Теория символического действия в публичной сфере советского и постсоветского времени

Пришел как-то Горбачев в баню. Мужики как его увидели — так все сразу тазиками стали прикрывать срамные места.

— Да вы что, товарищи? Мы же все — мужики!

— Так мы, Михаил Сергеевич, сомневаемся: разве Раиса Максимов­ на не с вами? (анекдот)

Символическое действие предполагает существование зрителя. Массовый зритель резко усиливает символизацию. То же происходит в случае особых событий — типа юбиле­ев. В этом случае даже при сохранении того же количества зрителей все равно происходит возрастание символичности. Официальный характер всегда привносит особый тип пове­дения, позы, жеста: ср. домашнюю фотографию и фотогра­фию на паспорт.

Символическое действие в рамках советского общества неравноценно: есть точки сильно выраженного символизма и точки слабо выраженного символизма. В сильный симво­лизм подпадает публичная сфера, в слабый — частная. Примером сильно выраженного символизма являются пограничные объекты: переходы между «нашим» и «чужим» миром, также переходы в рамках символических иерархий «нашего» мира (например, прием в пионеры, комсомольцы, члены партии). Это переходы между разными структурами или переходы в рамках одной структуры, но между ключе­выми позициями, которые естественно значимы и должны особым образом маркироваться. Для советского общества важно даже преодоление физического пространства, что приводит к особой роли в нем альпинистов, стратонавтов, летчиков, космонавтов.

Семиотика советской цивилизации

387

Символическое действие не терпит разрывов в прос­транстве и времени. По этой причине в советское время предпринимались гигантские усилия по идеологизации час­тной сферы. Это достигалось как идеологизации коммуни­кативных каналов, потребляемых дома (издание книг, прог­раммы ТВ), так и созданием минимассовых каналов (типа агитационных площадок во дворах домов). Интенсив об­щественной коммуникации в домашних условиях служил в качестве определенного предохранительного средства от за­рождения неправильных мыслей.

Дискурсы в определенном пространстве-времени счита­лись наиболее существенными (типа речь на съезде КПСС, речь с трибуны Мавзолея и т.д.). Такие дискурсы должны копироваться многочисленными каналами коммуникации, а также (что является характерным признаком их особого характера) обсуждаться в ином пространстве-времени — ти­па политзанятий, занятий по общественным наукам, пар­тсобраний.

Даже когда Л. Брежнев стал совмещать несколько пос­тов, все равно статус генсека был наивысшим. Независимо от отвратительных речевых данных последнего времени ста­тус первого говорящего безусловно отдается генсеку. Генсек был главным оратором, его речи должны были затем пов­торно изучаться и читаться. Текст остается неизменным, постоянно меняются условия его потребления аудиторией. Чем сакральнее текст, тем большее число таких контекстов в нем имеется. Причем все это в достаточной степени пуб­личные тексты, заранее заданные, по этой причине в них невозможна импровизация.

Символическое действие особо реализуется в парадах и демонстрациях. Здесь порождаются целые невербальные тексты, призванные отразить структуры пространства и вре­мени. Это было возможно, поскольку за невербальными текстами стояли вербальные. Пространство развертывалось, так как демонстрация строилась как отражение волеизъяв­ления трудящихся по географическому (колонны соответс­твовали районам города) или производственному принципу (шли «заводы», «вузы» и т.д.). Временной параметр отобра­жался изображением матросов Октября, военных времен

388

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Великой отечественной войны. Военные также выдержива­ли эти же принципы (производственный — рода войск, вре­менной — исторической окраской в редких случаях).

Государство очень положительно относится к военным парадам. Это странный феномен удовольствия от самими же организованного действия может быть объяснен лишь определенным государственным «нарциссизмом». Государс­тву необходимы определенная публичность положительных самооценок. Особенно наглядно это проявляется в юбилей­ных точках пространства-времени, когда снимается любой критический фильтр.

Важной функцией военного парада, вероятно, является демонстрация подчиненности первому лицу. Это сущес­твенный аспект, поскольку при этом происходит «разрыв» ведомственной принадлежности. Министр обороны пуб­лично демонстрирует свое подчиненное положение, как и все вооруженные силы. Замкнутая военная среда «отталки­вает» всеми возможными видами штатское руководство. Поэтому парад призван продемонстрировать обратное. Хо­тя это и чисто символическое действие, но в публичной сфере нет разницы между символическим и реальным дейс­твием. Любое реальное действие преисполнено символизма (типа прием посла), а любое символическое действие реа­лизуется в материально существующих формах.

Любое государство с обязательной последовательностью наращивает формальный символизм — герб, флаг, знаки от­личия, ордена и медали. СССР сначала отказался от военной символики царского времени, затем постепенно снова к ней вернулся. Знаки отличия и воинские звания стали теми же. «Золотопогонники» перестало быть негативным словом.

Любое символическое действие является таковым, когда носит системный характер. Особенно это сильно проявля­ется в случае ритуала, где реальное значение уже стерто, а существует только системное (= выполнение ритуала ради самого ритуала). При этом внешняя картинка советских ри­туалов была достаточно однообразной: многообразие юби­лейных дат реализовывалось в ограниченном объеме собы­тий. Можно перечислить такие типы, как съезд, конференция, торжественное собрание, парад, демонстра-

Семиотика советской цивилизации

389

идя, народные гуляния. Воздействие усиливалось за счет многократности повторения.

Особенностью советских символических действий явля­ется последовательная нейтрализация индивидуального. Это ритуал бронзовых памятников, а не живых людей. Его принципиально неживой слой иллюстрируется отсутствием в официальном срезе жен и детей. Неприятие Раисы Горба­чевой лежит в нарушении этой стороны символизма, а не только в определенном раздражении женской части населе­ния. Это не какой-то злой умысел: определенная форма требует определенного содержания. Введение в нее нес­войственного содержания вызывает отторжение формы. Примером служит не только Раиса Горбачева, но и поцелуи членов политбюро при расставании. Действие, обладающее личностными характеристиками, не подходит для передачи в публичную сферу. Оно начинает нести непрогнозируемые ассоциации. Публичная сфера — это управляемая сфера, она не допускает случайного развития событий.

Ритуализированное действие отличается по ряду пара­метров от обычного повтора действия в обыденной сфере. Это не просто публичная сфера, что выражается в большей обязательности нормы и соответственно в большей наказу­емости за ее нарушение. Участник советского ритуала обыч­но описывал его словами «так надо», «так было всегда», «ничего изменить нельзя». То есть очень важной составля­ющей является ощущаемая долговременная связь. Ритуал частной сферы, например, обед, не имеет этого компонен­та. Поэтому он может иметь большую вариабельность. Ри­туал публичной сферы (демонстрация, партсобрание) нес разные значения для разных участников. Ритуал «обед» так­же может нести разные значения, к примеру, для жены и мужа, матери и сына: одна сторона готовит, другая — съе­дает. Но эти роли не столь жестко закреплены, они могут меняться. Роли в публичной сфере не меняются. Они очень профессионализируются. Как пишет, к примеру, Питер Бергер, для выполнения своих ролей:

«Врачам, священникам и офицерам приходится приобре­тать особые манеры, речевые и моторные навыки: военную выправку, елейный голос, доброе лицо у постели больного» [26, с. 91].

390

Г. Г. Почепцов. Семиотика

По его идее сама роль начинает детерминировать свою реализацию:

«Мы чувствуем себя более пылкими, когда целуем; более смиренными, когда стоим на коленях; более свирепыми, когда потрясаем кулаками, т.е., скажем, поцелуй не только выражает пыл, но и "производит" его» [26, с. 91].

Роль начинает усиливать, гипертрофировать определен­ную установку, доводя ее до предельно возможного состоя­ния.

Определенные внешние характеристики ее выступают как пусковые механизмы требуемых обществом эмоций. На индивидуальном уровне этот пусковой механизм уже пред­ставим достаточно хорошо (см., к примеру [135]). Однотип­но выполнение ролей подчинения должно воспитывать даже бессознательно соответствующие стереотипы внутри учас­тника символического действия. При этом роли разного уровня давали разные стереотипы. Партсобрание, посколь­ку оно направлялось не руководителем предприятия, а сек­ретарем парторганизации, вероятно, призвано было умень­шить самооценку руководителя. Ему демонстрировалась теоретическая возможность контроля снизу. И так каждый уровень иерархии реально включал отсылку на определен­ную коллективность, связывая действия первого лица. Ча­ще всего это была чисто теоретическая возможность, но она все равно присутствовала, и отрабатывалась, к примеру, партсобранием.

Символическое действие демонстрирует единство об­щества, подчиненность его общим целям. Чем большее чис­ло людей оказывается вовлеченным в него, тем крепче ощу­щает себя государство. Это становится понятным, если взглянуть на процесс ритуала как определенную жертву ин­дивидуального в пользу общественного.

Семиотика советской цивилизации

391