле, но и в логико-методо­логическом — как аналоги методов анализа и синтеза. «Когда Ге­гель, — отмечает В.И. Ленин, — старается подвести целесообразную деятельность человека под категории логики... то это не только на­тяжка, не только игра. Тут есть очень глубокое содержание, чисто материалистическое. Надо перевернуть: практическая деятельность че­ловека миллиарды раз должна была приводить сознание человека к повторению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли полу­чить значение аксиом»,²³¹ Именно методы и принципы практики, став­шие нормой реальной деятельности, в конечном счете, закрепляются в сознании человека фигурами логики.

Связь методов практической деятельности с методами познания осуществляется прежде всего через такое ее свойство, каким является ее целесообразность, цслеполагание. Человек необходимо предполага­ет результат своей деятельности, и сначала этот результат фигурирует идеально в виде цели. Познание в форме целеполагания, отражающего то, что еще должно осуществиться, призвано непосредственно сопро­вождать практическую деятельность, служить ее прикладным средст­вом. Человек, как известно, не только изменяет то, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель.

Этой функцией цель выступает переходным звеном от познания к практической деятельности: целеполагание из познавательного про­цесса (творческого процесса целеобразования, опережающего отраже­ния) превращается в фактор практической деятельности. Цель высту­пает прежде всего в качестве непосредственного побудителя практи­ческой деятельности, выполняет роль «целевой причины» деятельнос­ти и сопровождает ее как постоянный стимулирующий момент. Кроме того, цель направляет практическую деятельность, регулирует ее ход в случае отклонений. Она в значительной мере определяет содержание и морфологию деятельности, ее способы и средства.²³²

Целеполагание, выполняя названные выше функции, не освобож­дается, однако, от подчиненности объективным факторам практичес­кой деятельности, объективному взаимодействию ее предпосылок и результатов. Достигнутый результат сначала выступает предпосылкой деятельности, служит объективной основой для выдвижения той или иной цели. Реализованная цель в форме нового результата, в свою очередь, образует предпосылку дальнейшего результата, порождает новую цель, которая необходимо включается в постоянную объектив­ную связь предпосылок и результатов социальной деятельности.

Поскольку реализованная цель выступает как результат, то пос­ледний должен быть предсказуем, предвидим. Отсюда метод социаль­ного прогнозирования, являющийся не только инструментом опережа­ющего отражения, но и методом социальной практики. Прогнозирую­щая деятельность как форма социального практического сознания тоже постоянно сопровождает практическую социальную деятельность.

Подобную же функцию в социальной практике выполняет соци­альное проектирование. При его помощи результат деятельности по­лагается не просто в его целевой ориентированности, но и в форме конструируемого состояния будущего социального объекта. Достиже­ние результата в виде поставленной цели и реального состояния со­циального развития нуждается в соответствующих действиях, которые осуществляются опять-таки своими специфическими методами — со­циальным программированием, планированием, методами управления. В них воплощается единство методов познания и практики — осуществляется практически духовное освоение социальной действитель­ности.

Со стороны познания, методологии науки, а также теории морали, нравственности, права сделано немало для обоснования правил и норм социальной жизни, ее смыслового значения, рациональности. Так, свой категорический императив И. Кант выводил из свойств практического разума, из необходимости его объективизации, воплощения в общез­начимых для всех людей принципах поведения. Воление у Гегеля выполняет аналогичную функцию: снимает субъективность цели и объективирует практическую идею.

В этом же ключе работают многие современные социологические концепции рациональности поведения, хотя в последнее время выска­зывается сомнение относительно приложимости позитивистски поня­той рациональности к социальной практике. П. Фейерабенд, например, считает идеалистической мысль о том, что разум руководит практикой, формирует ее в соответствии со своими требованиями. С его точки зрения, практика по своим традициям, стандартам и правилам равноправна с разумом (наукой), с традициями последнего, практика и разум образуют две стороны единого диалектического процесса.²³³ Что же касается тезиса о том, что разум свое содержание и авторитет получает от практики, что разум описывает способ, которым осуществляется практика и формулирует лежащие в ее основе принципы, то его он называет натурализмом.

Однако без признания определяющей роли практики (материалис­тически понятой) по отношению к разуму (познанию) констатация их единства не достигает цели — остается не ясным, практика или тот же разум («чистый» или «практический») является основанием этого единства. Решение проблемы, с нашей точки зрения, — в разработке материалистической феноменологии общественного бытия и рассмот­рении учения о практике в качестве ядра этой феноменологии.

Дело не только в том, что точка зрения практики выступает для теории познания, но и в том, что мир явлений общества, проявлений общественной жизни относится к миру практической деятельности людей.

Социологический анализ практики необходим для того, чтобы разрешать скопившиеся противоречия в вопросах соотношения раци­ональности науки и рациональности практики. Классической социоло­гии (О. Конт) и неопозитивизму не удалось их разрешить. Она рас­сматривала общество и человека преимущественно в форме объекта познания, поэтому принцип рациональности познания (научная раци­ональность) здесь прямо и непосредственно совпадал с разумностью социальной действительности практики.

Противоположную позицию занимает антиклассическая и феноменологическая социология, которая, обращаясь к деятельности субъ­екта, утверждает, что субъективное, смысловое значение деятельности не может постигаться так же, как познается объект. Деятельность образует специфический мир субъективных явлений, принципиально отличный от находящейся вне его объективной реальности (объекта). К деятельности, соответственно, не могут быть применены традици­онный принцип научной рациональности и традиционные научные методы.

Оба указанных подхода оставляют без решения вопрос о совме­щении критериев социологического познания и социальной практики. Нередко утверждают, что объективистская и субъективистская тради­ции в социологии вообще нс совместимы, несоизмеримы. Подобно тому, как нельзя найти общего критерия для определения, какой чем­пион лучше — по прыжкам в длину или по прыжкам в высоту.²³⁴ К другому выводу приходят польские социологи. «Социологический разум», по их мнению, должен или отказаться от претензий на научные решения, или освободиться от власти этого научного идеала, от попыток найти в теории ответ на вопрос об истинности социального познания. Они выражают свое согласие с К. Марксом, по мнению которого вопрос о предметной истинности мышления представляет собой не вопрос теории, а практический вопрос.²³⁵