65535. Партия — ум, несть и совесть эпохи.

65535. Пролетарии всех стран, объединяйтесь.

65535. СЛАВА КПСС (этот лозунг был переведен из вербаль­ной в визуальную основу, поскольку многометровыми бук­вами высился повсюду).

65535. Экономика должна быть экономной.

65535. Наше дело правое, мы победим.

65535. Органы не ошибаются.

65535. Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме.

65535. Новая историческая общность людей — советский народ.

Этот набор задает определенную мифологию эпохи. При этом Д. Ольшанский написал, немного занижая статус по­добных социальных мифов:

«Миф, приобретающий политические рычага своего внед­рения в жизнь и сознание людей, со временем становится почти что реальностью — особой квазиреальностью, которая вроде бы даже существует (как брежневская мифологема о "новой исторической общности", говорящей исключительно на русском языке), но при малейшем катаклизме рассыпает­ся в силу отсутствия основания, фундамента, обеспечиваю­щего ее существование» [129].

404

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Однако он не принимает во внимание того, что миф вполне хорошо функционирует в рамках своей собственной символической реальности. Только особые условия могут привести его в столкновение с подлинной реальностью. В нашем случае я имею в виду советскую мифологию, это произошло только при полной смене социальной системы.

Мы акцентируем определенную непроверяемость мифа в рамках своей собственной системы, поскольку он входит в число ее аксиом. Мы можем только усилить и подтвердить эти аксиомы добавлением новой информации, но никак не отвергнуть их. Косвенное подтверждение именно такой трактовки современного мифа можно обнаружить в следу­ющих словах Юрия Лотмана: «Миф всегда говорит обо мне. "Новость", анекдот повествуют о другом. Первое организу­ет мир слушателя, второе добавляет интересные подробнос­ти к его знанию этого мира» [109, с. 210].

Столкновение советской мифологии с американской, например, только усиливает и ту, и другую, поскольку по­зиции «врага» в них занимали противоположные стороны. Наличие «американских империалистов — поджигателей войны» лишь подтверждает существование всех прочих ак­сиом советской мифологии. Миф позволяет определять ка­тегорию «МЫ» сквозь категорию «ОНИ». Категория «МЫ» также задается внутренними аксиомами типа «Коммунизм — это молодость мира и его возводить молодым». Задав пос­ледний параметр «молодой державы» удается косвенно под­черкнуть параметр «роста». И он действительно характери­зовал СССР как количественно (типа целины), так и качественно (типа Днепрогэса). Шло покорение Северного полюса, космоса (сначала — стратосферы), горных вершин.

Запад выполнял функции не только полюса, но и посто­янного противника, который пытался то и дело свершать свои злые дела.

Между полюсами «советское/буржуазное» стоят герои, призванные отражать удары, в том числе и идеологические. Дихотомия «герой/враг» несет с собой рассмотрение и мир­ных вопросов в этой области. Она реализуется также не только в метафорах, но и принятых в обществе типах одеж­ды. Ср. воспоминание Л. Троцкого о Сталине: «Со времени

Семиотика советской цивилизации

405

гражданской войны Сталин всегда носит нечто вроде воен­ной формы, чтобы напоминать о своей связи с армией: вы­сокие сапоги, тужурку и брюки хаки» [175, с. 405]. То есть реализацией этого значения может слу^сить многое, что можно изобразить следующим образом:

[значение	форма
герой	тип одежды
военная обстановка	метафоры войны
военные герои	массовой культуры

Советский человек был свободен для осуществления ге­роического поступка, обыденный поступок был неинтерес­ным для общества. Героическая суть толкала общество на изобретение принципиально не встречающихся в жизни со­четаний, как, например, «летчик» + «без ног». Чем удиви­тельнее было это сочетание, тем героичнее могло восприни­маться повествование. В системе принципиально героической, в ее воображаемом мире приоритет отдавался именно подобным ситуациям. Но одновременно это очень оптимистическая система, она настолько заражала всех оп­тимизмом, что трудности рассматривались нами только как временные. Советская мифология была действительным ге­нератором оптимизма. Это также четко фиксируется вождя­ми в качестве неписаных правил. Например, А. Жданов именно этот срез ставит в вину А. Ахматовой:

«Что поучительного могут дать произведения Ахматовой нашей молодежи? Ничего, кроме вреда. Эти произведения могут только посеять уныние, упадок духа, пессимизм, стремление уйти от насущных вопросов общественной жизни, отойти от широкой дороги общественной жизни и деятельности в узенький мирок личных переживаний. Как можно отдать в ее руки воспитание нашей молодежи?!» [175, с. 13].

Приведенная цитата выпячивает, помимо противопостав­ления «оптимизма/пессимизма», дихотомию «обществен­ное/личное», где позитивно окрашенным может быть только «общественное». Все эти характеристики достаточно проз­рачны. Так по поводу пессимизма А Жданов спрашивает:

406

Г.Г. Почепцов. Семиотика

«А что было бы, если бы мы воспитывали молодежь в ду­хе уныния и неверия в наше дело? А было бы то, что мы не победили бы в Великой Отечественной войне. Именно по­тому, что советское государство и наша партия с помощью советской литературы воспитали нашу молодежь в духе бод­рости, уверенности в своих силах, именно поэтому мы пре­одолели величайшие трудности в строительстве социализма и добились победы над немцами и японцами» [63, с .14].

Системность этого мира задана как четкими противо­поставлениями, так и обязательной окрашенностью единиц в качестве положительных или отрицательных. Такая четкая картина мира позволяла многократно выйти на любую его точку. Например: учитель — это интеллигенция, т.е. нечто подозрительное, но зато у него может оказаться рабоче-крестьянское происхождение, что помогает нейтрализовать первый признак. Или у него ученики — рабочие, которые могут его перевоспитать. Таким образом присутствует уже несколько уровней генерализации, и мы можем «бродить» по подобной схеме бесконечно. Кстати, системность совет­ской идеологии отмечают и западные исследователи. По­добная четкая картина мира имеет массу преимуществ, пре­допределяя в ряде случаев принятие решений, что в то же время являлось и негативной чертой.

При этом и сторона «врага» столь же системна. Приве­дем в качестве подтверждения цитату из «Краткого курса». Речь идет о тех, кого наши успехи не приводят в состояние счастья:

«Эти господа расценивали достижения рабочих и колхоз­ников не с точки зрения интересов народа, который при­ветствовал каждое такое достижение, а с точки зрения ин­тересов своей жалкой, оторванной от жизни и насквозь прогнившей фракционной группы. <...> А чтобы уберечь при этом свою жалкую группу от разоблачения и разгрома, они накинули на себя маску преданных партии людей, ста­ли все больше и больше лебезить перед партией, славосло­вить партию, пресмыкаться перед нею, продолжая на деле свою скрытую от глаз подрывную деятельность против ра­бочих и крестьян» [73, с. 310].

Здесь поведение врагов объясняется как их прошлым, так и их настоящим. В результате построена очень сложная

Семиотика советской цивилизации

407

схема, где «чужие», ведущие свое происхождение из дорево­люционной эпохи, вредят успехам современным, но делают это, войдя в партию. Таким образом, враг может замаски­роваться и в святая святых. С этой точки зрения враг даже более универсален, чем герой.

Можно представить себе два параллельных механизма; генератор подвигов (героев) и генератор врагов, которые в со­циалистической модели мира функционировали наиболее эффективно. Мы уже говорили, что герой невозможен без врага. Мифология врага — это введение в массовое созна­ние определенных дестабилизирующих элементов. Во-пер­вых, дестабилизация внешняя автоматически вызывает дес­табилизацию внутри, т.е. вражеские действия извне изменяют атмосферу внутри. Во-вторых, дестабилизирую­щая координата очень серьезно модифицирует законы со­циального поведения в сторону более сильного управления. Можно привести ряд таких последствий:

а) во время кризисов происходит объединение вокруг лидера, следовательно, значимость фигуры лидера явно воз­ растает,

б) происходит более жесткое выполнение правил пове­ дения,

г) более поощряется становится наказание «еретиков» различного уровня.

В целом можно сказать, что введенный в социум опре­деленный объем «страшной» информации (пускай даже придуманного характера), серьезным образом тормозит все варианты анти-действий. Иван Грозный, бросая царство и уезжая в свою слободу, тем самым дестабилизировал обста­новку. В результате у каждого терялась автоматизация дейс­твий. Сталин также моделировал свои подобные символи­ческие уходы.

Таким образом, символическое пространство советского мира соткано из двух видов единиц: объединений концептов и противопоставлений концептов. Бинарное противопостав­ление единиц — это стандартное представление, принятое в семиотике. Мы дополняем его также понятием объедине­ния, в котором задается иерархия сближенных концептов.

408

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Объединения

Обратите внимание, что все встретившиеся нам объеди­нения имеют трехчленную структуру: рабочие—крестьяне— интеллигенция, партия—правительство—народ, Маркс—Эн­гельс—Ленин, партия—комсомол—пионерия. В этих наборах у трех различающихся единиц имеется одно общее качество, которое распространено неравномерно: у первой единицы его больше, у последней меньше. Удобно изобразить этри тройки в виде треугольника:

рабочие \ / крестьяне

интеллигенция партия V 7 правительство

народ Маркс \ / Энгельс

Ленин партия \ / комсомол

пионерия

При этом череда генсеков также может быть представле­на в этом же виде, где третий член суммирует всех последу­ющих генсеков, поскольку в них присутствует тенденция минимизациии качеств первых двух.

Семиотика советской цивилизации 409

Ленин \7 Сталин

иные генсеки Противопоставления

Выпишем ряд противопоставлений, о которых шла речь выше. А затем попытаемся их проинтерпретировать:

1 »♦« -w w» мы	"они"
советское	буржуазное
герой	враг
оптимизм	пессимизм
| общественное	личное
физическое	интеллектуальное
военный	гражданский
| технический	природный |
[лидер	народ
|город	деревня |
[партия	народ
Ленин	другие генсеки J

Под мы/они, советское/буржуазное подходит реализация массы мифологем советского времени. Сюда же подпадает противопоставление: советской/царской России. Например: мы не рабы, рабы не мы. Или: привычный отсчет ситуации от данных 1913 г. Царское время выступает как нечто бес­просветное, советское — иное. При этом противопоставле­ние «мы»/»они» задает большой массив речевого поведения. Приведем пример из поездки Хрущева в Америку, вызвав­ший максимальный интенсив коммуникации именно в этой области:

«Первые два дня в Америке прошли в идеологических де­батах. С каким-то болезненным сладострастием Никита Сер­геевич рвался разъяснять американским бизнесменам, кон­грессменам и политикам примитизированные до уровня средней школы азы марксизма-ленинизма. Для него, очевид­но, это было своего рода самоутверждением, переходящим

410

Г.Г. Почепцов. Семиотика

порой в обыкновенное ребячество: за мной, мол, весь ход ис­тории и деваться вам все равно некуда. Из выступления в выступление на разные лады он назойливо разыгрывал один и тот же спектакль: вы капиталисты, а мы коммунисты — да­вайте дружить и мирно соревноваться, а потом мы вас все равно закопаем» [56, с. 55].

Под физическим/интеллектуальным мы понимаем то, что затем реализуется в противопоставлении рабочий-кол­хозник/интеллигенция. Советский герой всегда принципи­ально физически превосходит, возможно, даже более интел­лектуального (и от этого более «гнилого» по своей сути) противника — например, белогвардейского генерала побеж­дает красный командир, не кончавший академий.

Противопоставление военный/гражданский задает осо­бый статус военных в сталинской модели мира. Вспомним, как в фильме «Трактористы» аргументом за работу на трак­торе было то, что так можно стать танкистом. В этой систе­матике особой любовью пользовались не просто военные, а летчики и танкисты. Весь киномир в основном строился вокруг них.

Противопоставление партия/народ было всегда выраже­но достаточно четко, что можно подцвердить многочислен­ными примерами. Приведем один из них — последнее предложение из «Истории западноевропейской филосо­фии» Г. Александрова, одной из знаковых книг данной эпо­хи: «Советские люди обязаны непрестанно изучать великий исторический опыт нашей партии, ее теорию о законах раз­вития общества, уметь руководствоваться этим учением в своей деятельности» [6, с. 481]. Значимым туг является за­даваемая обязательность поведения, что четко выражает тип противопоставления.

Противопоставление техническое/природное с приорите­том, отданном природному, отражает основное противопос­тавление советского государства, выраженное в структуре «государственное/личное». Если западная модель устройства отдает приоритет «личному», а «государственное» рассмат­ривает как помощь «личному» в его саморазвитии, то совет­ская модель, наоборот, отдает приоритет «государственно­му». Отсюда любовь к «техническому» как реализации

Семиотика советской цивилизации

411

«государственного», а не «природного», которое в этом пла­не более приближено к «личному». Отсюда проистекают и другие особенности типа моделирования героя как овдаю-щего свою биологическую жизнь ради жизни государства. Можно представить себе следующую градацию приоритетов в западной и советской модели:

[приоритетность	советская модель	западная модель
+	государственное	личное
1 """	личное	государственное |

В результате в западной и советской моделях все равно происходит рост и укрепление государства, но с разными целями. В рамках западной модели личное обеспечивается за счет государства. Отсюда же и разный болевой порог, свойственным этим двум цивилизационным вариантам. Ес­ли, например, для США гибель нескольких десятков чело­век перерастает в масштабы национальной трагедии, то для истории советского государства гибель миллионов не при­водит к существенным последствиям. Отсюда советская ак­сиома: государство всегда право (органы не ошибаются), а уровень ошибки смещен на личностный уровень.

Способы порождения истины в данных цивилизацион-ных вариантах также закреплены за разными уровнями: го­сударственный — для советской модели, личностный — для западной. 75% населения США вовлечены в разного рода добровольные объединения, что также демонстрирует по­рождение своей собственной модели мира в рамках подоб­ного объединения.

Вероятно, возможно построение иной модели данной цивилизации с акцентом на иных признаках. И. Кондаков пишет:

«Тоталитарная культура в своей приверженности к мифо­логическим архетипам консервативна и архаична; ее люби­мые образы — атлет, борец, вооруженный воин, готовые к преодолению трудностей, выполнению почетного задания или подвига; дородная мать героиня, воплощающая плодо­родие земли и продолжение рода; умиротворенный и вели­чественный вождь, снисходящий до общения с простым на-

412

Г.Г. Почепцов. Семиотика

родом или взирающий на него с высоты; ликующие и воо­душевленные массы, объединенные в торжественном шес­твии, военном или спортивном параде, в боевом строю или трудовом порыве; семейная идиллия как символ всеобщего счастья и пр.» [87, с. 261].

Здесь конкретные образы уже более интересны, посколь­ку задают реализацию конкретных идеологем советского общества.

Выше мы рассмотрели два типа противопоставлений: одни вдут по водоразделу «свой»/»чужой», другие отражают наличие качества в рамках категории «свой». При этом иде­ология пыталась примирить, свести воедино некоторые ти­пы противопоставлений. Например, смычка города и дерев­ни. Или такой пример, как народная армия. Все эти типы противопоставлений активно вводились песенными мифо­логемами типа «непобедимая и легендарная». Подобный тип внедрения в массовое сознание характерен тем, что поз­воляет вводить целые блоки мифологемы, даже без их по­нимания. По этой причине не может быть и отторжения подобных песенных тем.

Характерным для советской семиотической схемы было наличие определенных семиотических двойников, где одна единица служила прототипом для остальных. Например: Ленин продолжался в любом из генсеков. С одной стороны, Ленин был недосягаем для всех остальных, но в каждом последующем генсеке воплощалась его частица. Аналогич­но, Стаханов порождал стахановцев, Гастелло — продолжа­телей его подвига. Эта схема пронизывает всю советскую действительность, задавая ее в сильной степени «цитатный характер». Это реализовалось как в бесконечном числе юби­леев, так и в бесконечном числе цитат классиков марксиз­ма-ленинизма, которыми должны были насыщаться тексты.

Подобная системная картина мира не требует времени на раздумывание, куда поместить какой-то объект, сетка уже выработана. В подобной системе необходимо лишь ре­шать, что это за объект, оценка же его автоматически пред­решена.

Подобные коды имеет любое государство. Особенность тоталитарных кодов состоит в том, что они не допускают

Семиотика советской цивилизации 413

разночтений, и множество перекодировок все равно должно завершаться единым результатом. Все разнообразные сооб­щения ведут к одному прочтению: мощь и сила советского государства стали еще больше. Тоталитарные коды харак­терны еще и тем, что любые виды коммуникативных цепо­чек носят идеологический характер. И семья, и еда, и при­ческа, — все это все равно оказывается в конце концов идеологически окрашенным.

Семиотические коды социализма несомненно доказыва­ют свою жизненность тем, что до трети населения в странах СНГ и сегодня придерживаются данной идеологии даже при полной смене контекста. Исчезновение поддерживаю­щей их пропагандистской машины никоим образом не по­колебало глубин массового сознания.

СЕМИОТИЧЕСКИЕ ДВОЙНИКИ В ИСТОРИИ

Б. Успенский анализировал на примере Петра I пробле­му столкновения семиотических кодов, когда Петр вводит то, что обществом читается как вариант антиповедения. Он писал:

«Одни и те же объективные факты, составляющие реаль­ный событийный текст, могут по-разному интерпретиро­ваться на разных языках — на языке соответствующего со­циума и на каком-либо другом языке, относящемся к иному пространству или времени (это может быть обусловлено, например, различным членением событий, т.е. неодинако­вой сегментацией текста, а также различием в установлении причинно-следственных отношений между соответствую­щими сегментами). В частности, то, что значимо с точки зрения данной эпохи и данного культурного ареала, может не иметь значения в системе представлений иного культур­но-исторического ареала, — и наоборот» [180, с. 71—72].

В другой своей работе он трактует событийный ряд уже чисто по лингвистически, что, собственно говоря, и было свойственно тартуско-московской школе: «Событиям при­писывается значение: текст событий читается социумом» [180, с. 12].

414

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Мы будем говорить о семиотических двойниках как о параллельных знаковых фигурах в других исторических пе­риодах. При этом мы ни в коем случае не говорим о какой-либо причинно-следственной связи между подобными дву­мя фигурами, как это было у нас раньше, когда прослеживалась связь «Ленин — любой последующий ген­сек», а лишь об определенном поведенческом повторе, как виртуальной связи между ними.

Блоки истории имеют тенденцию к повторению. Ср., например, циклическое повторение движения к Западу, ко­торое мы видим и сегодня. В прошлом все то, что делал, например, Петр I, пытался провести до него его отец Алек­сей Михайлович. Эта определенная «блоковость» естествен­ным образом выталкивает действующие лица на определен­ные знаковые поступки, которые и составят основу для нашего сближения данных фигур. Основным тут становит­ся одинаковость восприятия данного поведения социумом своего времени.

Область, которая создает для нас благоприятную струк­туру, позволяющую увидеть эти параллели, может быть соз­дана следующими наборами факторов:

а) соответствие тем или иным типам дискурсов и типам переходов между ними,

б) явная/неявная отсылка на знаковые фигуры прошлого,

в) порождение знаковых фигур в современной ситуации. Реально мы имеем два типа отсылок:

_t

отсылка в прошлое между двумя близкими типами дискурса отсылка в будущее

\

Если сказать в самом сжатом виде, то нас будут интере­совать эквивалентные типы коммуникаторов и дискурсов в разные исторические периоды.

Есть также чисто объективные причины, которые могут задавать повторяемость моделей поведения в истории:

Семиотика советской цивилизации 415

а) наличие абсолютной власти (как у царей, так и у ген­ секов),

б) общая ментальность управляемого/управляющих как между собой, так и между разными историческими перио­ дами,

в) близкие объективные характеристики ситуации, при­ водящие в результате к единому типу решений, порождаю­ щему один тип поведения,

г) одинаковый тип противодействия может вызывать одинаковую ответную реакцию.

Все вышесказанное позволяет говорить, что в разные ис­торические периоды можно прослеживать одинаковые линии поведения разных лиц, обусловленные чисто объективными причинами. Эта одинаковость усиливается одинаковой реак­цией на них социума, расположенного в разных точках прос­транства и времени, но объединенного общей ментальнос-тью. Русское общество живет по единым законам, одинаково реагируя на однотипные сообщения.

На действительность также накладывается сетка симво­лических соответствий, восприятия одного объекта с помо­щью другого, создавая глубинное восприятие времени и пространства, ще явления одного плана обосновываются явлениями другого плана, с которыми они связаны только в воображаемой картине мира. Ю. Лотман и Б. Успенский, например, отмечают по поводу эквивалентностей Москва—-Петербург—Рим:

«Петербург, воспринимаемый не только как новый Рим, но и как новая Москва (новый царствующий град, как его было поведено официально именовать), в практической жизни в качестве торговых ворот в Европу воспринимался как новый Архангельск. Однако это влекло за собой и символические толкования: покровителем Архангельска был Михаил Архан­гел — один из патронов Московской Руси» [155, с. 131].

Отсутствие/наличие некоторых символических элемен­тов также имеет более глубинную интерпретацию. А. Гуре-вич объяснял отсутствие портрета в Средние века явлением атемпоральности, когда человек скорее ощущал себя нахо­дящимся в вечности, а не в конкретном изменяемом време­ни [58, с. 144]; см. также [60]. Хотя тут возможно и несколь-

416

Г. Г. Почепцов. Семиотика

ко иное объяснение, идущее не по противопоставлению «временной/вневременной факторы», а по противопостав­лению «общее/детальное».

Для Средних веков характерна модель мира, которую интересовали не детали, а самые общие параметры. Совре­менный мир, наоборот, переполнен деталями. Именно они служат приметой достоверности. Детектив, как профессия, характеризуется вниманием именно к деталям. Более того, сегодняшний мир принимает право на отклонение, право других жить по иным, чем мы законам. Для прошлого бы­ла характерна большая степень унификации, еще большая степень давления на другого. Тогда религиозные и другие барьеры разделяли миры (например, с помощью запретов на браки между представителями разных «миров»).

Советский Союз обладал изменяемым временем, хотя и особая деконкретизация присутствовала из-за большего внимания к общественному, чем личному. Все это время мы жили в относительно замкнутом обществе, что также предопределяло сходные типы поведения и реагирования, сближающие разные точки пространства-времени. Знако­вые фигуры прошлого постоянно появяются в современной жизни, особенно это касается кризисных периодов, когда возникает проблема легитимности нового пути.

Вожди действительно олицетворяют собой то или иное состояние общества. Если при демократии лидер избирает­ся тогда, когда он совпадает с определенными параметрами самого общества, то в случае советской действительности процесс мог идти в обратном порядке — сам лидер перес­траивал под себя общество.

Советские лидеры редко пересекались со своим собствен­ным народом, больше имея дело с отобранной публикой. Поэтому выходы Горбачева в народ воспринимались как со­вершенно новый тип общения, позволительный исключи­тельно для нового типа лидера. Ельцин лишь повторил этот семиотический ход.

Типология советских лидеров — это типология разных видов коммуникаторов: от молчащих (Сталин) до бесконеч­но говорящих (Горбачев). Так что в основе всего все равно остается Слово... Советская цивилизация отличалась ярко

Семиотика советской цивилизации

417

выраженным вербальным характером, поэтому была зави­симой от оттенков слова и, с несомненностью, являлась се­миотической.

Вероятно, есть два пути работы с населением: или разви­тие массовой культуры, или развитие пропаганды. И то, и другое отвлекает население от нежелательных мыслей. Быв­ший Советский Союз избрал пропаганду, правда, ему все же удалось невидимыми нитями переплести ее с некоторы­ми характеристиками массовой культуры. В результате час­то образовывались произведения, принадлежащие к доста­точно высокой художественной культуре, но которые одновременно несли четкую идеологическую окраску. Пос­тсоветские произведения, утеряв этот идеологический стер­жень, сразу потеряли определенную системность. Получает­ся, что и советская идеология сама по себе тоже обладала определенной эстетичностью, что в какой-то степени облег­чало порождение нужного типа текстов. Наверное, любая завершенная идеология несет этот элемент эстетичности, поскольку она создается людьми, которые нуждаются в чет­ком отделении хаоса от порядка. Идеология как раз и явля­ется одним из тех фильтров, придуманных человечеством, которые порождают порядок из хаоса.

В рамках бывшего Советского Союза шли бесконечные информационные потоки, которые складывали бесконеч­ное число текстов из ограниченного набора идей и симво­лов. Создание нового типа текста в таких жестких условиях может рассматриваться как достаточно искусное владение этим инструментарием. Семиотические соображения пре­допределяли образ любого героя, поскольку он всегда был не столько живым человеком, сколько типом, сущность ко­торого была продиктована социальными соображениями. Текст шел не от Героя, а от виртуальной реальности, одним из примеров которой была идеология.

В результате всех этих семиотических процессов был построен достаточно системный символический мир, обла­дающий большим числом перекрестных связей, энным чис­лом степеней глубины, постоянно возобновляемый и реали­зуемый в действительности на конкретных примерах, что и позволяет говорить о существовании особой советской ци­вилизации.