2.2. Декоративная рецепция права

В процессах по полномасштабной рецепции права представляется необходимым выявлять за лозунгами и девизами ее идеологическую основу. Это позволяет отличить от модернизации права ее псевдоформу – декоративную рецепцию.

Типичный пример современной «декоративной» рецепции являет российское государство, где в период государственно-правового кризиса (с 1990 г.) реализована полномасштабная рецепция западных культурных и правовых ценностей, не имеющая полноценных аналогов в прошлом.

Декоративная рецепция возникает как спасительная для правящей элиты идея заимствования правовых «благ» более передовых цивилизаций в момент государственно-правового и экономического кризиса. В этом случае государственная идеология играет важнейшую роль, переключая общественное внимание на грядущие положительные перемены, тем самым сбивая революционный накал и естественное стремление общества к реальной модернизации. Конечно, в действительной жизни «само по себе привлечение зарубежных государственно-правовых институтов… не добавляет реципиенту цивилизованности и уж тем более не решает проблем его правовой культуры»[1].

Исследователи принципиально не желают замечать идеологического компонента декоративной рецепции, считая, что «одной из больших проблем в процессе современных демократических преобразований в России является отсутствие у общества и политической элиты, осуществляющей государственную власть, согласованного представления о том, к чему должны привести страну демократические преобразования. В отсутствии четкой идеологической ориентировки демократизация предстает инструментом движения к цели, общие черты которой политическая элита обрисовывает в нормах права, а общество – в мифологических идеях и образах»[2].

Отдельные «неудачи» замечаются, но их корень видится в «бездумном копировании» законодателем иностранного правового опыта. Так, Ю.К. Краснов размышляет, что «начав фундаментальный демонтаж старой государственности, российские реформаторы не имели соответствующей российским историческим и правовым традициям методологии обновления, необходимой для эффективного реформирования отечественной государственности. В результате умозрительный характер реформ государственности, низкая их эффективность, слепое копирование западных образцов. Отсутствие фундаментальных научных заделов по изучению специфики отечественного государства стало существенным тормозом в практике российских реформ. Вот почему важнейшей задачей современной науки теории и истории должно стать уяснение особенностей и тенденций развития отечественного государства и права, изучение российской государственности как самостоятельного исторического явления, имеющего собственную логику развития, которая не может быть понята только на основе анализа отдельных его институтов, отношений и идеологических доктрин»[3].

Игнорирование идеологического компонента российской формы рецепции приводит к рассмотрению принципиальной благости характера современной рецепции права в России: в юридической науке она рассматривается как «один из источников обогащения нашего гражданского права»[4], кроме того, подразумевается, что этот «источник» является основным.

Такой подход скрывает саму сущность правовой реформы, основанной на рецепции западного права, т.е. ее истинные цели и задачи. Ведь правовая реформа, основанная на полномасштабной рецепции, задумывалась и осуществлялась далеко не в пользу основного населения Российской Федерации. И даже не для Российской Федерации непосредственно. Полновесную экономическую и политическую пользу от этих отечественных реформ получили и стабильно получают государства и общественность Запада, а также правящая элита России.

Необходимо отметить, что и большинство ученых вообще не видят какой-либо опасности в декоративной рецепции, демонстративно не замечая очевидного идеологического компонента.

Так, В.Б. Исаков, являясь страстным сторонником современной рецепции западной правовой культуры в России, пытается «объективно» выявить все ее «плюсы» и «минусы». К «минусам» относится:

– массовое заимствование иноязычной, прежде всего англоязычной, юридической терминологии (особенно в новых для России отраслях – банковском, биржевом, акционерном законодательстве и др.);

– некритическое заимствование правовых институтов, рожденных в иных правовых системах (траст);

– поспешное и недостаточно продуманное реформирование целых отраслей и сфер законодательства на западный манер (реформа законодательства о техническом регулировании).

«Плюсы» же – это:

– установление «единых правил игры» в общем экономическом, политическом и информационном пространстве (без этого экономика и рынок работать не будут);

– ориентация на западные стандарты свободы, демократии и прав человека (которые значительно выше сегодняшних экономических возможностей и уровня культуры России, но крайне полезны с точки зрения перспективы);

– освоение западных технологий юридической деятельности (поиск информации, работа с клиентом, подготовка к слушанию в суде, организация деятельности коллектива юристов и др.)

Сопоставление «минусов» и «плюсов» позволяет вышеупомянутому автору высказаться в пользу энергичного развития и углубления процессов «глобализации» – рецепции, в том числе и в правовой сфере[5].

Любопытно и мнение исследовательницы Е.А. Тверяковой, отмечающей положительное значение распространения зарубежных (на сегодня преимущественно западных) теоретических идей и концепций на незападной (или частично вестернизованной) почве как правового эксперимента. Она действительно убеждена, что в ходе такого распространения проверяется весь «научный потенциал общества». Кроме того, использование иностранных концепций позволяет под новым углом зрения взглянуть на свои проблемы и, возможно, прийти к новым выводам. Сами западные подходы могут быть модифицированы, дополнены и развиты представителями отечественной науки с учетом новых, незападных программ научного исследования[6].

Для рассматриваемой формы рецепции характерна ее внутренняя пустота. Внешняя же ее сторона ориентируется на раскрученные образцы зарубежной правовой культуры, в нашем случае – ценности культуры Запада.

Грубая форма декоративной рецепции в России объясняется, прежде всего, декларативно-подражательным характером («именно так, как на Западе»). Она выражается в переносе тех или иных элементов иностранной правовой культуры без учета особенностей отечественной правовой ментальности. Однако здесь нельзя предполагать бездумность законодателя в принципе, как это делают многочисленные российские ученые. Правящая элита всегда преследует исключительно свои цели, в рамках которых и заимствуется тот или иной институт права. Реципируемые институты сохраняют свою «западную» конструкцию, но содержание здесь уже совсем иное, «отечественное». Именно в этом проявляется идеологический аспект рецепции как правового явления.

Бесспорно, декоративная рецепция закономерно приводит к резкому разрыву с правовой культурой общества, что дает основания государству и ученому миру в очередной раз обвинять общественность в прирожденном правовом нигилизме, пряча действительные цели и задачи рецепции, зачастую – ошибки и просчеты государственной власти.

В результате декоративной рецепции закономерно рождаются своеобразные политико-правовые «уродцы», состоящие из разнообразных, разноплановых по своему характеру, иностранных правовых институтов, плохо подогнанных друг к другу, не приспособленных к российским условиям и не способных полноценно влиять на процесс модернизации государства и общества в целом.

Так, рецепция западной модели таможенного права в 1993 г. привела к своеобразной ситуации: общество в целом перестало понимать и, как следствие, выполнять требования Таможенного кодекса. Иллюстрацией к этому утверждению является ст. 279 (ч. 1) Таможенного кодекса 1993 г., которая предусматривала ответственность за недекларирование или недостоверное декларирование товаров и транспортных средств, перемещаемых через таможенную границу Российской Федерации. Законодатель выразил ее в нетипичной для российской правовой культуры «каучуковой» форме: «Недекларирование или недостоверное декларирование товаров и транспортных средств, перемещаемых через таможенную границу Российской Федерации, то есть незаявление по установленной письменной, устной или иной форме достоверных сведений либо заявление недостоверных сведений о товарах и транспортных средствах, их таможенном режиме и других сведений, необходимых для таможенных целей, за исключением случаев, предусмотренных статьями 258, 262, 263, 274, 275, 276, 277, 278 и 282 настоящего Кодекса, при отсутствии признаков контрабанды – влечет наложение штрафа в размере от ста до двухсот процентов стоимости товаров и транспортных средств, являющихся непосредственными объектами правонарушения, с их конфискацией или без таковой, либо с взысканием стоимости таких товаров и транспортных средств или без такового, либо с отзывом лицензии или квалификационного аттестата или без их отзыва»[7].

По прошествии целых 6 лет правоприменительной практики в литературе специалисты осторожно писали о «трудностях» правопонимания вышеуказанной статьи: «Практика показывает, что применение данной статьи вызывает большую сложность и множество вопросов. В то же время она является незаменимым “помощником” таможенных органов в случае, когда имеются какие-либо сомнения в правильности квалификации деяний лиц по другим статьям Таможенного кодекса Российской Федерации или вообще в правильности привлечения их к ответственности за нарушение таможенных правил»[8].

Рецепция иностранного таможенного права привела к изменению модели отечественного таможенного права в худшую для общества сторону. «Драконовский» и запутанный характер российского таможенного права, установление безвиновной ответственности, жесткие финансовые санкции, их исчисление путем сложения, а не поглощения закономерно приводило к тому, что таможенное право воспринималось государственной властью и таможенными органами только как действенное средство насыщения бюджета. В таможенные органы сверху «спускались» планы по раскрытию правонарушений и суммы штрафных санкций, перечисляемые в бюджет. Поэтому зачастую таможенный орган был вынужден сам вырабатывать антиобщественные правоприменительные механизмы[9]. Вопрос о вине лиц, привлекаемых к таможенно-правовой ответственности, здесь уже не стоял. Необходимо было любыми путями набить «кубышку» государства до краев. Государству в этом эффективно помогала и прокуратура, и «независимая» от государства судебная система.

Основные негативные черты таможенного законодательства 1993 г. сохранены в действующем Таможенном кодексе. Законодателем принципиально игнорируется весь накопленный положительный отечественный опыт. Полностью забыт гуманный с современных позиций характер Таможенного кодекса СССР 1964 г., который в настоящее время своей доступностью изложения и мягким характером ответственности вызывает только сожаления об этой утрате.

Помимо таможенного права, забыта также простота, легкость построения и других отечественных юридических конструкций, эффективность Гражданского кодекса РСФСР 1964 г., Уголовного кодекса РСФСР 1960 г. и пр.

Аналогичные процессы происходят и при создании других законодательных актов на основе рецепции. Таким продуктом является современный российский Уголовно-процессуальный кодекс. Несмотря на его откровенно «нерусский», западный характер, к нему наблюдается довольно благодушное отношение со стороны большинства российских ученых. Так, вскользь признается, что «основанное на новом Кодексе российское уголовное судопроизводство – это уголовный процесс публично-состязательного типа с элементами розыска (неоинквизиции) и эклектическим соединением англо-американских, романо-германских и старорусских форм судопроизводства»[10]. А Е.Г. Лукьянова вообще считает, что не происходит ничего сверхъестественного – это просто «воздействие глобализации»[11], которая сама по себе, по ее мнению, закономерное явление.

И только отдельные российские ученые безуспешно предупреждают о возможных негативных последствиях применения компилированного по своему характеру современного УПК РФ: «Смешение оперативно-розыскных, следственных и судебных функций представляет собой угрозу цивилизации, пусть даже и в отдаленном будущем»[12]. Э.Ф. Побегайло справедливо замечает о возрождении в нем давно отброшенной концепции трактовки признания вины как «царицы доказательств», за что так ратовал в свое время Прокурор СССР А.Я. Вышинский (он также заимствовал ее из англо-американского процесса). Возрождена и практика производства по уголовным делам, принятая в средневековой Европе, при которой внимание, прежде всего, уделялось не рассмотрению сути дела, а признанию, полученному от обвиняемого[13].

Известно и о постоянной законодательной доработке этого кодекса. Так, еще до вступления в силу УПК РФ в него уже было внесено 60 поправок. Действующий Уголовный кодекс РФ от 24 мая 1996 г. – также не исключение из этого правила. Уже 2 июля того же года стало известно о 150 «текстуально оформленных замечаниях» к Кодексу. Он даже получил почетный титул «криминального выкидыша» в честь выборов[14].

Как справедливо отмечают отдельные исследователи, в праве России обостряется противоречие сущего и должного, не учитываются требования концептуальной схемы аксиологии права. Актуализация всеобщих самоценностей посредством традиционного менталитета российского народа, имеющего субстанциональную сущность, в социально-правовой организации прекращена. Поэтому отечественное право на сегодняшний день не способно обеспечить полноценный правопорядок в стране[15].

«Грубый» характер реформы выражается также в выборочных заимствованиях достижений западной демократии, даже в виде уже давно отживших форм, сохраняющихся в силу традиции.

Типичным примером «выборочной» рецепции служит суд присяжных. Российский научный мир в основном восторженно относится к данному институту, считая, что само «восстановление суда присяжных в России будет играть важнейшую роль в демократизации ее правосудия», так как присяжные заседатели привносят в суд свой жизненный опыт и ценностные ориентации, отражающие правосознание в целом, а осуществление функций присяжных заседателей одновременно почетно и поучительно[16]. Б.Д. Завидов уверен, что даже выборочная рецепция данного института уже сама по себе важнейшая реформа: «Если невозможно осуществить реформу уголовной юстиции в целом, реформировать одновременно все принципы и институты, что было бы оптимальным вариантом, то предпочтительнее начать с суда присяжных. Этот институт способен сразу же покончить с обвинительным уклоном в уголовном судопроизводстве»[17].

И даже после его введения и использования обществом отдельные исследователи продолжают восторженно писать о суде присяжных как о той панацее, которая в ближайшее время все-таки приблизит Россию к западной демократии. Так, В. Степалин считает, что за прошедшие годы суд присяжных стал локомотивом судебной реформы, работающим на реализацию конституционных принципов правосудия, идеи создания правового государства с независимой и самостоятельной судебной властью. «Суд присяжных вернулся в Россию всерьез и надолго»[18]. В.М. Розин, называя его «школой современного правосудия», безапелляционно утверждает, что суд присяжных «посягнул на фундамент, бросил вызов советскому уголовному процессу»[19].

Причем самих этих исследователей возрождения правовых древностей ни в коей мере не смущает факт малой применимости данной формы судопроизводства даже в среде «цивилизованных» государств. Обосновывается этот факт в духе самой декоративной рецепции: «Во всех странах, где действует суд присяжных, он рассматривает весьма незначительный процент дел. Поэтому речь идет не о замене им других форм процесса, а о том, чтобы гражданину было предоставлено право на рассмотрение его дела судом присяжных»[20].

Исследователи всерьез мечтали о создании некоего положительного эффекта так называемого парадигмального шока судей[21], т.е. дисгармоничного состояния сознания судей, вызванного новой культурной ситуацией.

Введение в начале 90-х годов суда присяжных для таких исследователей «знаменовало собой привнесение в советский процесс новой парадигмы – состязательной процессуальной формы, которая меняла роль профессионального судьи в судебном процессе и радикально переосмысляла назначение правосудия»[22].

Идеализируется функционирование данного института и в прошлом. Т.Х. Бербекова пишет: «Судебный процесс по делу революционерки В.И. Засулич показал всему миру: независимость русского суда присяжных от давления как министров, так и присяжных заседателей; независимость адвокатуры; гласность и состязательность судопроизводства; право на защиту; выборность мировых судей, которая выводила судебную власть из-под влияния Императора. Даже на таком небольшом примере видно, какие изменения начали происходить в политике российского государства в середине XIX – начале ХХ века»[23]. Однако тут же добавляет, что в России резко возросло революционное движение, увеличилось число революционеров-анархистов. Буйные выступления, экстремизм анархо-революционеров привели к тому, что либеральные реформы потеряли всякое значение[24], но, конечно же, это никак не связывается с правовой реформой, основанной на рецепции западного права.

Известно, что по прошествии уже семи лет после введения суда присяжных фантастические надежды стали постепенно развеиваться. Представители российской юридической науки начали «вдруг» замечать полнейшее безразличие гражданского общества («почвы») к этой форме судопроизводства. В связи с этим предпринимаются безуспешные попытки объяснить создавшийся «феномен» игнорирования реципированного правового института «достаточным количеством других жизненных проблем, непосредственно касающихся граждан, а также низким уровнем правосознания населения»[25]; иначе говоря, суд присяжных безусловно хорош, но русский народ уж очень мешает правовой реформе…

Конечно, на фоне того правового произвола, который осуществляется в нашей стране, суд присяжных – воистину отдушина для населения, своеобразная игра в справедливость, в связи с чем нельзя признать верной и исключительно негативную оценку данной формы судопроизводства, например такую: «Институт присяжных заседателей есть умирающее архаичное установление, от которого постепенно отказывается Запад»[26].

В связи с невозможностью использования данного института в массовых масштабах, незащищенностью присяжных заседателей, зачастую вопиющей некомпетентностью следственных органов и прокуратуры, он приобрел в России только атрибутивные очертания. Этот факт был отмечен в докладе Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации за 2005 г.: «Обращает на себя внимание, что на практике значительное число приговоров, вынесенных на основе вердикта присяжных, в дальнейшем отменяется кассационной палатой Верховного Суда Российской Федерации. Вердикты присяжных порой вызывают в обществе ничуть не меньше непонимания, чем отдельные судебные решения, принятые без их участия»[27].

Благие намерения «декоративной» рецепции основательно и добротно расшатывают внутренние и внешние устои любого могущественного государства. История предоставляет множество этому примеров. Так, столыпинская реформа, механически насаждавшая чуждый западный, фермерско-хуторской опыт в России, не только не дала прогнозируемого социально-экономического результата, но и настолько обозлила крестьянство, настроив его против власти, что стала одной из глубинных причин революции 1917 г., которая, по сути, была крестьянской революцией[28]. А суд присяжных на российской почве из судебного органа превратился в политический инструмент и, в конечном счете, привел к безнаказанности российского терроризма.

В целом совершенно справедлив вывод Ж.Т. Тощенко, который открыто сообщил, что «судебная реформа, необходимость которой никто не отрицал, тем не менее не осуществлялась, ибо, как ни парадоксально, очень многие актеры политической сцены были заинтересованы в царящем беспределе: наведение правового порядка серьезно угрожало их интересам, которые было бы легче сохранить и отстоять в условиях неопределенности»[29].

Декоративная рецепция закономерно привела к сильнейшему социальному напряжению в обществе.

Достаточно также вспомнить, что заимствование и восприятие российским дворянством иностранной культуры (преимущественно – французской), в конечном счете, привело к возникновению резкого разделения одного народа на две обособленные культуры. Дворяне, представлявшие меньший процент населения, говорили, одевались, жили, ели и пили как французы, а их крепостные крестьяне оставались русскими. По мнению Т.Е. Новицкой, тяжелейшие условия жизни крепостного народа способствовали возникновению отчуждения, если не ненависти угнетенных в отношении угнетателей, а различие в культурах усугубляло это противостояние народа и дворянства[30]. Исследователи также отмечают, что интенсивное развитие идей естественного права в России, начавшееся с XVIII века, тесное общение с иностранцами привело к тому, что дети дворян воспитывались в неуважительном отношении к русской национальности, теряли веру своих отцов, язык своей страны и вообще переставали воспринимать себя русскими[31].

Аналогичная ситуация прослеживается и в настоящее время в рамках феномена «новый русский». В литературе констатируется, что по социальному составу эта категория сложилась из бывшей партийно-комсомольско-хозяйственной номенклатуры, директоров, воспользовавшихся доступностью имущества своих предприятий, а также представителей преступного мира[32].

Произошла радикальная социальная поляризация, последствия которой будут сказываться длительнейшее время. Совершенно очевидно, что «две России» различаются не только уровнем материальной обеспеченности, но у них разная система ценностей и приоритетов, разные предпочтения и спрос, они приходят на разные потребительские рынки, отличающиеся не только набором товаров и услуг, но и ценами на аналогичные потребительские блага. Для них характерны разные мотивации, нормы и стереотипы общественного поведения. Уже сегодня «две России» с трудом понимают друг друга и говорят на разных языках[33].

Любопытно, что ситуация с «новыми русскими» по форме очень сильно напоминает японских нарикин. Р. Бенедикт, определяя содержание этого термина, пишет: «Нарикин часто переводят как «нувориш», но это не совсем точно отражает отношение к ним японцев. В Соединенных Штатах нувориш – это в сущности «новичок»; над ним смеются, потому что он неуклюж и не успел приобрести определенного лоска. Однако этот уязвимый момент уравновешивается согревающим душу достоинством, что он, родившийся в бревенчатой лачуге и ездивший в свое время на мулле, взял под контроль нефтяные миллионы. Но в Японии термин нарикин взят из японских шахмат и означает пешку, вышедшую в ферзи. Эта пешка неистовствует на доске как «большая шишка». Но она не имеет на это иерархического права. Считается, что нарикин приобрел свое богатство, обманывая или эксплуатируя других, поэтому резко отрицательное отношение к нему не идет ни в какое сравнение с отношением в Соединенных Штатах к «своему парню, который чего-то достиг»»[34].

Кроме того, необходимо отметить, что в результате декоративной формы рецепции были заимствованы достаточно опасные для российской цивилизации идеи. Рецепция вредоносных политико-правовых идей выражается в заимствовании идеологии либерализма, концепции правового государства, института президентства, федерализма, конструкции гражданского общества. Данные идеи заимствовались с определенными целями, которые были в большинстве случаев достигнуты, в результате Российская Федерация утратила свое устойчивое положение мирового лидера, превратившись в сырьевого донора западных стран со стремительно вымирающим населением. Рассмотрим некоторые из них.

[1] Синюков В.Н. Российская правовая система: Введение в общую теорию права. – Саратов, 1994. – С. 162.

[2] Сысоев, И.Е. Политико-мифологическая и правовая составляющая властных отношений в современной России: дис. … канд. полит. наук / И.Е. Сысоев. – Саратов, 2005. – С. 15.

[3] Краснов, Ю.К. Российская государственность: генезис и эволюция институтов власти, проблемы модернизации: дис. … д-ра юрид. наук / Ю.К. Краснов. – М., 2002. – С. 21.

[4] Дозорцев, В.А. Проблема совершенствования гражданского права Российской Федерации при переходе к рыночной экономике / В.А. Дозорцев // Государство и право. – 1994. – №1. – С. 29.

[5] Исаков, В.Б. Сопоставим «плюсы» и «минусы» / В.Б. Исаков // Правовая система России в условиях глобализации: сборник материалов «круглого стола». – М., 2005. – С. 24.

[6] Тверякова, Е.А. Юридическая экспансия: теоретико-историческое исследование: дис. … канд. юрид. наук / Е.А. Тверякова. – Н. Новгород, 2002. – С. 100.

[7] Таможенный кодекс Российской Федерации // Ведомости Съезда народных депутатов Российской Федерации и Верховного Совета Российской Федерации. – 1993. – №31. – Ст. 1224.

[8] Ответственность за нарушения таможенных правил: сборник / под ред. проф., д-ра юрид. наук А.Н. Козырина. – М., 1999. – С. 161.

[9] См.: Ткаченко С.В. Современная модель таможенного права / С.В. Ткаченко. – Самара, 2000. – С. 5.

[10] Петрухин, И.Л. Теоретические основы реформы уголовного процесса в России / И.Л. Петрухин. – М., 2004. – Ч. 1. – С. 29.

[11] Лукьянова, Е.Г. Теория процессуального права / Е.Г. Лукьянова. – 2-е изд., перераб. – М., 2004. – С. 138.

[12] Антонян, Ю.М. Профилактика преступления в свете нового УПК / Ю.М. Антонян // Проблемы социальной и криминологической профилактики преступлений в современной России: материалы Всероссийской научно-практической конференции (18-20 апреля 2002 г.). – Вып. 1. – М., 2002. – С. 122.

[13] Побегайло, Э.Ф. Концепция борьбы с преступностью и проблемы совершенствования уголовного кодекса Российской Федерации / Э.Ф. Побегайло // Пять лет действия УК РФ: итоги и перспективы: материалы 11 Международной научно-практической конференции, состоявшейся на юридическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова 30-31 мая 2002 г. – М., 2003. – С. 59.

[14] См.: Бойко, А.И. Репетиториум по Общей части уголовного права / А.И. Бойко. – СПб., 2005. – С. 140.

[15] Тимошкина, И.В. Социально-философский аспект аксиологии права: дис. … канд. филос. наук / И.В. Тимошкина. – Барнаул, 2004. – С. 11.

[16] Алексеева, Л.Б. Суд присяжных: пособие для судей / Л.Б. Алексеева, С.Е. Вицин, Э.Ф. Куцова и др. – М., 1994. – С. 7.

[17] Завидов, Б.Д. Комментарий к Закону «О статусе судей в РФ» / Б.Д. Завидов; под общ. ред. И.Г. Заздравных // СПС «Консультант Плюс».

[18] Степалин, В. Судебный марафон с препятствиями / В. Степалин // СПС «Консультант Плюс».

[19] Розин, В.М. Развитие права в России как условие становления гражданского общества и эффективной власти / В.М. Розин. – М., 2005. – С. 17.

[20] Там же. – С. 31.

[21] См.: Карнозова, Л.М. Возрожденный суд присяжных. Замысел и проблемы становления / Л.М. Карнозова. – М., 2000. – С. 284-296.

[22] Карнозова, Л.М. Гуманитарные начала в деятельности судьи в уголовном процессе: учебное пособие / Л.М. Карнозова. – М., 2004. – С. 27.

[23] Бербекова, Т.Х. Концепции государства в трудах политических мыслителей пореформенной России: дис. … д-ра полит. наук / Т.Х. Бербекова. – М., 2003. – С. 236.

[24] Там же.

[25] См.: Пахомов, С.А. Суд присяжных в Российской Федерации / С.А. Пахомов // В мире права. – 2001. – №2.

[26] Бойков А.Д. Третья власть в России / А.Д. Бойков. – М., 1997. – С. 56.

[27] Доклад Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации за 2005 год // Российская газета. – 2006. – 29 июня.

[28] Сенявский, А.С. Трансформация собственности в ХХ веке: модернизационные и демодернизационные процессы / А.С. Сенявский // Собственность в ХХ веке: сборник статей. – М., 2001. – С. 309.

[29] Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек / Ж.Т. Тощенко. – 2-е изд., перераб. и доп. – М., 2008. – С. 253.

[30] Новицкая, Т.Е. Правовое регулирование имущественных отношений в России во второй половине XVIII века / Т.Е. Новицкая. – М., 2005. – С. 195.

[31] См.: Чайка, В.Н. Элементы бессознательного в правовой реальности России: дис. ... канд.юрид.наук / В.Н. Чайка. – СПб., 2006.

[32] Экономические реформы в России. Итоги первых лет. 1991-1996. – М., 1997. – С. 198.

[33] Путь в ХХI век: стратегические проблемы и перспективы российской экономики / под ред. Д.С. Львова. – М. 1999. – С.148.

[34] Бенедикт, Р. Хризантема и меч: модели японской культуры / Р. Бенедикт. – 2-е изд., стер. – СПб., 2007. – С. 134.