Глава 5. Условия развития финансового сектора в переходных и развивающихся экономиках

Учитывая результаты, полученные в рамках сравнительного анали­за характеристик функционирования реального и финансового секто­ров в развитых странах мира, рассмотрим особенности формирования национальных моделей финансирования в переходных и развиваю­щихся экономиках. Остановимся для начала на наиболее важном эле­менте, определяющем характер финансовой системы - стратегиях развития предприятий реального сектора.

5.1. Стратегии корпоративного поведения

Если анализировать указанные стратегии применительно к разви­вающимся и переходным экономикам, становится очевидным значи­тельное отличие данной группы стран от развитых государств. Здесь гораздо труднее выделить какую-то одну доминирующую стратегию развития компаний реального сектора. А возникновение кооперативно­го поведения и/или стратегий, ориентированных на эффект масштаба, обусловлено зачастую совершенно иными причинами, чем в развитых рыночных экономиках [270, р. 47].

Так, в развивающихся странах использование кооперативных стра­тегий, как правило, является следствием необходимости существенных вложений в инфраструктуру бизнеса, уровень развития которой, как следует из исследований Мирового Банка [270, р. 3, 13-15], здесь дос­таточно низкий. Например, в Индонезии 64% предприятий вынуждены иметь собственные мощности по выработке электрической энергии. Очевидно, что создание «частной» инфраструктуры требует значитель­ных финансовых ресурсов, которыми большинство предприятий в ус­ловиях отсутствия развитого финансового сектора не располагают. Практика показывает, что эту проблему решают неформальные меж­фирменные образования. Они берут на себя функции по производству электроэнергии, дорожному строительству в регионах своего размеще­ния, а также осуществляют значительные социальные расходы, вклю­чающие строительство больниц, школ, высших учебных заведений. При этом инфраструктурные издержки распределяются между значи­тельным числом участников и эффективность деятельности отдельных

93

компаний существенно возрастает. Одновременно происходит улучше­ние человеческого капитала, снижение транспортных и энергетических издержек, что обусловливает рост качества производимой продукции при снижении ее стоимости.

Этот вывод подтверждает и статистический анализ. Он свиде­тельствует, что текущий экономический эффект групповой деятель­ности предприятий оказывается в значительном количестве развивающихся стран выше, чем у фирм, ведущих автономный бизнес. Так, в Бразилии (1990-1997 гг.), Чили (1988-1996 гг.), Индо­незии (1993-1995 гг.), Мексике (1988-1997 гг.), Филиппинах (1992-1997 гг.) и Турции (1988-1997 гг.) показатель рентабельности активов участников межфирменных образований был выше, чем у остальных предприятий. При этом принадлежность к группе определяла эффе­ктивность деятельности компании в среднем на 10,7%. В ряде стран эта доля была существенно выше, например в Индонезии она дости­гала 39,5% [304, р. 34-37].

Другим фактором формирования кооперативных стратегий в раз­вивающихся и переходных экономиках в последние годы, является го­раздо более динамичное, чем в рыночных хозяйствах, увеличение участия зарубежных производителей (преследующих эффект эконо­мии на масштабе) на их внутренних рынках. Этот факт, а также реали­зация политики привлечения прямых иностранных инвестиций в указанных странах привели к существенному уменьшению участия внутренних технологических цепочек в производственном процессе.

Зарубежные стратегические инвесторы в большинстве случаев предпочли использование продукции и услуг, производимых в рамках их традиционных внешних (по отношению к развивающимся и пере­ходным экономикам) производственных систем. Причем зачастую да­же тогда, когда внутренние поставщики осуществляют схожую деятельность на более выгодных условиях54.

Практика показала, что национальные производители развиваю­щихся и переходных экономик выбирают разные пути стабилизации производственной ситуации в связи с иностранной конкуренцией.

В ряде развивающихся государств важнейшим моментом, снизив­шим остроту проблемы, оказался исходно низкий уровень экономиче­ской активности до прихода зарубежных инвесторов. Для данной группы стран самым эффективным стало ускоренное создание техноло­гических цепочек, альтернативных иностранным, для постепенного пе­ремещения производства добавленной стоимости в пределы страны.

54 См., например, [365]. 94

Решение было найдено в реализации кооперативных стратегий пу­тем создания так называемых «кластеров предприятай». Они представ­ляют собой группу независимых компаний, расположенных в одном географическом регионе и выполняющих весь спектр операций в рам­ках конкретной технологической цепочки, обслуживающей крупного производителя (обычно иностранного). Иногда кластеры могут даже полностью замыкать производственный цикл и самостоятельно выхо­дить на конечного потребителя продукции как внутри страны, так и за рубежом. Так, Дж. Хамфри (НшпрЬгеу ].), отмечает, что хозяйственная практика развивающихся стран «представляет очевидное свидетельство того, что кластеры специализированных на спектре видов деятельности предприятий могут успешно конкурировать на международных рын­ках». И, что особенно важно, «среди этих кластеров есть мелкие фир­мы... но также легко можно найти и крупные фирмы, развивающиеся в промышленном регионе» [293, р. 157].

К сожалению, феномен промышленных кластеров пока не является достаточно изученным. Однако в ряде исследований, действительно приводятся данные об их высокой эффективности. Например, согласно результатам, полученным X. Шмитцем (ЗсЬпнЧг Н.), в обувной про­мышленности Бразилии основную роль играет кластер предприятий (1991 г. - 1812 компания с 153 ООО работников, осуществляющих пол­ный цикл производства обуви) из промышленного района 5тоз Уа11еу. Благодаря его развитию Бразилия превратилась в третьего по размеру экспортера обуви в мире после Италии и Южной Кореи. Причем общее производство выросло с 1968 г. по 1986 г. более чем в 8 раз. Схожие ус­пехи в мировой конкуренции продемонстрировали также кластеры предприятий по производству медицинских инструментов в Пакиста­не, хлопковой трикотажной одежды в Индии55.

В переходных экономиках препятствием на пути реализации страте­гий «кластеров предприятий» и их сотрудничества с иностранными фирмами стали высокий исходный уровень их хозяйственного разви­тия, диспропорции структуры производства, обусловленные наследи­ем административной системы, а также интенсивные процессы приватизации. Как указывает в этой связи В. Сваан (З^аап XV.), проблему вхождения переходных хозяйств в рынок можно сравнить «с гипотетической ситуацией, когда все потребители из Парижа заме­няются лондонскими покупателями, тогда как все производители, оп­товые и розничные компании из Парижа замещаются компаниями из Милана. Через некоторое время в Париже будут доминировать хаоти-

г>5 См.: [303, р. 20].

57

ческие условия и серьезный спад производства, прежде чем действу­ющим лицам удастся договориться об отмене принятых решений» [377, р. 65].

Надо отметить, что данный пример является еще довольно ща­дящим в оценках последствий реальных событий56. Дело в том, что в ус­ловиях административной системы, разрушенной в трансформирую­щихся экономиках в процессе перехода к рынку, предприятия входили в состав отраслевых министерств. Последние представляли собой обра­зования, созданные в основном по принципу удобства управления57.

При этом возник особый характер концентрации производства в большинстве отраслей промышленности. Возьмем пример России. В международной практике для оценки концентрации используются ко­эффициенты- СИ (СК - это 100% минус доли соответственно 3,4 и 100 крупнейших фирм отрасли) и коэффициент Герфиндаля-Гиршмана (НН1). Согласно расчетам А. Городецкого, Ю. Павленко, А. Френкеля (табл. 32), уровень концентрации в промышленности ФРГ в конце 80-х годов был существенно выше, чем в СССР [45, с. 51]. К аналогич­ным выводам приводит и сравнение текущей структуры промышлен­ного производства России и США, свидетельствующее о сходстве уровней концентрации в большинстве отраслей этих стран [53, с. 191].

Таблица 32

Распределение отраслей промышленности СССР и ФРГ по уровню СК

Уровень СИ	СССР	ФРГ	Уровень	СССР	ФРГ
	по СК-4	по СК-3	СК-100	по СК-100	по СК-100
>15%	5	23	>90%	5	15
>10%	5	2	>70%	5	6
>5%	3	7	>50%	6	4
<5%	7	3	<50%	7	10
Всего отраслей	20	35	Всего отраслей	23	35

Источник: [45, с. 51].

56 Большинство переходных экономик не смогли преодолеть исходное снижение производства даже спустя десятилетия реформ. Например, к 1998 г. лишь Польша (на 16%) превысила уровень 1989 г. по реальному ВВП на душу населения. Чехия, например, по этому показателю отставала на 5%, Венгрия - на 7%, Россия - на 40%, Украина - на 60%. Источник: [261, р. 91].

57 См., например, [327].

57

Однако если проанализировать распределение производства про­дукции производственного назначения58, то обнаруживается, что в СССР свыше 50% рассмотренных ассортиментных позиций произво­дилось не более чем на трех предприятиях, а в машиностроении - 87% из 5885 наименований - единственным производителем; 7,8% - двумя или тремя производителями. При этом средний удельный вес отдель­ных компаний в обороте отраслевого рынка на уровне некоторых реги­онов составлял 43%, а доля производства четырех крупнейших предприятий превышала 95%. Тем самым в России (как, впрочем, и в других странах переходных экономик) изначально сложилась крайне узкая специализация предприятий, дальнейшее развитие которой зача­стую оказывается нецелесообразным. И эта ситуация сохраняется до сих пор [24, с. 199-3].

В подобной ситуации предприятия уверены в тесной технологиче­ское связи между собой, хотя это может и не относится к действитель­ному состоянию отраслевого рынка. По данным опросов, в начале 1990-х годов в России, например, директора заводов считали, что по всей стране лишь два или три предприятия производят необходимую им продукцию или, в свою очередь, потребляют их основную продук­цию [2, с. 38]. Причем в процессе реформ ситуация мало изменилась. Например, в алюминиевой промышленности, согласно совместному исследованию Всемирного Банка и РАН, в 1997 г. руководители 46% предприятий сообщили о закупке продукции только у одного или двух поставщиков [24, с. 199-4].

Понятно, что в такой экономике исчезновение какого-то элемента технологической цепи автоматически означает крах всех остальных и резкий спад производства в масштабах экономики в целом. Не случай­но поэтому даже в плановом хозяйстве между предприятиями сущест­вовали тесные кооперативные отношения, как правило, носящие двусторонний характер. Риск, порождаемый общей ситуацией дефи­цита, обусловил тогда развитие прежде всего бартерных операций ме­жду предприятиями. Например, в 1982 г. комиссия Совета Министров СССР установила, что 15% всех сделок совершалось по бартеру [18, с. 39]. Значительное распространение имел и коммерческий кредит между предприятиями: в 1952 г. долги предприятий составляли более 9% общего объема платежей, и эта ситуация охватывала более 12 000 предприятий [57, с. 13].

Не менее интересный феномен представляло использование так называемых толкачей, сотрудников, которые благодаря особым отно-

Выборка из 8 тыс. наименований в рамках исследования ЦЭМИ АН СССР в 1989 г.

97

шениям с директорами заводов-смежников «находили» для предпри­ятий дефицитные ресурсы, материалы, которые требовались для вы­полнения плановых заданий, но не могли быть получены официальным путем.

Естественной реакцией компаний реального сектора, особенно на первых порах трансформации, стало использование кооперативных стратегий для стабилизации внутрифирменной экономической ситуа­ции. Значительная их часть оказалась чрезвычайно близка к практике развитых рыночных экономик.

Как следует из опросов руководителей предприятий, до 30% сделок в российской экономике не фиксируется в договорах [137, с. 34]. В ря­де отраслей (например шинная промышленность) кооперативная мо­дель является в России практически единственной формой организации бизнеса [29, с. 21].

При этом согласно исследованию К. Хендли, П. Мюррелла и Р. Ри-термана (НепсИеу К., Мште11 Р. апс! Ку1:егтап К.) [291, р. 4-22], прове­денному в 1997 г. на основе анализа 328 российских предприятий разных отраслей промышленности, многие из них используют нефор­мальные связи, долгосрочные отношения (48% отношений берет нача­ло еще с советских времен). Широко применяются также доверительные контакты в рамках контрактных отношений. У 11% предприятий поставщики входят в состав акционеров, у 16% в капита­ле представлены покупатели продукции. Соответственно у 8% и 12% предприятий смежники и покупатели участвуют в органах управления. Более того, как в развитых рыночных экономиках, используется час­тичная собственность контрагентов на активы друг друга. Так, 8,6% продаж связано с использованием оборудования, принадлежащего по­купателям.

Как и в рыночных экономиках с доминированием кооперативных стратегий, 77% российских компаний регулярно участвует в перегово­рах для урегулирования проблем с поставщиками. Причем лишь у 1% фирм хозяйственные споры решаются с привлечением судебных орга­нов, тогда как общий удельный вес неформальных претензий доходит до 24%.

Нельзя не отметить и наличие в переходных экономиках особых ме­ханизмов разрешения споров. Поскольку значительную роль в них иг­рает государство, в России, высшие руководители 66% предприятий регулярно встречаются с местными властями, а 27% компаний - с фе­деральными органами власти.

Иногда в урегулирование хозяйственных споров в развивающихся экономиках включается организованная преступность. Однако данный

98

механизм все-таки имеет довольно ограниченное применение. По оцен­кам некоторых зарубежных исследователей, к ее услугам обращается менее 2% вьетнамских компаний [331], крайне незначительная часть фирм из Болгарии, Польши и Румынии [263, р. 64]. В целом 74% малых предприятий переходных экономик предпочитают использование пра­вовых методов в разрешении конфликтов [299]. Схожего мнения при­держиваются и большинство крупных российских предприятий, практически не обращающиеся за услугами «мафии» [290].

Не менее важную роль, чем двусторонние отношения предприятий, особенно на первом этапе формирования рыночной системы, сыграли их межфирменные образования. Как и в развивающихся странах, для компаний переходных экономик они оказались более выгодными, чем автономное существование. По оценкам Ф. Реканатини и Р. Ритермана (Кесапаит Р., апс! Ку1;егтап К.), для членов бизнес-ассоциаций вероят­ность спада производства оказалось на 47% ниже, чем для других фирм [353].

Взамен же предприятия обязаны были соблюдать кооперативные интересы - осуществлять продажу продукции своим старым клиентам по сниженным ценам, в кредит, без предоплаты и т.д. В российском слу­чае особое значение приобрели неденежные платежи, долговое дотиро­вание контрагентов путем «прощения» части задолженности [182, с. 14]. Так, в середине 1990-х годов генеральный директор Сургутского газоперерабатывающего завода А. Рязанов указывал даже [99, с. 28], что между руководителями российских предприятий существовала до­говоренность не описывать имущество своих контрагентов за долги. В западной экономической литературе подобное поведение получило на­звание «виртуальной экономики» [276].

В российской научной практике для описания рассмотренных про­цессов было предложено понятие «локальных систем» предприятий ре­ального сектора. При этом особо была отмечена высокая степень неэквивалентности обменов, возникающих в переходных экономиках в рамках подобных «кооперативных отношений» из-за использования неденежных средств платежа [141, с. 80-83].

Ее причиной стало использование специфических расчетных средств (так называемой односторонней ликвидности), которые нельзя оыло трансформировать в собственно деньги. Они могли быть обмене­ны либо на новое обязательство, либо на продукцию предприятия-эми­тента, что позволяло одной из сторон сделки навязывать свои условия другой, угрожая или полным отказом от нее или оплатой еще более не­эквивалентным обязательством. Из-за крайне высоких издержек по по­иску новых партнеров предприятие-получатель низколиквидного

59

обязательства, как правило, соглашалось на совершение товарообмен­ной операции на невыгодных для себя условиях. В результате происхо­дило постепенное расширение неэквивалентных обменов между предприятиями. Новые субъекты реального сектора, войдя в эти систе­мы, практически теряли возможность выхода из них без еще больших потерь, поскольку практически все их клиенты расплачивались боль­шей частью низколиквидными денежными обязательствами.

В такой ситуации приоритетное положение заняли предприятия, производящие промежуточную продукцию и оказывающие логисти­ческие услуги, пользующиеся спросом у многих хозяйствующих субъектов (железные дороги, электроэнергетические, нефтяные, газо­добывающие и некоторые другие компании). И, как на примере РАО «Газпром» отмечает П. Родионов, использование квазиденежных от­ношений позволило таким фирмам осуществлять «контроль над предприятиями смежных сфер, - чтобы не было потоков, уведенных куда-то в бок, в сторону финансовых спекуляций и тому подобного» [143, с. 45].

При этом контрагенты без опасения принимали их обязательства, поскольку знали, что всегда могут обменять последние на практически любой вид необходимых им в производстве продукции и услуг. Денеж­ные обязательства такого рода эмитентов постепенно превратились в условиях острого дефицита ликвидных денежных средств в своеобраз­ные резервные валюты реального сектора экономики. Они начинали обращаться наравне с «живыми» деньгами уже не только в рамках это­го сектора, а практически во всей экономике. Развитию этой тенденции в значительной мере способствовала также оплата эмитентами даже просроченных своих обязательств, что означало постепенную потерю ими такого своего качества как срочность, еще больше приблизив их к деньгам.

В такой ситуации эмитенты «резервных валют» реального сектора получали возможность эмиссии собственных обязательств на суммы, не соизмеримые не только с их собственными потребностями в средст­вах платежа, но и с объемами выпускаемой ими продукции. А значит, возможность поддержания постоянного «отрицательного» сальдо по поставкам товаров и услуг. Кстати, последнее не представляло для них практически никакой угрозы, поскольку эмитент полностью определял и форму, и место оплаты по своим обязательствам59.

100

Другим механизмом развития неравных отношений в рамках «вирту­альной экономики» стала постепенная капитализация крупными пред­приятиями (например РАО «Газпром») долгов контрагентов с последующим использованием скупленных пакетов акций для контроля над ними. Причем руководители контролируемых компаний указывают, что такая модель «кооперативного» сотрудничества «дает предприятиям стимул для дальнейшего развития» [123]. Последнюю позицию расшиф­ровывает, например, высказывание одного из членов наблюдательного совета компании «Интерхимпром», связанной с РАО «Газпром». Он ука­зывает: «мы должны расстаться с иллюзией, что отдельные предприятия в отдельно взятом регионе способны обеспечить расширенное воспроиз­водство. Процесс объединения, который начался стихийно, а теперь пе­решел в стадию осознанной экономической необходимости, может создать предпосылки для выхода из кризиса» [124].

Таким образом, в переходных экономиках широкое распростране­ние, особенно на первых этапах трансформации, получили «превра­щенные» формы кооперативных стратегий. Они оказали значительное влияние на деятельность большой части предприятий реального секто­ра, многие из которых в результате попали под влияние (через собст­венность, управление и пр.) наиболее крупных предприятий, как правило, топливно-сырьевого комплекса.

Неравномерность разделения экономического результата в рамках подобных отношений обусловила высокую заинтересованность ряда предприятий в максимально длительном их сохранении. В России это особенно явно проявилось в газовой промышленности. Так, если по ре­зультатам I квартала 2001 г. средний уровень денежных оплат потреби­телей продукции крупных российских налогоплательщиков составлял 89,4%, то для РАО «Газпром» этот показатель оказался равным лишь 54,5% [54].

Однако постепенно подобные неэквивалентые формы кооператив­ных отношений в переходных экономиках все-таки вытесняются новы­ми моделями поведения60. Как свидетельствует экономическая практика последних двух лет, ими оказались стратегии, ориентирован­ные на достижение экономии на эффекте масштаба.

Так, значительно выросла доля компаний, участвующих в слияниях и поглощениях (табл. 33). Более того, многие из этих сделок носят ме­ждународный характер. Например, в 1999 г., по данным «1ЖСТАБ», в России за рубеж было продано предприятий на 183, 9 млн долл. США, а куплено на 54,4 млн долл. США [108, с. 4].

О сложности данного процесса см., например, [140].

60

Таблица 33

Покупатель	Поглощаемая компания	Стоимость покупки (млн долл. США)
«Альфа», «Ренова»
(«ТНК»)	«ОНАКО» (85)	1080
Акционеры «Сибнефти»	«КрАЗ» (68%), пакеты Красноярской ГЭС,
	Ачинского ГК, «БрАЗа» (66%)	500
«Сибнефть»	«Оренбургнефть» (40%)	200*
«Ренова»	Заводы группы «Трансконсалт»	200*
«Газпром», «СИБУР»	«ВогзоскЬет» (около 50%)	130*
«МеНош»	«Стиног» (100%)	120
«Сибал»	Николаевский глиноземный завод (30% вместе с прежним
	пакетом - 66%)	100
«Русский алюминий»	Братский алюминиевый
	завод (30%)	100*
«ЛУКОЙЛ»	«Се«;у Рерго1еит Магке1л炙	71
«Сибал»	«ГАЗ» (более 25%)	55-80*
«Непке1»	«Пемос»	12-12,5*
«Северсталь»	«УАЗ»
	(пакет, близкий к контрольному)	5-12*
«ЮКОС»	«ВСНК»	Менее 10
«Сибал»	«ПАЗ» (контрольный пакет)	5-8*
«Русский алюминий»	«НкАЗ»
	(поглощение через банкротство)	н/д
«Газпром»	«СИБУР» (51%)	Сделка не завершена
«Группа МДМ»	Волжский трубный завод
	(контрольный пакет)	н/д
«Татнефть»	« Нижнекамскшина», Ефремовский завод СК,
	Миннибаевский ГПЗ	н/д

* По оценкам экспертов.

Источник: [71].

Зачастую процессы слияния и поглощения сопровождаются не только движением активов, но и переходом персонала из компаний, с которыми такие сделки не состоялись. Например, в трейдерской ком­пании «Сго\уп Кезоигсе8», контролируемой российской «Альфа-групп», в настоящее время работают трейдеры, «раньше составлявшие

102

практически весь блок торговли нефтью в американской «Саг§Ш» [153, с. 4]. Схожая ситуация возникла с переходом в «Сго^п Кезоигсез» спе­циалистов швейцарской фирмы «МШ» после неудачных переговоров по ее поглощению.

Часть операций по укрупнению бизнеса в переходных и развиваю­щихся экономиках связана также с приватизационными процессами, продолжающимися до сих пор. В 2000 г. при помощи указанного меха­низма «Тюменская нефтяная компания», в частности, приобрела 85% акций «ОНАКО» стоимостью 1080 млн долл. США61. При этом, в отли­чие от западных компаний, доминирование получили сделки по межот­раслевой диверсификации бизнеса либо вертикальные слияния и поглощения [40].

Следует отметить, что одной из задач, решаемых таким путем (пре­жде всего в металлургии, химии и нефтехимии), стало ограничение конкуренции со стороны других компаний [198, с. 54]. А это косвенно свидетельствует о невозможности прямого отнесения данных операций к стратегиям по достижению экономии на масштабе, характерным для Запада.

Анализ данных, представленных в табл. 33, подтверждает пра­вильность вывода о том, что особенностью переходных экономик явля­ется незначительное число полных поглощений компаний. Отчасти это вызвано позицией административных органов, препятствующих объе­динению больших производственных активов в рамках одной фирмы. Например, Министерство по антимонопольной политики России за­претило Уральской горно-металлургической компании консолидиро­вать купленные ею 20 заводов в области цветной металлургии. Схожая ситуация с группой «Русский алюминий», которая в случае оформле­ния холдинга могла превратиться в третьего по величине производите­ля алюминия в мире.

Однако главным моментом является то, что зачастую для установ­ления контроля оказывается достаточным владение блокирующим па­кетом акций. В сочетании с передачей функций управления он позволяет покупателю рассматривать поглощаемую компанию как свою полную собственность. Этому также способствует кооперация различных покупателей при поглощении, а также использование «про­межуточных» фирм-покупателей, когда практически невозможно опре­делить реального собственника поглощаемых компаний.

62

Крупнейшие сделки поглощений в России в 2000 г.

В результате возникает смешанная форма кооперативных стратегий и стратегий, ориентированных на экономию на масштабе. В рамках нее, например, в России, несколько компаний («Сибнефть», «Сибирский алюминий», «Ренова», «УГМК», «Сибирско-Уральская алюминиевая компания», «ТНК», «Альфа-групп») сосредоточили под своим контро­лем 95% производства алюминия, 40% - меди, 18% добычи нефти и 20% выпуска автомобилей [71].

При этом все стороны, участвующие в приобретении собственности, как правило, имеют равновесное влияние на «поглощаемые» (в том чис­ле через аффилированные структуры) заводы. Отличие между ними со­стоит лишь в степени вовлечения в оперативное управление производством [160]. Как отмечает А. Яковлев, наличие доминирующей группы собственников наиболее выражено в сырьевых и перерабатываю­щих отраслях (ТЭК, металлургия, химия и др.), а также в некапиталоем­ком секторе обрабатывающей промышленности (пищевая и легкая промышленность, производство строительных материалов и др.). В ка­питалоемких высокотехнологичных отраслях с длительным производст­венным циклом наблюдается распыленное владение акциями [206, с. 8].

Существующие стратегии при поглощении компаний находят отра­жение и в постоянных процессах активного перераспределения собст­венности в рамках закрытых кооперативных группировок. По данным А. Радыгина и И. Сидорова, в 1999 г. в России зарегистрировано около 19 ООО выпусков ценных бумаг (в 1998 г. - 20 000), при этом количест­во случаев закрытой подписки возросло по сравнению с 1998 г. в 2 раза, а открытой снизилось в 7 раз. На этом фоне резко сократилось количе­ство собственников акций. Если в 1998 г. более 500 000 владельцев цен­ных бумаг обслуживало 20 регистраторов, то в 1999 г. число последних сократилось практически до нуля [138, с. 49].

Ситуация, когда для полного контроля достаточным оказывается частичное участие в капитале предприятий, наблюдается не только в России. Так, в Южной Корее пакет акций, находящийся у крупнейшего собственника, в 1992-1993 гг. составлял в среднем 21,5% [248, р. 42].

Одними из наиболее распространенных форм концентрации собст­венности во многих развивающихся экономиках, как и в России, были перекрестное владение акциями [224, р. 6-7] и пирамидальные структу­ры (контроль большой совокупности официально независимых компа­ний из одного центра через цепочку собственности [231, р. 1059]). Процент пирамидальных владений акциями в Южной Корее составля­ет, например, 33%; в Мексике - 25%. Для сравнения: в США и Велико­британии этот тип владения не представлен вовсе, тогда как в Германии его доля достигает 40% [243, р. 38].

104

Наиболее интересным является опыт Южной Кореи. Как и в Рос­сии, значительную часть производства и активов (более 50% по состоя­нию на 1996 г.) в этой стране контролирует 30 межфирменных образований (чеболей). Они также включают в свой состав значитель­ное число (обычно 30-50) компаний разных отраслей. При этом инве­стиции группы собственников, контролирующих данные образования, не превышают 1,4% всех активов, составляя лишь 8,5% акционерного капитала.

Не менее показательно и то, что высокая диверсификация дея­тельности (столь редкая в развитых рыночных экономиках) находит выражение в крайне низкой рентабельности операций чеболей, ком­пенсируемой значительными преференциями со стороны государства и финансовых институтов, с ним связанных. Если для компаний, вхо­дящих в фондовый индекс 5&Р 500, операционная прибыль составля­ется 13% от выручки, то для 20 крупнейших южнокорейских чеболей этот показатель в 1996 г. не превышал 1% [213, р. 70-75].

При этом как в Южной Корее, так и в России, влияние на деятель­ность компаний через пирамидальные структуры собственности допол­няется зачастую их вовлечением во взаимоотношения с фирмами, где контролирующая группа имеет уже доминирующее участие. С одной стороны, эти фирмы начинают участвовать в производственной дея­тельности «основной» компании (с неполным контролем), что уже са­мо по себе, косвенно усиливает влияние контролирующей группы. С другой стороны, эти отношения дополнительно усиливаются взаимны­ми обязательствами, где фирмы-сателлиты выступают кредиторами «основной» компании. И это, несмотря на то, что источником их фи­нансовых ресурсов становятся банковские кредиты, полученные под ее поручительства.

Достаточно наглядный пример использования подобной схемы представляет РАО «Газпром». Например, согласно отчету «Рпсе^ег-ЬоизеСоорегз», компания «Стройтрансгаз», где «в течение 1999-2000 гг. некоторые представители совета директоров (РАО «Газпром». - Я.С), а также члены их семей владели значительными пакетами акций», вы­полнила подрядных работ для РАО на 38,4 млрд руб. При этом «Стройтрансгаз» предоставил за два года российскому газовому моно­полисту коммерческих кредитов на общую сумму 1430 млн долл. США [ 134, с. 4]. Однако на этом фоне «Газпром» выдал поручительств этой и другим аналогичным фирмам («Итере», «Интерпрокому» и пр.) на сумму свыше 2,6 млрд долл. США. Как в этой связи отметил управля­ющий директор НегтшОДе СарИ;а1 У. Браудер, «грустно наблюдать, как «Газпром» отчаянно ищет деньги на международных финансовых рын­

63

ках и в то же время выдает гарантии компаниям, принадлежащим де­тям газпромовских менеджеров» [101].

Понятно, что столь необычные для рыночных хозяйств разно­видности стратегий и форм контроля над собственностью мало спо­собствуют развитию рынков капитала в условиях переходных и развивающихся экономик. При этом хозяйственная практика свиде­тельствует, что в рассматриваемых странах существуют еще более «закрытые» для стороннего инвестора формы контроля. Одной из них является поглощение предприятий через получение доступа к финансовой информации (в условиях общей непрозрачности бизне­са этого может оказаться достаточным для получения контроля над ними).

В данной схеме обычно используются традиционно тесные связи между банками и предприятиями нефинансового сектора (особенно в рамках кооперативных отношений). Как правило, исходным моментом становится переход контроля над банком, в котором находятся основ­ные счета поглощаемой фирмы, в руки компании (или группы), заинте­ресованной в проведении поглощения. Так, перед созданием группы «Русский алюминий» важным моментом стало изменение управления в МДМ-банке, обслуживающем значительную часть российских метал­лургических предприятий. Это позволило получить полную информа­цию об их финансовом состоянии и предопределило вхождение акционеров «Сибнефти» в новый холдинг. Схожая ситуация наблюда­лась и при поглощении Конверсбанка МДМ-банком, когда фактиче­ская монополизация финансового обслуживания Министерства атомной промышленности России создала возможность контро­лировать большую часть предприятий отрасли [19].

Другой «неклассической» формой поглощения одних компаний другими в переходной экономике России стало использование задол­женности предприятий (это несколько сближает данную модель с неэк­вивалентными отношениями). В рамках этой схемы для «перехвата» контроля используется процедура банкротства (внешнего управле­ния). Зачастую это оказывается существенно легче для стороны, «за­хватывающей» компанию, чем применение акционерных механизмов. Ведь передача власти новому управляющему, обладающему неограни­ченными полномочиями, осуществляется безальтернативным судеб­ным актом, а издержки ограничиваются инвестированием в чиновников, что существенно ниже затрат на приобретение акций. При этом данная схема оказывается достаточно легко воспроизводимой. Нужно лишь, чтобы чиновники территориального агентства Федераль­ной службы по финансовому оздоровлению (ФСФО) и/или арбитраж­

106

ного суда были готовы «учитывать» интересы сторон в получении кон­троля над активами.

Как результат, восстановить платежеспособность (главная задача внешнего управления) путем различных реорганизационных меропри­ятий удается менее чем у 5% предприятий, попавших под внешнее уп­равление (по состоянию за последние два года). Однако, по оценкам заместителя председателя комитета ГД РФ по собственности Н. Арефьева, только в 1999 г. «1800 предприятий были уничтожены по­средством конкурсного производства,... их распродали по частям, раз­рушив единые технологические комплексы» [7, с. 8].

При этом статистика дел о банкротстве свидетельствует, что их чис­ло постоянно растет. Так, в 2000 г. количество фирм, в отношении кото­рых арбитражными судами было вынесено решение о банкротстве, увеличилось по сравнению с 1999 г. в разы, достигнув 15 143 [59, с. 1]. Довольно примечательна в этой связи оценка, которую дает подобному положению глава ФСФО России Г. Таль: «Сейчас в законе (О несосто­ятельности. - Я.С.) прописана такая малина для управляющих, что просто диву даешься, почему всем этим не пользуются. Там прямо про­писан механизм преступного сговора управляющего с кредиторами» [33, с. 8].

Аналогичное мнение высказывает и председатель Высшего арбит­ражного суда РФ В. Яковлев: «наш действующий закон... позволяет довольно легко возбудить дело о банкротстве - как мне кажется, без достаточных к этому объективных предпосылок. Ведь для того, чтобы возбудить дело о банкротстве даже самого крупного предприятия, до­статочно очень небольшого долга - 40 с небольшим тысяч рублей. И иногда эта задолженность создается искусственно... Вот, например, прекратили делопроизводство в отношении Клинского пивзавода... предприятие работает, спрос на продукцию есть. Чего его банкротить? Но возбудили дело о банкротстве! Хорошо, что мы его прекратили во­время» [152].

Надо отметить, что зачастую используется смешанный механизм перехода контроля при поглощении, когда процедура банкротства (внешнего управления) дополняется изменением структуры собст­венности. Например, «Евразхолдинг» распоряжается контрольным пакетом акций Нижнетагильского металлургического комбината, контролирует более половины кредиторской задолженности «Запси­ба» (на нем действует внешнее управление), а также более 25% кредиторской задолженности Кузнецкого металлургического комби­ната, имея при этом договоренности с другими кредиторами о пере­уступке задолженности. И уже в ближайшее время будет создана

64

компания по управлению активами всех трех металлургических за­водов [43, с. 8].

С формальной точки зрения подобное образование просто не может существовать, что накладывает существенное ограничение на стратеги­ческие перспективы этой и других аналогичных структур. Показателен в этой связи пример Инкомбанка. До 1998 г. ему удалось сформировать вокруг себя группу предприятий, которым этот банк предоставлял кре­дитную поддержку. Взамен Инкомбанк осуществлял контроль над де­нежными потоками нефинансовых участников группы, владея при этом достаточно небольшими по размеру пакетами их акций. Однако после отзыва у Инкомбанка лицензии «он перестал быть для «своих» предприятий полезным партнером, и они просто прервали с ним отно­шения. И он ничего не мог с этим поделать» [127, с. 14].

Определенное исключение из общей практики составляют компа­нии, высокотехнологичных отраслей а также принадлежащие ино­странным инвесторам. Эти фирмы, действительно, реализуют классические стратегии поведения, принятые на Западе.

Так, на рынке Интернет-провайдеров завершается формирование крупнейшего оператора через слияние компаний «МТУ-Интел» и «ПТТ-Телепорт». Вторая по размеру на этом рынке фирма «СоЫеп Те1есош» также активно поглощает своих более мелких конкурентов. Причем, основным моментом в выборе объекта поглощения является именно возможность получения ощутимого роста эффективности. Ру­ководители этих предприятий отмечают: «мы периодически обсуждаем различные варианты взаимодействия с другими стратегически близки­ми нам компаниями», но «найти партнера, от слияния с которым обе компании получили бы реальную и ощутимую пользу, не так-то про­сто» [159].

В то же время значительное число компаний даже высокотехноло­гичного сектора остаются за пределами фондового рынка [155] и поэто­му их стратегии поведения так же, как и модели бизнеса фирм традиционной экономики, оказываются малозначимыми для развития рынков капитала. И этот вывод только усиливается при рассмотрении отраслевой структуры.