2.8. Рецепция института частной собственности

Еще одной вредоносной, раскалывающей российское общество на частных собственников и несобственников, идеей является рецепция института частной собственности западного образца.

Известно, что вся западная идея демократии базируется на принципе частной собственности. Она является самоценностью для либерализма. Она священна и неприкосновенна.

Либерализм провозглашает незыблемость частной собственности перед лицом государственной власти. Лозунг либерализма – BEATI POSSIDENTES (блаженны имеющие, обладающие имуществом). Обладание имуществом расценивается как нечто положительное, поэтому либерализм, естественно, берет под свою опеку свободу тех видов деятельности, которые направлены на добывание и рост частной собственности[1].

«Частная собственность является главной гарантией свободы, причем не только для тех, кто владеет этой собственностью, но и для тех, кто этой собственностью не владеет», – считает один из идеологов либерализма Ф.А. Хайек[2].

Эта аксиома западной цивилизации нашла отражение и в известной фразе исследователя России Р. Пайпса: «Только человек, имеющий право быть собственником, может иметь все остальные права».[3] Он же и выявил причины генетической правовой отсталости россиян: «С того времени как я серьезно заинтересовался Россией, я начал сознавать, что одно из главных отличий ее истории от истории других европейских стран связано со слабым развитием собственности. <…> В случае с Россией как должное следует принимать не собственность, а ее отсутствие. Одной из главных тем западной политической теории на протяжении последних 2500 лет был спор по поводу достоинств и недостатков частной собственности, в России же эта тема едва затрагивается ввиду единодушного по существу мнения, что речь идет о безусловном зле»[4].

Рецепция западного постулата о благости частной собственности, собственника как такового, выразилась в безликой, на первый взгляд, ст. 35 Конституции Российской Федерации, определяющей, что «каждый вправе иметь имущество в собственности, владеть, пользоваться и распоряжаться им как единолично, так и совместно с другими лицами».

Но нельзя забывать, что под сенью этой статьи Конституции РФ выдвинут и основной лозунг демократических преобразований – «обогащайтесь!» – и в краткие сроки была организована и проведена широкомасштабная приватизация. Напомню очевидный факт, что основным итогом приватизации в России явилось несомненное господство частной собственности над всеми другими формами. Об этом свидетельствуют следующие цифры: к концу 1999 г. индивидуальная и групповая ее формы охватывали свыше 74% всех предприятий и организаций нашей страны, а в промышленности – 88,7%. Кроме того, около 5% предприятий и организаций продолжали оставаться федеральным достоянием, т.е. в современных условиях фактически стали частно-классовой принадлежностью[5].

Приватизация, трактовавшаяся как «передача государственной собственности гражданам России», виделась как решительный разрыв с советским тоталитарным прошлым и планово-директивной экономикой. А. Чубайс высказывался, что «хозяин никогда не позволит себе пускаться в авантюру, ему никогда не придет в голову нарушать права соседей», в то же время собственность и капитал «объединяют людей и заставляют их требовать от своих правительств гарантии порядка и спокойствия в обществе»[6].

По утверждениям идеологов приватизации, этот процесс должен предоставить каждому гражданину Российской Федерации «равные стартовые возможности, равные шансы на определение своего дальнейшего пути»[7]. Однако эти слова так и остались словами.

Закономерен был криминальный характер приватизации, который даже и не скрывают главные идеологи российских реформ. «На финише 1991года, – констатирует А. Чубайс, – стихийная приватизация уже бушевала вовсю. По сути, это было разворовывание общенародной собственности. Но это разворовывание не было нелегальным, потому что легальных, законных схем разгосударствления не существовало.[8]

Любопытно, что западный научный мир не видит ничего страшного в такой криминализации российской приватизации. Наоборот, данное явление, по-видимому, прогнозировалось заранее. Ф. Вильямс выразил общую позицию, объявив общественности, что «криминальные группировки – наиболее прогрессивные общественные силы бывшего Советского Союза, так как они входят в число самых ярых (по большому счету, единственных оказавшихся в выигрыше) сторонников и защитников процесса приватизации. Более того, поскольку прибыли от преступного бизнеса и торговли наркотиками вкладываются затем в легальные предприятия, они тем самым значительно ускоряют развитие рыночных реформ… А то, что сегодня мы наблюдаем в бывшем СССР, – русский эквивалент деятельности королей преступного мира XIX века, сыгравших столь значительную роль в индустриализации Соединенных Штатов»[9].

Как справедливо замечает А.И. Сухарев, из этого следует два очевидных вывода: во-первых, из криминалитета делают чуть ли не революционную силу, гаранта рыночных реформ в России; во-вторых, внелегальная составляющая общества оказалась востребованной именно государственной машиной для проведения «бархатного», бесконфликтного переворота на первом этапе перестройки, и поддержания некоей социальной стабильности и экономического роста на втором[10].

В силу такого характера приватизации, показательны ее итоги. Россия, приватизировавшая в течение 1990-1998 годов государственной собственности больше каждой из всех других стран, по доходам от ее реализации заняла среди них лишь 20 место. Бразилия в 1990-1998 гг. от приватизации получила 66,7 млрд. долларов, Великобритания – 66 млрд., Италия – 63,5 млрд., Франция – 48,5 млрд., Япония – 46,7 млрд., Австралия – 48 млрд. долларов. Даже Венгрия, где государственная собственность была намного меньше российской, в эти годы получили от ее приватизации в 1,6 раза больше, чем Россия. Доходы от приватизации на душу населения распределились следующим образом: в России они составили 54,6 доллара, в Австралии – 2560,3 доллара, в Португалии – 2108,6, в Венгрии – 1252,8 доллара, в Италии и в Великобритании – более 1100 долларов[11].

Иными словами, в России происходила практически безвозмездная раздача государственной собственности «своим», входящим в круг политической и экономической элиты. Приватизация проводилась под благовидным предлогом «выращивания» собственника, как основы настоящего государства. И такой «средний класс» был взращен. Поэтому представляется ошибочным устоявшееся мнение, что только «слепое копирование» западных образцов послужило причиной неудач приватизационных мероприятий. Так, именно в этом видит основную причину провала российской приватизации Э.А. Акопянц: «Расчеты руководства нашей страны на то, что слепое копирование западной экономической модели, безусловное сокращение доли государственного участия в хозяйственной жизни, бесконтрольное развитие и прямое насаждение рыночных механизмов сами по себе приведут к формированию класса обеспеченных собственников, способных без помощи государства обеспечить себе достойные жилищные условия, оказались иллюзорными. По различным оценкам к среднему классу в России даже в настоящее время можно отнести от 10 до 20% населения, причем далеко не все из них являются платежеспособными на интересующих их локальных сегментах рынка недвижимости»[12].

Игнорирование истинных целей рецепции приводит к таким причинам неудач. Необходимо различать лозунги правящей элиты и ее действительные цели. Соответственно, можно констатировать результативность реформ, основанных на рецепции западных правовых идей и институтов. Они достигли своей цели и приносят плоды политической и экономической элитам. Остальное общество не входило в сферу интересов идеологов реформ.

В современной российской литературе наступает запоздалое прозрение. Так, М.В. Власова считает, что для того, чтобы понять суть российской приватизации, ее необходимо рассматривать «не только в юридическом, социально-экономическом, но и нравственно-этическом смысле. Если исключить нравственно-этический фактор из социологического анализа, нельзя будет получить объективное представление о процессе приватизации в России – так же, как и об октябрьском «черном вторнике» 1994-го, и о дефолте 1998-го, да и вообще об экономической реформации в России 1990-х»[13]. По ее мнению, в России сложилась достаточно противоречивая «картина». С одной стороны, современное российское государство присвоило и по-настоящему превратило в свою собственность основной итог социализма – социалистическую собственность (всего народа). С другой стороны, государство в лице его руководства (вплоть до 2000 г.), чтобы не иметь ничего общего с «кровавым» коммунистическим прошлым (кроме, разумеется, имущественных претензий в отношении создания на этой «крови» социалистической собственности), сделало вид, будто социалистическая собственность всего российского (а в недавнем прошлом – советского) народа появилась без участия периода социализма[14].

И даже западные эксперты в настоящее время прозревают. Они считают, что пертурбации 90-х годов были ничем иным, как отчасти способом выживания прежней политической элиты – в первую очередь, ее номенклатурного и административно- бюрократических сегментов, а отчасти, – способом дальнейшего укрепления своих позиций, имея в виду, прежде всего, позиции экономические. В этом смысле, как полагают многие западные авторы, ни о каком «прерыве прерывности» в развитии советской политической элиты говорить не приходится, равно как и о приходе к власти неких новых социальных сил. Так, П. Роддоуэй и Д. Глинский в работе «Рыночный большевизм: трагедия российских реформ» подчеркивают, что с 1991 г. в России происходили не рыночные реформы, но планомерно осуществлялся заговор наиболее результативной и алчной части старой советской номенклатуры с целью сохранить свою власть. Деятелей широкого демократического движения, борьба которых привела к падению коммунизма, изолировали от реальной власти, а бывшие коммунисты, представители спецслужб и другие номенклатурные силы поделили между собой государственную собственность и монополизировали руководство страной[15].

В результате политическая власть в России через программы приватизации государственной собственности создала, во-первых, политические и экономические условия формирования и легитимации сословия богатых людей и, во-вторых, условия трансформации политической власти во власть экономическую[16].

Цинизм правящей элиты прослеживается в интервью Анатолия Чубайса по случаю десятилетия со дня начала ваучерной приватизации: «75% российского ВВП производится в частном секторе, созданном с помощью ваучера! Нужны были ваучеры по Чубайсу или по Лужкову? Десять лет назад это был вопрос вопросов: остановить, отменить! Все кипело, бурлило и т.п. Сейчас острота спала. Через пять лет спадет еще больше. А через 15 лет никого не будет интересовать: правильно – неправильно? Все осядет, осыпется. Что останется? Частная собственность в России»[17].

Особое внимание Конституция РФ уделяет и принципу неприкосновенности собственности. Под нее подводятся различные законопроекты, позволяющие законодательно легализовать преступный характер всех приватизационных преобразований. Известно, что еще в свое время думская фракция «Единство» открыто предложила законодательно сократить до трех лет срок, в течение которого могут быть обжалованы проведенные ранее сделки по приватизации государственного и муниципального имущества. Идеология этого законопроекта, по мнению заместителя председателя комитета по бюджету Государственной Думы В. Резника, заключается в том, что «передел собственности недопустим». Мы понимаем, признает он, что «основная приватизация прошла с формальными и многочисленными нарушениями и при желании всегда можно что-то найти. Но делать это опасно»[18].

И уже федеральным законом №109-ФЗ от 21.07.2005 г.[19] измененная статья 181 ГК РФ предусматривает срок исковой давности по требованию о применении последствий недействительности ничтожной сделки – три года, а оспоримой – один год. И только отдельные ученые замечают идеологическую подоплеку этого безобидного на первый взгляд закона.

Так, доктор юридических наук С.С. Алексеев справедливо пишет, что по большому счету указанное правило об исковой давности по ничтожным сделкам во многом касается приватизации, осуществленной в России в первой половине 1990-х гг. Оно, по сути дела, подводит черту приватизации и утверждает безусловную неприкосновенность существующих в настоящее время отношений собственности в стране. Государство в этой связи как бы закрывает глаза на возможные прегрешения в области собственности в прошлом, за пределами сроков исковой давности. Новое правило об исковой давности оснащает субъектов, которые обладают имуществом, юридически не опороченным в течение последних трех лет, титулом надлежащего собственника и тем самым исключает саму возможность легального оспаривания права собственности, как бы ни были весомы, по мнению тех или иных лиц, основания и сомнения в правомерности приобретения собственности в прошлом, а также в правомерности действий за пределами трехлетнего срока соответствующих государственных органов[20].

Известный российский политолог А. Панарин прозорливо высказался, что действительной пружиной политической борьбы в стране, одним из кульминационных моментов которой был расстрел парламента в октябре 1993 года, является забота новых собственников о гарантиях своей собственности. Не борьба «демократии с тоталитаризмом», а борьба новых собственников за «полное и окончательное» закрепление результатов приватизации – вот истинное содержание постсоветского политического процесса[21].

Внедряемая идеология либерализма закономерно закладывает основания для будущих социальных потрясений. Уже сейчас представители националистических движений, откровенно отражающих настроение «почвы», декларируют: «Нация должна знать: все, что произошло с экономикой ее страны, следует квалифицировать как грабеж. Те, кто это сделал, должны называться ворами. И никак иначе. Приватизация, проведенная грабительским путем, не может быть признана законной. Итоги такой приватизации должны быть пересмотрены, а сама собственность либо конфискована, либо выкуплена у олигархов за ту же «смешную цену», по которой они ее «приобрели». Восстановление справедливости в вопросах приватизации лишь только укрепит уважение к институту частной собственности, рыночным отношениям и регулирующему их национальному законодательству»[22].

Достаточно показательно, что даже отдельные писатели приходят к аналогичной мысли. Так, М. Веллер, забросив свои детективы про майора Звягина, пришел к следующей мысли: «Единственная национальная идея сегодня – это месть за обворовывание и наглое унижение страны и людей»[23]. Думаю, это мнение разделяет большинство населения нашей страны, т.е. пресловутое униженное и обворованное в своих ожиданиях гражданское общество.

При подготовке к реформам либерализма, к формированию идеологии частного собственника в России началась подготовка общественного сознания, в чем приняла активное участие интеллигенция.

В этом случае показательно, что научный мир с начала рыночных преобразований тут же изменил парадигму своего отношения к праву собственности с отрицательного вектора при советских временах на откровенно положительный – при демократических. В литературе оно стало рассматриваться уже как панацея для больного постсоветского общества. Так, О.В. Орлова видит основное различие правовой и неправовой культур (?) в отношении к праву собственности. В правовых цивилизациях, по ее мнению, частная собственность имеет высокий ценностный статус и является предпосылкой и экономической основой свободы. Неслучайно, полагает она, изначально становление гражданского общества прошло под лозунгом священности и неприкосновенности частной собственности[24]. А.М. Егоров считает, что в российском законодательстве институт частной собственности не получил в полной мере своего развития, что связано как с недостаточной степенью развития рыночных отношений в России, так и со слабой разработкой его теоретических проблем[25].

Отрицая всякие исторические закономерности, г-н М.Ю. Водкин пишет, что «появление права собственности в истории знаменовало собой весьма важную победу личности над коллективизмом. Эта победа нужна для экономического прогресса общества, для развития личной предприимчивости и энергии»[26].

Заместитель директора Института права СГЭА, кандидат философских наук В.И. Костин декларирует: «Собственность является основой любого общества. Она определяет суть экономической формации общества, его политический и правовой статус, является средством удовлетворения интересов и потребностей граждан, их объединений, а также всего общества в целом. Более того, собственность порождает экономическую свободу в отношениях с другими людьми. Проблема собственности – это проблема свободы, которая дает и определяет власть человека над самим собой. Лишить человека собственности значит его десубъектировать, расчеловечить. Человек-собственник – это свободный человек, ибо личность человека (его персона) возможна лишь при персонификации всего того, что создано человеком и природой. Только при этом условии человек становится личностью, обладающей реальным правом и возможностью принимать решения относительно своего настоящего и будущего»[27].

Его коллега, Ю.И. Стецовский, также не отстает в восхвалении права частной собственности, считая, что именно оно приведет к радикальному обновлению российского общества: «Каждому из нас надо «сдирать» с себя старую, загрубевшую кожу, учиться быть личностью и уважать личность в другом. Пришло время перенимать блага свободы: личные, политические и социальные права, чувства хозяина и собственного достоинства, переходить к свободе мышления на принципах общечеловеческих ценностей, к свободной конкуренции и основанных на ней экономической свободе и благополучии. Без превращения человека в собственника такой переход вряд ли возможен. У нас же отобрали самих себя. Отобрали под дулами маузеров, под рев «черных воронов», под лай «верных Русланов». Коммунисты вернули основную пятивековую боль России – униженность ее народа: мы опять стали рабами, рабами внутри себя…»[28].

В этом же ключе пишет и другой исследователь, Ю.Б. Кочеврин: «Для России отмена запрета на частную собственность явилось событием огромного исторического и психологического значения. Был снят социальный пресс огромной силы, который искажал не только деятельность, но и сознание людей. О том, насколько этот пресс был силен, можно судить по тому, что до сих пор он до конца не снят, о чем свидетельствует, в частности, мучительное прохождение законодательства о земельной собственности»[29].

В.З. Баликоев считает, что только «частный собственник учится, ищет, узнает, изобретает, покупает, финансирует научные исследования. Однозначно развивает производительные силы, а следовательно, общество в целом. В этом глубокое, прогрессивное значение частной собственности»[30].

А чего стоит рассуждение Г.С. Лисичкина, который считает, что институт семьи в России просто не состоялся (!), так как не состоялся институт частной собственности: «Но институт семьи в России не состоялся, и в этом ее огромная трагедия. В России, в отличие от остальных стран цивилизованного мира, по существу нет семьи в классическом, а не в эмоционально-физиологическом смысле этого слова. Институт семьи, как известно, возникает, укрепляется, развивается лишь на базе частной собственности. Где ее нет, там нет и семьи, а есть в лучшем случае сожительство, не обремененное идеей созидания, приумножения богатства, заботой о том, чтобы наследники процветали»[31].

С.Л. Баяхчева и С.И. Илларионов в работе, посвященной идеологии гражданского общества, также отмечают страшное прошлое советского гражданского общества, лишенного «своей главной экономической основы – собственности»: «Стремясь покончить с государственно-монополистическим капитализмом, СССР ценой огромных усилий пришел к государству-левиафану, как единственному монопольному собственнику всех средств производства, природных ресурсов, рабочей силы и распределителю производственных благ и услуг. Это государство названо социалистическим»[32].

В 2006 г. Д.А. Ветровой была успешно защищена диссертация на соискание ученой степени кандидата юридических наук на тему «Гуманистическая направленность института права собственности: вопросы теории». В ней она выносит на защиту следующие положения: «Гуманистическая направленность института права собственности выражается в двух взаимосвязанных проявлениях, одно из которых связано с реализацией личностью своего естественного субъективного права собственности (личностный аспект), а второе – с соблюдением прав и законных интересов других лиц (публичный аспект). Личностный аспект гуманистической направленности права собственности проявляется в том, что собственность является источником для реализации человеком своих прав, в том числе таких неотъемлемых, как право на свободу, счастье, развитие своих способностей. Право собственности позволяет обеспечить определенное благополучие человека, прежде всего имущественное, и это выражается через благосостояние человека. Обладание собственностью дает возможность человеку самовыражаться и обрести некую автономию, позволяющую действовать, исходя из своих внутренних потребностей и пристрастий. Собственность – это также определенное творчество, так как управление ею требует таланта и умения. Публичный аспект гуманистической направленности права собственности проявляется в свободном и ответственном участии человека в жизни общества, так как собственность не только дает права, но и наделяет обязанностями по отношению к другим лицам и государству. Осуществление правомочий собственником не должно затрагивать интересы других лиц. Отношения собственника с окружающим миром и другими людьми должны быть основаны на человеколюбии, сострадании, отзывчивости, уважении, толерантности, милосердии и справедливости»[33].

Такое же «наивное» мнение о российской действительности высказано в работе Б.С. Аккуратова: «Негативные оценки социальных групп и личностей, объединяемых в категорию «буржуазия», традиционно превалировавшие в трудах советских историков, постепенно уходят в прошлое. Купец, коммерсант предстает уже не как безжалостный эксплуататор, а как созидатель, рачительный хозяин промышленных и торговых предприятий, предоставляющий новые рабочие места, опора экономики страны. Также меняются культурные знаки отношения к мещанству, презрение к «обывательщине», «паутине» частной собственности, поглощенности накопительством уступает место уважению к мелкому собственнику – предпринимателю и труженику, заботливому «отцу семейства»»[34].

Даже вроде бы православный по мировоззрению В. Тростников, призвавший к соавторству и Н. Михалкова, пишет следующие, достаточно жутковатые для православного мировоззрения, строки: «И еще одно соображение, уже научное. Неорганическая материя подчинена закону возрастания энтропии (второму началу термодинамики): предоставленная самой себе, она теряет упорядоченность и приходит в состояние хаоса. Понижают энтропию только живые существа. И если какой-то фрагмент материального мира сделался собственностью человека, это означает, что он превратился в его продолжение, стал частью его «я», а это сразу выводит его из подчинения энтропийному закону. Так что институт частной собственности способен спасти не только души людей, но и неодушевленную составляющую земного бытия»[35]. Осталось признать, что только собственники – истинные православные. Именно этого, видимо, и добивается автор в своем научном произведении. А это далеко не православие, скорее – протестантизм. Но это уже идеология…

Игнорируется факт западной политэкономии, что частная собственность лишь при определенных условиях служит источником доходов, а в других она приносит убытки и ведет к разорению своих обладателей. Для того чтобы частная собственность приносила доходы ее владельцу, необходима успешная трудовая и предпринимательская деятельность рабочих, служащих, инженерно-технических работников и организаторов производства. Нужна и определенная рыночная среда, которой у нас пока нет[36].

Но, видимо, западные экономические законы в России не работают. В настоящее время обыватель наблюдает удивительную картину: заводы не работают, законсервированы, превращены в торговые рынки, а валовой продукт нашей страны постоянно растет. Особенно показательны результаты реформ в сельской местности.

Так, в Эвенкии в сельскохозяйственном секторе экономики от дореформенного потенциала (до 90-х годов ХХ в.) осталась всего седьмая часть; в Республике Алтай – пятая часть; в Тыве, Хакасии и Бурятии индекс сельскохозяйственного производства составлял в 2002 г. лишь половину своего значения в 1990 г.[37] Масштабы безработицы также потрясают: в Хакасии каждый седьмой (от экономически активного населения), в Тыве – каждый четвертый, в республике Алтай – каждый пятый, в Бурятии – каждый пятый. По Сибирскому федеральному округу в целом безработным является каждый седьмой[38].

Показатели жизнеобеспечения многих групп народов сейчас сравнимы с теми, что были 100 лет назад.[39] По разным оценкам от 30 до 70% всего населения сибирского региона находятся вне экономики, среди коренных народов доля такого населения в отдельных поселениях доходит до 95%. Почти 90% населения Севера и Сибири оказалась за чертой бедности.[40]

Кстати, и в самой России ситуация складывается не лучшим образом. М.Г. Скляр отмечает, что в настоящее время «главное здесь – как устранить и вообще не допустить последствий деградации сельских территорий, вымирание людей преклонного (и даже трудоспособного) возраста, чрезмерную миграцию молодежи. Россия имеет очень низкий уровень развития (даже по сравнению с советским периодом) инфраструктуры в сельской местности. Село безнадежно отстало от города по уровню обустройства, наличию жилья, школ, больниц, других объектов бытового и социального обслуживания сельского населения. Крайне низкая по этим причинам обеспеченность аграрного производства кадрами, особенно квалифицированными, является не только существенным тормозом в вопросах внедрения современных технологий, но и развития отрасли как таковой. Рыночные реформы на селе привели к разрыву установившихся экономических, технологических и социальных связей между различными сферами АПК, породили неуправляемость в развитии системы аграрных отношений»[41].

Российские исследователи видят причины неудач приватизации не только в «слепом копировании», но и в дремучем характере русского народа.

Г.Х. Чукаева доказывает: «Институт права частной собственности тесно переплетается с такими институтами, как демократия, права человека, и распространяет свое влияние на все национальное правовое поле. Отсюда национальная правовая система, воспринимающая институт права частной собственности, радикально отличается от правовой системы страны, игнорирующей частную собственность»[42].

По мнению доктора философских наук В.Ф. Шаповалова, неухоженность и необустроенность земли «заключается в вековой привычке относиться к родной земле как к чему-то не своему, чужому. Российский человек словно постоянно ощущает временность своего существования здесь, в той точке пространства, где ему выпало жить. Ощущение временности, конечно, не может настраивать на то, чтобы обустраиваться капитально. Несомненно, отношение к родной земле как к «не своей» сформировалось под влиянием двухсотлетнего господства крепостного права, труда на барской, отчужденной земле. Такой же, отчужденной от хозяина, оставалась земля и при советской власти»[43].

Р.М. Гусейнов отмечает, что важнейшим препятствием на пути индустриально-капиталистической модернизации России продолжает оставаться некий общинный «дух»: «Общинная организация земледелия, труда и быта оказались настолько привычной для русских крестьян, что в 70-е годы XIX века началось возрождение общинных земельных переделов уравнительного характера. Это была своеобразная реакция крестьян на развитие товарно-денежных отношений в деревне и на начавшуюся интенсивную социальную дифференциацию внутри мира. Здесь действовала старая традиционистская идеология, сохранившаяся до сих пор: если я не могу жить лучше соседа, так пусть и он живет хуже. Российскому народу с глубокой древности присущи такие нерыночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллективизм и – оборотная сторона этих позитивных характеристик – круговая порука. Рынок – система, основанная на индивидуализме, предприимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается собственного благополучия и бизнеса»[44].

Конечно, российским реформаторам очень мешает российский народ с его отсталым мышлением, не готовым к радикальным преобразованиям. Любопытно, что, помимо огульных выпадов в адрес русского народа, Р.М. Гусейнов не указал, что, в принципе, рынок – это еще и система, основанная на добросовестном честном труде. Про этот факт своевременно и повсеместно забывается.

Забывается также, что и западная христианская позиция также придерживается этих принципов. В общих чертах она выражается высказыванием Фомы Аквинского, что только Бог – Господин всех вещей. Католическая церковь в 1981 г., констатируя глубочайший кризис христианского мировоззрения, отразила его опасность в энциклике «Laborem exercens», в котором папа Иоанн Павел II отметил, что “учение церкви никогда не понимало собственность таким образом, чтобы она могла стать причиной социального контраста по отношению к труду. Собственность приобретается, прежде всего, трудом и для того, чтобы она служила труду”. Собственно, западная правовая философия и основывается на этом принципе трудовой собственности.

Зачастую при этом научная среда не стесняется демонстрировать, как она презирает отсталый, дремучий русский народ, отрицающий идеи частной собственности.

Например, О.Г. Рюмкова размышляет о приватизации и русском народе так: «Миф о приватизации как средстве создания изобилия предполагал борьбу с монополизмом, создание нового слоя хозяев, повышение производительности труда, улучшение социально-психологического климата в обществе, улучшение материального положения рядовых граждан. Стал действовать лозунг быстрого накопительства, соответствующий национальному архетипу отношения к труду такого героя русских сказок, как Иванушки дурачка и большинство бросилось делать деньги, разоряясь, богатея и т.д. Сейчас этот призыв уже не работает. Рынок насыщен и открыть новое предприятие не просто, а заработать сразу много уже не получится. Теперь нужно трудиться в поте лица годами, чтобы достичь определенного уровня»[45].

Не могу не привести просто потрясшее меня своей научностью доказательство тезиса благости частной собственности: «Обращаясь к примеру сытой и благополучной Америки, мы не можем не согласиться с тем, что черты дружелюбия, доброты, взаимопомощи, радушия присущи этой нации. Ее граждане доказали свою жертвенность во имя спасения близких. Наглядный трагический пример – события сентября 2001 года, когда в результате чудовищного террористического акта полицейскими, пожарными и обычными гражданами были проявлены чудеса героизма. Их не испортило благополучие. Даже имея злобный характер, человек, не нуждаясь материально ни в чем, не будет представлять для общества опасность. И, наоборот, даже при ангельском характере нужда и бедность заставляют человека идти на преступление, заглушают в нем разум и любовь»[46]. Этот же автор делает и следующее «открытие»: «Частная собственность является человеческим инстинктом, который нельзя отнимать, но необходимо научить человека властвовать над ним в духе высокой нравственности»[47].

С.П. Федорченко приходит к выводу, что в «русской традиции сформировалось инфантильное отношение к собственности, и не только чужой, но и своей». Этот «факт», по его мнению, объясняется тем, что в Российской империи установилась парадигма экстенсивного развития вначале аграрного комплекса, а затем промышленного. В результате этого складывалось ложное представление о неистощимости природных ресурсов, повлекшее их расточительное и нерациональное использование[48].

А.В. Куликова цинично «констатирует»: «Появление нового института в обществе сопряжено с возникновением и новых социальных ролей. Степень освоения социальной роли собственника, осознания себя собственником зависит от степени формирования правовой культуры. Далеко не все понимают смысл и значение приобретенных прав. До сих пор остаются важными физические, а не юридические характеристики объекта. Другими словами, ощущение, что ты действительно чем-то владеешь, что ты собственник, приходит лишь после того, как человек вселяется в квартиру. А прописка и счет за квартиру на имя владельца рассматриваются как доказательство прав на данную собственность, а иногда и более весомым свидетельством, чем оформленный в учреждении юстиции документ. Собственники с невысоким уровнем правовой культуры еще не воспринимают институт частной собственности как важное экономическое и социальное образование. Регистрацию своих прав на собственность они рассматривают лишь как процедуру, без которой невозможно осуществить куплю-продажу недвижимости, но в которой нет особой необходимости, а система регистрации создает только к этому препятствия. Люди с более высоким уровнем правовой информированности, грамотности рассматривают частную собственность как институт, необходимый и определяющий жизнь общества. Система регистрации прав на недвижимое имущество воспринимается как гарант прав на собственность. В сознании населения существует смутное представление о системе прав на недвижимость, складывается двойная картина восприятия системы. С одной стороны, одни считают, что юридическую силу имеет только документ, выданный в органах юстиции. С другой стороны, напротив, существует мнение, что именно нотариальное заверение выполняет все юридические функции, и в свидетельстве, выданном органами регистрации, нет необходимости. Не ясен также вопрос об ответственности в случае признания сделки недействительной. Существование противоположных и противоречащих друг другу точек зрения является следствием недостаточной информированности граждан, на что влияет и неграмотность в юридических вопросах, неспособность и даже нежелание во всем разобраться, стремление переложить всю ответственность за решения на агентство по недвижимости»[49].

Другой исследователь, Д.И. Голушков, уповает на то, что институт собственности сформирует гражданское общество в России. Он начинает издалека: «Правовое государство должно быть формой гражданского общества, а не превращаться в самоцель. Необходимо, следовательно, иметь сильное, жизнеспособное, свободолюбивое общество, которое в состоянии не допустить узурпации власти, защищаться и оказать сопротивление, дать действенный отпор любым антидемократическим, авторитарным посягательствам, в том числе со стороны государственной и муниципальной власти. Для этого надо восстановить правовые начала в экономике, т.е. осуществить реальный переход к рынку (а не этатизацию) собственности; создание многообразия форм собственности должно быть первоочередным делом человека, а не бюрократическое огосударствление; нужно снять отчуждение человека от хозяйства, восстановить право и чувство человека-хозяина»[50].

Приведенные выше высказывания представителй российского научного мира пронизаны пренебрежением к русскому народу и к существующей в течение веков российской правовой ментальности. Данная тенденция корнями уходит в XIX век. Это связано с тем, что на протяжении всего XIX столетия в русском правоведении также конкурировали две тенденции: системная интервенция европейских политико-правовых взглядов и постепенное отторжение русской правовой культурой институтов и духа заимствований Россией чужеродного права. В качестве одной из отличительных особенностей русской юриспруденции можно назвать ее неразрывную связь с более развитой правовой мыслью стран Западной Европы. Подавляющая часть продукции русского правоведения, как публицистического, так и научного характера, была интерпретацией западных либеральных концепций права и государства. Русское дореформенное правоведение, представленное в основной части естественно-правовой и историческими школами, выполняло роль переносчика западного институционализма в политико-правовую жизнь России и поэтому оказалось весьма поверхностным для российской правовой культуры[51].

Так, рассматривая русскую правовую ментальность, один из авторитетных российских ученых, В.В. Алексеев, пишет следующие строки: «Беда еще и в том, что народу, особенно крестьянству, которое до середины ХХ в. составляло большинство населения страны, было чуждо понятие частной собственности, прежде всего на землю, как основное условие его существования. Землю крестьяне считали Божьей и расценивали как общее достояние тех, кто ее обрабатывает»[52].

Конечно, данная негативная оценка – «беда» – для российских правоведов обусловлена отнюдь не спецификой российской культуры, а тем, что российская правовая ментальность радикально отличается от западной. Известно, что подобная «беда» характерна и для других обществ, в том числе и так называемых передовых, но там это таким словом вовсе не именуется.

Такая характеристика – «беда» – в отношении российской правовой культуры устойчиво укоренилась в современной российской прозападной литературе. Вот мнение исследователя Д.И. Люкшина о крестьянстве XIX в.: «Многие конфликты возникают из-за того, что крестьяне той или иной деревни считают некое имущество, как движимое, так и недвижимое, «своим». Это при полном отсутствии правосознания и неукорененности в общественном менталитете понятия «частной собственности». Базой крестьянского ощущения собственности, как и всего общинного уклада, служит традиция, время, в течение которого крестьяне пользовались тем или иным имуществом»[53].

Известно, что попытки сделать из русского крестьянства частного собственника предпринимались еще П.А. Столыпиным. В литературе отмечается, что правительство П.А. Столыпина в начале ХХ века решительно начало осуществлять передачу общинных земель в частную собственность крестьянам. Реформа включала целый комплекс правовых мер, главная задача которых заключалась в высвобождении крестьянина от общинной зависимости. Столыпинская аграрная реформа создала личную собственность за счет общинной, причем это правительство не посчиталось ни с интересами, ни с правами общины, ни даже с тем, насколько хозяйства этих личных собственников окажутся жизнеспособными[54]. Позиция Петра Столыпина, основываясь на принципе незыблемости частной собственности на землю, в том числе и помещичьей собственности на землю, натолкнулась на активное сопротивление крестьянских депутатов Думы в связи с тем, что идея частной собственности на землю отторгалась крестьянской культурой[55].

Переход к капитализму в России произошел относительно мирным путем, через проведение известной крестьянской реформы. При ее реализации постарались учесть интересы всех 107 тыс. владельцев крепостных крестьян, не случайно Россия была последней страной в Европе, где было упразднено крепостное право. В процессе урегулирования земельного вопроса крестьяне потеряли примерно пятую часть своих земель так называемые отрезки. Всего вышло из крепостной зависимости 22,5 млн. помещичьих крестьян, из которых около 3 млн. крестьян, в основном бывшие дворовые, вообще не получили земли. 500 тыс. крестьян (так называемых ревизских душ) получили только дарственный надел, всего лишь четвертую часть высшего надела, но без его оплаты. Остальные крестьяне, то есть подавляющее их большинство, было переведено на так называемую выкупную операцию, в соответствии с которой они должны были оплачивать в течение 49 лет стоимость своей земли. Эта операция была прекращена под влиянием революции 1905 г. с 1 июня 1907 г. Вместе с тем, переход к капитализму в России был в действительности лишь относительно мирным 1861 г. – год крестьянской реформы – дал невиданное в России XIX в. число крестьянских выступлений[56]. Известно, что за период с 1826 по 1849 гг. было 1771 выступление[57].

Реформаторы не учитывали тот факт, что для крестьян собственность, нажитая чужим трудом, вроде господской и поповской, считалась «подозрительной», в связи с чем не являлась неприкосновенной. Крестьяне считали возможным пользоваться ей втайне от господ[58]. В 1917 г. как следствие этого мировоззрения был рожден слух о том, что для того, чтобы стать собственником земельного участка, необходимо физически уничтожить “своего” помещика.

Молодые ученые, проникнутые иной правовой ментальностью, рассуждают уже совсем по-другому. Достаточно привести в качестве примера выдержку из диссертационного исследования И.О. Князева. Он пишет следующее: «Часто можно услышать, что мы сказочно богатая страна, но при этом очень бедно живем. Причина этого заключается, по-моему, в том, что огромная часть населения не кормит сама себя, а висит на шее государства, которое, в свою очередь, боится к этим ресурсам собственный народ допустить. <…> На мой взгляд, следует вернуться к практике Столыпина, ведь мы используем ничтожно малый процент земли и леса. Сейчас люди не поедут в Сибирь, чтобы купить землю. Ее у нас никто не берет бесплатно, очень много законов о том, что и как надо с ней делать, а чего нельзя, причем возникает ощущение, что земля, проданная на таких условиях и с такими законами, это вообще не частная собственность. Лесные угодья и землю на расстоянии более 50-70 км от города надо раздать в частную собственность по максимально простой схеме. Частная собственность священна и может быть отторгнута только в результате крайне сложных судебных процедур. На таких условиях – чтобы работать, самим себя кормить и ни от кого не зависеть – поедут многие. Не только русские, но это и хорошо. Можно формировать квоты, управлять миграцией. Главное условие – частная собственность на землю бесплатно и навсегда. <…> Надо дать возможность людям легально пользоваться всем этим богатством. Хозяевами они станут очень быстро. Государство как хозяин все равно проиграет. Оно не сможет возле каждого дерева поставить по милиционеру. Надо преодолеть практику социалистического отторжения человека от всего, что связано с чувством хозяина, собственности»[59].

Наивность и жестокость подобных рассуждений зачастую поражает. Хорошо хоть прямо не предлагается ввести заодно и практику «столыпинских галстуков»… Такой вот социал-дарвинизм в российской обертке.

Российские исследователи, желая идти в русле государственной идеологии о «тупости» русского народа, в частности крестьянства, прибегают к различным фантазиям, не основывающимся на каких-либо научных доказательствах.

Так, Б.Н. Миронов еще в 1984 г., рассматривая воззрения русских крестьян после реформы 1860 г., делает вывод, что, оказывается «по буржуазному праву собственность есть владение, распоряжение и пользование имуществом. При этом разные функции собственности могли принадлежать различным лицам. Крестьяне не обладают развитым абстрактным мышлением и столь развитым правосознанием, чтобы различать эти функции. Согласно их представлениям, вся земля должна принадлежать им, то есть общине-миру, потому что они на ней работали и ею пользовались»[60].

Такая же путаница в юридических и бытовых понятиях прослеживается у И.Б. Семеновой: «Использование такого важного двучлена, как «частная собственность и равенство», неминуемо ведет к отрицанию именно частной собственности, ибо «равенство» – это синоним понятия «коллективизм» – базовой категории социалистического производства»[61].

Эти и подобные им исследователи не желают учитывать того факта, что в православном социуме России сложилась дуалистическая идея собственности. В ней содержались не формы фиксированного владения, а различение высшего, верховного обладания и практического хозяйственного пользования. Идея нашла свое воплощение в формуле «земля Божья и – крестьянская». Высшая власть над землей принадлежит Богу и власти от Бога – православному князю (царю), боярину и т.д., но крестьянин ее обрабатывает, организует на ней хозяйство, управляет им. Он – хозяин, но не собственник[62].

Такое положение нашло выражение в поговорках: «земля Божия, а моего владения», «земля Божия и Государева, а роспаши мои». Индивидуальная частная собственность на землю никогда не поощрялась Православной Церковью. Поэтому для России всегда были свойственны и естественны две формы собственности: государственная (казенная) и общинная (общественная), а частная была как бы вторична»[63].

Крестьянская правовая культура выразилась в том, что во время революции 1905-1907 гг. в ходе уничтожения около 3 тыс. поместий (15% их общего числа в России) практически не было случаев хищения личных вещей и насилия в отношении владельцев и их слуг. Как отмечают исследователи, поджоги проводились по особому крестьянскому сценарию: решения о них принимались на общинном сходе, а затем, при помощи жребия, выбирались исполнители из числа участников схода, в то время как остальные присутствовавшие давали клятву не выдавать поджигателей. Крестьянские действия были в известной степени упорядочены, что совсем не похоже на безумный разгул ненависти и вандализма, который ожидали увидеть враги крестьян, как и те, кто превозносил крестьянскую жакерию. Крестьянские выступления России оказались непохожими на образ европейской жакерии, оставленной нам ее палачами и хроникерами[64].

Известно, что в народной среде похищение чужой собственности считается делом незаконным и вредным как для того, у кого похищают, так и для того, кто похищает. «Вор ворует не для прибыли, а для гибели», «воровать, – говорит народ, – в беду попасть», «воровское стяжание в прок не идет», «чужими слезами никто не разживется» [65].

Этнологическая наука, рассматривая современный, сложившийся издревле, образ жизни крестян-полешуков (Полесье), отмечает, что лишить собственности ближнего приравнивается к великому греху, особенно когда речь идет о символически отмеченных продуктах, таких как молоко и мед. По обычному праву, у вора вырывали пуп и прибивали его к тому дереву, на котором стоял опустошенный им улей. При этом понятие ближнего было и остается вполне христианским. Ближний – это только тот, кто живет на той же территории, что и субъект, исповедует ту же религию и ведет тот же образ жизни[66].

Российская правовая ментальность выражается в тезисе, что вся собственность (особенно – на землю) принадлежит только Богу. Эту же позицию, хоть и косвенно, отразили и современные «Основы социальной концепции русской православной церкви». Они определяет, что «по учению Церкви, люди получают все земные блага от Бога, Которому и принадлежит абсолютное право владения ими. Относительность права собственности для Человека Спаситель многократно показывает в притчах: это или виноградник, данный в пользование (Мк. 12. 1-9), или таланты, распределенные между людьми (Мф. 25. 14-30), или имение, отданное во временное управление (Лк. 16. 1-13). Выражая присущую Церкви мысль о том, что абсолютным собственником является Бог, святитель Василий Великий спрашивает: «Скажи мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес в жизнь?»»[67].

«Отношение к земле является одной из важнейших духовных основ древнерусского государства, непосредственно повлиявшей на правовое регулирование земельных отношений в Древней Руси. В вопросах землепользования Древняя Русь следовала природному естественном принципу – отношение к земле как всенародному достоянию. Отношение к родной земле, как к матери, заложено в генотипе русского человека и через систему преемственности нравственной информации сохранилось до наших дней. В отличие от особенностей русского отношения к земле, западноевропейские традиции землепользования предусматривали отношение к земле, прежде всего, как к объекту купли-продажи»[68].

Отдельные ученые указывают на различие в восприятии института частной собственности на Западе и в России (часто это носит характер русофобского анекдота). Так, С.Б. Алексеев пишет, что для англичан средневековья самым поразительным было отношение русских людей именно к собственности, которое было совершенно противоположно западному. Так, на вопрос о его собственности русский человек (и крестьянин, и боярин) мог бы ответить, что у него ничего нет своего, но все, что у него есть, принадлежит Богу и Государевой милости. В то время как простые люди в Англии на этот же вопрос могли ответить так: «Если у нас что-нибудь есть, то оно от Бога и мое собственное». Бесспорно, что со времен средневековья существенно изменились и продолжают меняться условия экономического развития и жизни государства и общества, его менталитет, но при этом сохраняются определенные устойчивые черты национального характера[69]. Конечно, при таком подходе, российская правовая ментальность представляется крайне отсталой и нуждающейся в выкорчевывании вместе с ее носителем.

При введении института частной собственности на землю нельзя забывать и тот факт, что Россию населяют, помимо русского, и иные народы, исконно проживающие на своей земле.

По мнению исследователей, «аборигенные народы сохранили трепетное отношение к земле, на которой проживают, что играет важнейшую роль в общественной, политической, религиозной и экономической жизни племени. Общение с духами предков постоянно поддерживается контактами с землей, в которой покоятся предки племени. Аборигены считают землю «матерью» племени, потому что мать несет свое бремя в течение восьми или девяти лунных месяцев, пока дитя находится в ее чреве, а затем еще некоторое время, пока его вскармливает. Земля же кормит своих детей всю их жизнь; и потом, после их смерти, именно земля вечно кормит духов умерших. Таким образом, земля – это самое священное среди всего, что находится в ней и на ней. Аборигены, определяя свое отношение к земле, считают, что не земля принадлежит им, а они принадлежат земле. В их традиционной космогонии нет места присущему западной мысли различению объекта и субъекта в отношениях человека с природой, нет представления о природе как о подчиняемой человеком бесчувственной материи. Земля – это дом и кормилица, но ее нельзя дробить на обособленные владения и нельзя отчуждать»[70].

Большинство современных опрошенных информантов среди аборигенного населения Сибири категорически не согласны с утверждением, что человек – «царь природы». Ответы изобиловали утверждениями, что человек не может быть царем природы. «Человек живет вместе с природой. Человек – дитя природы. Человек от природы неотделим». «Человек живет вместе с природой, как звери и птицы. Отличается от них интеллектом. А душа у них одинаковая, только человек наделен умом». На вопрос об отношении к легализации купли-продажи земли они отвечали преимущественно так: «У нас люди свободные, каждый живет, где хочет, это его дело» и «как можно землю продавать? Земля – Это Мать. У нашего народа есть только земля. В родной земле заключена наша свобода. Если продадим землю, станем рабами!»[71].

Продажа земли здесь равносильна рабству. Этот императив ментальности вряд ли вписывается в идеалы свободы либерального образца. Здесь представляются скорее отрицательные права на собственность, и упор делается на недопущение других, чем на свое право полного распоряжения.[72]

Известны восстания населения Сибири и Алтая против Советской власти в 1920-е годы, связанные с правовой политикой государства, противоречащей обычному праву этих народов. Кроме того, начало 90-х годов в национально-территориальных образованиях отмечено ростом сепаратистских устремлений по той же причине: народы хотели восстановить целесообразный естественно-правовой порядок[73].

Характер отношения россиян к собственности во многом определяется результатами проведенной в 1990-е годы приватизации. «Большинство россиян не рассматривает нажитые в результате приватизации крупные состояния как легитимные», – считает глава ИКСИ РАН. Отсюда, по его мнению, довольно высокий уровень поддержки пересмотра итогов приватизации. В частности, большинство населения считает необходимым компенсировать допущенную несправедливость наложением на новых собственников различных материальных санкций. По мнению большинства граждан России, только честный труд может рассматриваться как справедливое основание для права на собственность. При этом у наших граждан нет уверенности в том, что собственность – это вознаграждение за личные успехи и что ею обладают самые трудолюбивые и самые способные. Симптоматично, что 83% опрошенных россиян признают «правильной» только собственность, заработанную честным трудом. И лишь 17% считают допустимыми любые доходы, независимо от того, как они получены. Более половины опрошенных в результате исследования ИКСИ РАН считает: добросовестный труд в наши дни не может стать причиной успеха и источником легитимного благосостояния[74].

[1] Леонтович, В.В. История либерализма в России. 1762-1914 / В.В. Леонтович. – М., 1995. – С. 4.

[2] Хайек, Ф.А. Дорога к рабству / Ф.А. Хайек. – М., 1992. – С. 83.

[3] См.: Пайпс, Р. Собственность и свобода / Р. Пайпс. – М., 2000. – С. 10.

[4] Там же. – С. 9-10.

[5] Черкасов, Г.И. Общая теория собственности: учеб. пособие для вузов / Г.И. Черкасов. – 2-е изд., перераб. и доп. – М., 2003. – С. 227.

[6] Чубайс, А. Что такое приватизация / А. Чубайс // Известия. – 1992. – 28 сентября.

[7] Там же.

[8] См.: Приватизация по-российски: сборник статей / под ред. А. Чубайса. – М., 1999. – С. 29.

[9] См.: Россиская организованная преступность: новая угроза?: сб. статей / пер. с англ. – М., 2000. – С. 17-18.

[10] Сухарев А.И. Внелегальная норма в глобальном мире (социологический аспект). Дисс. канд.социол.наук. М. 2003. С. 92.

[11] См.: Устинов, И. Приватизация по-российски / И. Устинов // Независимая газета – Политэкономия. – 2001. – 17 апреля.

[12] Акопянц, Э.А. Развитие российского рынка недвижимости в современных условиях: дис. … канд. эконом. наук / Э.А. Акопянц. – М., 2006. – С. 79.

[13] Власова, М.В. Право собственности в России: возникновение, юридическое содержание, пути развития: учеб. пособие / М.В. Власова. –. 2-е изд, испр. и доп. – М., 2007. – С. 58.

[14] Там же. – С. 96.

[15] См.: Лучин, А.В. Демократизация или кланизация? (Эволюция взглядов западных исследователей на перемены в России) / А.В. Лучин // Политические исследования. – 2000. – №3. – С. 67.

[16] Шуров, А.Н. Процесс формирования сознания и поведения электората в период трансформации политической системы Российской Федерации: структурно-функциональный анализ: автореф. дис. ... канд. полит. наук / А.Н. Шуров. – Н. Новгород, 2004. – С. 15.

[17] Чубайс, А. О Путине, шахтерах и ваучере / А. Чубайс // Аргументы и факты. – 2002. – №34. – С. 3.

[18] См.: Резник, В. Интервью / В. Резник // Сегодня. – 2001. – 14 февраля.

[19] №109-ФЗ от 21.07.2005 г.

[20] Алексеев, В. Правоприменительное и частное право. Постановка проблемы / В. Алексеев // Проблемы теории гражданского права: сборник статей. – Вып. 2. – М., 2006. – С. 5.

[21] Панарин, А.С. Стратегическая нестабильность в ХХI веке / А.С. Панарин. – М., 2004. – С. 59.

[22] Рогозин, Д.О. Враг народа / Д.О. Рогозин. – М., 2006. – С. 25.

[23] Веллер, М. Великий последний шанс / М. Веллер. – М., 2006. – С. 161.

[24] Орлова, О.В. Гражданское общество и личность: политико-правовые аспекты / О.В. Орлова. – М., 2005. – С. 15.

[25] Егоров, А.М. Правовые основы частной собственности в России (вопросы теории): дис. … канд. юрид. наук / А.М. Егоров. – М., 1997. – С. 5.

[26] Водкин, М.Ю. Проблемы рецепции римского права собственности в европейских кодификациях XIX-XX вв.: дис. … канд. юрид. наук / М.Ю. Водкин. – Самара, 2007. – С. 158.

[27] Костин, В.И. Институт частной собственности и цивилизованные формы жизни / В.И. Костин // Актуальные проблемы правоведения: научно-теоретический журнал. – Самара, 2002. – №2. – С. 170.

[28] Стецовский, Ю.И. Право на свободу и личную неприкосновенность: нормы и действительность / Ю.И. Стецовский. – М., 2000. – С. 14.

[29] Кочеврин, Ю.Б. Собственность в переходной экономике: сборник статей / Ю.Б. Кочеврин. – М., 2001. – С. 508.

[30] Баликоев, В.З. Общая экономическая теория / В.З. Баликоев. – Новосибирск, 1996. – С. 79.

[31] Лисисчкин, Г.С. Капкан для реформаторов / Г.С. Лисисчкин. – М., 2002. – С. 112.

[32] Баяхчева, С.Л. Идеология гражданского общества / С.Л. Баяхчева, С.И. Илларионов. – М., 2006. – С. 11.

[33] Ветрова Д.А. Гуманистическая направленность института собственности: вопросы теории: дис. … канд. юрид. наук / Д.А. Ветрова. – Тамбов, 2006. – С. 10-11.

[34] Аккуратов, Б.С. Феномен мещанства в российской общественно-политической мысли и политической теории: дис. … канд. истор. наук / Б.С. Аккуратов. – Казань, 2002. – С. 3.

[35] Тростников, В. Православная цивилизация: исторические корни и отличительные черты / В. Тростников. –М.: Изд. дом Михалкова «Сибирский цирюльник», 2004. – С. 264.

[36] Андреев, В.К. Право собственности в России / В.К. Андреев. – М., 1993. – С. 53.

[37] Сибирский федеральный округ в цифрах: статистический сборник 2001 г. – Новосибирск, 2002; Сибирский федеральный округ в цифрах: статистический сборник 2001 г. – Новосибирск, 2002. – С. 21-54.

[38] Сибирский федеральный округ в цифрах: статистический сборник 2001 г. – Новосибирск, 2002. – С. 21-54.

[39] Попков, Ю.В. Проблемы современного этносоциального развития народов Сибири / Ю.В. Попков // Этносоциальные процессы в Сибири: тематический сборник. – Новосибирск, 2004. – Вып. 6. – С. 44.

[40] Донской, Ф.С. Социальное государство и коренные малочисленные народы Севера, Сибири и дальнего Востока: проблемы и перспективы / Ф.С. Донской. – Якутск, 2002. – С. 11-16.

[41] Скляр, М.Г. Аграрные отношения в постсоветской России: сущность, необходимость социально-правового регулирования (социологический анализ и прогноз) / М.Г. Скляр. – Ставрополь, 2005. – С. 4.

[42] Чукаева, Г.Х. Развитие института права частной собственности и особенности его реализации в российском праве (историко-правовой аспект): дис. … канд. юрид. наук / Г.Х. Чукаева. – Челябинск, 2006. – С. 11-12.

[43] Шаповалов, В.Ф. Истоки и смысл российской цивилизации: учебное пособие для вузов / В.Ф. Шаповалов. – М., 2003. – С. 211.

[44] Гусейнов, Р.М. Крестьянская собственность на землю в России: три соблазна ХХ века / Р.М. Гусейнов // Собственность в ХХ в. – С. 651-652, 662.

[45] Рюмкова, О.Г. Политический миф: теоретические основания и современная политическая практика: дис. … канд. полит. наук / О.Г. Рюмкова. – М., 2004. – С. 109-110.

[46] Чукаева, Г.Х. Указ. соч. – С. 34-35.

[47] Там же. – С. 36.

[48] Федоренко, С.П. Государственно-правовая институционализация имперского принципа в современной России: дис. ... канд. юрид. наук / С.П. Федоренко. – Ростов-на-Д., 2006. – С. 92.

[49] Куликова, А.В. Проблемы формирования правовой культуры населения России: автореф. … дис. канд. социол. наук / А.В. Куликова. – Н. Новгород, 2005. – С. 15-16.

[50] Голушков, Д.И. Политический режим России: особенности формирования и правового регулирования: автореф. дис. … канд. юрид. наук / Д.И. Голушков. – Омск, 2006. – С. 235.

[51] Станкевич, Г.В. Юридическая наука и российские реформы во второй половине XIX века: дис. … канд. юрид. наук / Г.В. Станкевич. – М., 2002. – С. 8, 12.

[52] Алексеев, В.В. Трансформация собственности в контексте теории модернизации / В.В. Алексеев // Собственность в ХХ столетии. – С. 27.

[53] Люкшин, Д.И. Вторая русская смута: крестьянское измерение / Д.И. Люкшин. – М., 2006. – С. 63.

[54] Румянцев, Ф.П. Особенности правового обеспечения столыпинской и современной аграрной реформы России: автореф. дис. … канд. юрид. наук / Ф.П. Румянцев. – Н. Новгород, 2004. – С. 9-10.

[55] Ахиезер, А. История России: конец или новое начало? / А. Ахиезер, И. Клямкин, И. Яковенко. – М., 2005. – С. 395.

[56] Черная книга капитализма // В.М. Алпатов, В.Я. Гросул, А.И. Донченко и др. – М., 2007. – С. 136-137.

[57] Рахматуллин, М.А. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 1826-1857 гг. / М.А. Рахматуллин. – М., 1880. – С. 58.

[58] Охрана сельскохозяйственной собственности: сборник статей/ сост. Д.С. Флексор. – СПБ, 1904. – С. 36.

[59] Князев, И.О. Особенности становления и развития либерализма в Сибири в период с XIX до начала XXI вв.: дис. … канд. полит. наук / И.О. Князев. – М., 2005. – С. 119-120.

[60] Миронов, Б.Н. Историк и социология / Б.Н. Миронов. – Л., 1984. – С. 22.

[61] Семенова, И.Б. Российское предпринимательство и постсоветское государство (социолого-управленческий анализ): автореф. дис. … канд. социол. наук / И.Б. Семенова. – М., 2005. – С. 9.

[62] Керров, В.В. Идея собственности в старообрядческом предпринимательстве / В.В. Керров // Собственность в ХХ столетии. – С. 252.

[63] Власова, М.В. Право собственности и социальная справедливость в процессе развития российской государственности / М.В. Власова // История государства и права. – 2002.. – №1. – С. 55.

[64] См.: Кара-Мурза, С.Г. Советская цивилизация. От начала до Великой Победы / С.Г. Кара-Мурза. – М., 2005. – С. 146-147.

[65] Попов, А. Влияние церковного учения древнерусской духовной письменности на миросозерцание русского народа и в частности на народную словесность в древней допетровский период / А. Попов. – Казань, 1883. – С. 325.

[66] Кабакова, Г.И. Антропология женского тела в славянской традиции / Г.И. Кабакова. – М., 2001. – С. 37.

[67] Основы социальной концепции русской православной Церкви. – С. 90.

[68] Яненко, Е.В. Земельные отношения в Древней Руси и их реформирование в Московском государстве (историко-правовой аспект): дис. … канд. юрид. наук / Е.В. Яненко. – СПб., 2006. – С. 8.

[69] Алексеев, С.Б. Институт права собственности в России во второй половине XIX – первой четверти XX вв. (историко-правовое исследование): дис. … канд. юрид. наук / С.Б. Алексеев. – М., 2006. – С. 42-43.

[70] Пайпс, Р. Собственность и свобода / Р. Пайпс. – М., 2000. – С. 114.

[71] Мышлявцев, Б.А. Отношение к земле у современных тувинцев (на примере Монтун-Тайтанского кожууна) / Б.А. Мышлявцев // Этносоциальные процессы в Сибири: тематический сборник. – Новосибирск, 2004. – Вып. 6. – С. 125-129.

[72] Ломакина, И.Б. Этническое обычное право: теоретико-правовой аспект: дис. … д-ра юрид.наук / И.Б. Ломакина. – СПб., 2005. – С. 151.

[73] Дашин, А.В. Обычное право как структурно-функциональный элемент национальной правовой системы (историко-теоретический и сравнительно-правовой анализ): дис. … д-ра юрид.наук / А.В. Дашин. СПб., 2006. – С. 252.

[74] Андреев, А.Л. Частная собственность глазами россиян: фактор развития или источник социальных потрясений (по данным эмпирических исследований)? / А.Л. Андреев // Философия хозяйства: альманах Центра общественных наук и экономического факультета МГУ им. Ломоносова. – 2005. – №3 (39).