Сакральное

_/N

События боги люди

_Л\

Пионер Комсомолец Коммунист

«Пионер» является идеалом, который на более низком уровне должен подтверждаться в миллионах конкретных примеров.

Достаточно часто встречается позиционирование от не­гативного. Например, «двоечник не может быть пионером». Это говорит о достаточно четко сформированном образе. Причем каждый носитель этой модели мира имеет и ясные визуальные представления о таком типаже.

Любой факт или любая ситуация в принципе сводимы к модельным ситуациям. Например, факт «дети поздравляют членов Политбюро» активизирует аксиомы «Сталин любит детей», «Партия заботится о детях», «Дети — наше будущее» и проч. То есть ни одно высказывание не существует в от­рыве от мифологического ядра. Эта определенная «моноло­гичность» является не просто характеристикой тоталитарно­го государства, это характеристика каждой отдельной цивилизации вообще, поскольку в рамках нее прослежива­ется большой объем внутренней взаимозависимости. По этой причине возникает парадоксальная ситуация, в рамках которой текст не столько описывает действительность, как действительность является результатом реализации сакраль­ного текста. Действительность колеблется между двумя ви­дами текстов:

САКРАЛЬНЫЙ ТЕКСТ

_♦

Событие Описьюающий текст

Семиотика советской цивилизации

249

В результате действительность становится текстовой, в ней начинают проявляться те характеристики, которые от­вечают дискретному представлению, свойственному семио­тической модели, заданной сакральным текстом.

Человек, читающий газету, движется в обратном поряд­ке: от газетного текста к событию и далее к сакральному тексту. Но поскольку событие здесь вторично, а не первич­но, то его роль нивелируется.

Стандартный путь прочтения

Текст —► Событие

Тоталитарный путь прочтения

Текст —► Событие —► Сакральный текст

А поскольку сакральный текст, ради которого созданы и событие и текст, заранее известен потребителю информа­ции, то возникает сильный эффект повтора, ведущий к ри­туальности информационного пространства. Тексты при этом также становятся иллюстрацией текста более важного порядка. Все это говорит о существенной системности, как раз и позволяющей говорить о советской цивилизации.

Сложность ее конструирования состояла в определенной двойственности предлагаемых схем. Рабочий класс был са­мым главным, но он не имел доступа к управлению. В слу­чае любого монарха подобной двойственности не было: вся иерархическая схема общества была выстроена в едином ключе. Конечно, советская аксиоматика уходила от подоб­ной двойственности посредством логического объяснения, что нарушало стройность сакральной системы. Для компен­сации этого нарушения вводилась аксиома «Партия — аван­гард рабочего класса», в результате чего центр иерархии смещался в новую сферу. Та же операция проводилась для выделения в рамках партии ЦК. Затем — генсека. То есть вводится определенная мифологическая динамика. Однако, в результате применения подобных «операторов» рабочий (центральный) класс сместился на периферию управления.

250

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Собственно говоря, этой моделью «переноса» постоянно пользовался Горбачев, дистанцируясь от негативных ситуа­ций последних лет СССР. Вильнюс, Баку, Форос, — во всех этих ситуациях Горбачев заранее создавал себе алиби. В эти моменты возникал временный вакуум власти, все действия совершались как бы с санкции тех уровней, которые не могли принимать подобных решений. Это опять-таки свя­зано со столкновением двух моделей: тоталитарной и де­мократической. «Рабочий класс» в советской схеме действи­тельности по этой же причине мигрировал от вершины власти к ее низам . Происходило наложение двух схем. В рамках одной схемы у него было одно место, в рамках дру­гой — другое.

Любая критическая ситуация включает в действие не только основные силы, но и факультативные. В период Ве­ликой Отечественной войны было подключено правосла­вие, которое до этого отрицалось, поскольку было несис­темным компонентом. В тоталитарной схеме не может существовать ни одною автономного элемента из-за отме­ченной выше взаимозависимости всех ее членов. И это по­нятно, автономный элемент уже не поддерживает имеющу­юся в этой схеме иерархию, которая, по сути, является центральным моментом любой модели. Именно иерархия задает суть модели.

Следует также помнить и о том, что советская модель вполне могла быть создана как определенная трансформация модели, имевшейся до этого, с ее ключевыми понятиями пра­вославия, монархии и народности. В советской модели пра­вославие и монархия слились в единый концепт — «партия». Отсюда следует обоснование — «народ и партия едины».

Семиотическая модель действительности «клеит» свои ярлычки ко всем окружающим ее объектам. В результате этого на подлинную реальность накладывается реальность семиотическая. Даже такой вариант, как разрушение само­летами, захваченными террористами, башен торгового цен­тра в Нью-Йорке, несло четкую семиотическую отсылку на кинодействительность: и те, кто планировал эту операцию, и те, кто ее смотрел на экране, находились под воздействи­ем кинообразов.

Семиотика советской цивилизации

251

Советская цивилизационная схема была весьма замкну­той, поскольку формировалась в условиях монолога. Это позволяло усиливать имеющиеся характеристики объектов, доводя их до логического совершенства, что подпитывало семиотический характер всех имеющихся объектов.

БЕЗМОЛВИЕ СОВЕТСКИХ ВОЖДЕЙ

Классная руководительница спра­шивает мальчика, почему он пришел в школу в мятых штанишках.

— Вчера вечером мы включили телевизор и услышали: дело Ленина живет! Тогда мы выключили телеви­зор и включили радио. Снова услыша­ли: дело Ленина живет! После этого мы уже боялись включать утюг... (анекдот)

«Мы наш, мы новый миф построим...», — так переина­чил один из специалистов по паблик рилейшнз известные всем строки, показывая значимость мифа для своей специ­альности. Сейчас мы попытаемся представить себе, как выглядит миф о вожде, о советском вожде.

Вспомним вид последнего советского вождя. С одной стороны, его вели под руки, что превращало телевидение в самый ужасный канал коммуникации, который разрушал все потуги пропагандистской машины. Вождей можно бы­ло любить только заочно, не приглядываясь, чтобы вождь с портрета не вступал в противоречие с вождем наяву. Пос­кольку виртуальное, символическое в советской, как и в любой другой социальной системе важнее реального, то вождю и не следовало быть каким-то особым. Он уже был таким в символической модели мира, которая иерархичес­ки выше реальной.

С другой стороны, вождь принципиально молчал, а если говорил, то только строго по бумажке. Без бумажки вождь

252

Г.Г. Почепцов. Семиотика

(особенно в анекдотах) не был в состоянии сказать ни сло­ва. Поэтому рассказ о вождях следует начинать с их безмол­вия. «Молчание ягнят» оправдано тем, что они ягнята. Без­молвие вождей — это парадокс существования советской системы. Грядущая информационная цивилизация ими на­чисто отвергалась.

Трибун, который не умеет говорить, отражает важную роль именно символической системы. В рамках советской цивилизации, если возможно такое обозначение, символи­ческое функционировало как реальное, по этой причине те или иные действительные отклонения реального от симво­лического (например, оспины на лице Сталина, которых не было на портретах) рассматривались как неправильные ре­ализации. Если в обычной системе реальное являлось реа­лизаций символического, то в рамках советской системы символическое одновременно являлось реализацией друго­го символического и так до бесконечности. А реальность как таковая отходила на второй план.

а) Символическое

t

Реальное

б) Символическое 1

t

Символическое 2

Значимость того или иного уровня можно проверить, оценивая количество возникающих на нем ошибок. Тот уровень является более важным, на котором нет ошибки, который признается более нормированным.

Пример 1: в фильме «Кубанские казаки» задавался под­линный мир, жизнь вокруг признавалась исключением.

Пример 2: ошибочным могло быть поведение секретаря обкома, но не секретаря ЦК.

По этой причине неговорящий вождь все равно оставал­ся продолжателем дела ораторов времен революции, пос­кольку та символическая система была иерархически более важной, чем современные значения тех же объектов.

Семиотика советской цивилизации

253

Вождь вчера —► (оратор)

_{♦ у}

Вождь сегодня

В. Кривулин вспоминает внешний вид текста, подготов­ленного для одного из членов Политбюро:

«Я, например, помню, как выглядел текст одного из док­ладов шефа ленинградских коммунистов в годы стагнации Г.В. Романова. Это были небольшие, чуть больше карман­ного формата страницы на великолепной, специальной бу­маге (она называлась "цековской", ее проектировали и де­лали на "Госзнаке" — там же, где деньги и другие ценные бумаги); текст набран типографски, жирным и чудовищно-крупным шрифтом, над каждым словом проставлены уда­рения (как в букваре), а между словами и строками — раз­ноцветные стрелки, указывающие, видимо, на понижение или повышение интонации, ключевые слова тоже выделе­ны цветом и размером. Необученному человеку «прочесть» вслух такую партитуру невозможно — ее можно было толь­ко исполнять, причем исполнять, лишь автоматически сле­дуя ее знакам и не понимая смысла произносимого. Исполнитель-солист попадал, таким образом, в рабскую зависимость от референтов и помощников, составлявших текст речей» [93, с. 43].

Отсюда следует парадоксальный вывод: говорящий на са­мом деле не умел говорить. Возможно, это связано с тем, что вождь воспринимается по модели первого впечатления. Психологи отмечают, что внешность дает 55 процентов ин­формации, голос —• 38, а содержание — только 7 [259]. Для вождя содержание как бы не играет никакой роли: мы зара­нее знаем, что он скажет. Вождь является цитатой предыду­щего вождя, в этом плане он абсолютно несамостоятелен: от­сюда бесконечное цитирование в речах. Все советские вожди задавались как цитата Ленина. Удивительно, что они не хо­тели повторять его внешность. Правда, во времена Сталина все повторяли простоту одежды вождя № 1. Вождь № 7856 всегда знал, что более безопасный вариант поведения состо-

254

Г.Г. Почепцов. Семиотика

ит в повторении как внешних, так и информационных (в смысле цитирования) параметров более главного вождя.

«Под знаменем коммунизма» — так визуализировался правильный путь в отличие другого, имевшего нулевой знак, поскольку другой путь был несуществующим. «Мы пойдем другим путем» — имело смысл, ведь этот путь еще не был реализован. К. Исупов отмечает: «Традиционная риторика Пути эксплуатируется в жаргонных новоязах публицистики (от "Нового пути" символистов и бердяевского "Пути" до советских газет, вроде "Пути Ильича")» [74, с. 146].

Наш путь всегда был правильным («Верной дорогой иде­те, товарищи»), поэтому он не требовал аргументации. Ри­торика как таковая — это признак досоветского общества. Наши вожди не нуждались в говорении, мы только симво­лизировали их говорящими. В. Бонч-Бруевич в рассказе о елке и Ильиче, завершает его чисто коммуникативной под­сказкой на говорящего вождя: «Праздник получился чудес­ный, и после него дети писали Владимиру Ильичу письма. А он, хотя был очень занят, всегда отвечал им немедленно» [35, с. 15]. Утрированная неправда в «немедленном» ответе детям нужна была, чтобы скрыть парадокс молчащего вождя.

Визуальный облик руководителя был постоянным эле­ментом как официоза (портрет на стене в кабинете), так и праздника (нахождение на мавзолее). Подлинные вожди были олицетворены в виде памятников, стоявших на всех основных улицах и площадях. Но памятники молчат. Руко­водитель мог ехать в одной из трех машин (чтобы врага не подготовили покушение на него), но все знали, что проехал Он. Наш руководитель принципиально не хотел включать­ся в неорганизованный коммуникативный контекст, пер­вым стал его моделировать только Горбачев. Именно моде­лировать, потому что я вспоминаю прибытие Горбачева в Киев и шоковое восприятие теленовостей программы «Вре­мя», когда там показали беседу жителей с Горбачевым, склеенную из ситуаций, происходящих в совершенно раз­ных местах города. С тех пор население Киева,приписало ему недобрый язык, ибо после его слов о том, что киевля­не живут как на курорте, разразился Чернобыль.

Семиотика советской цивилизации

255

Вождь не может ошибаться. Вождь может ошибаться только в устах следующего за ним вождя, который стано­вится интерпретатором его ошибок. Вождь в синхронии в диахроническом измерении перестает быть вождем. Будучи при власти, вождь совершенно прав, его речи сразу же воп­лощаются в многотомники, как это происходило с речами Л. Брежнева. Но теряя власть, вождь сразу терял свою пра­воту. Он становился примером отклонения огт образа иде­ального вождя.

Советская система нашла совершенно парадоксальную стратегию: сегодняшний день оказывался неправильным, поскольку в прошлом нами правил неправильный вождь. Хотя в каждый отдельный момен времени все всегда приз­навалось единственно правильным. Правильное сегодня, становилось неправильным завтра. Именно это требовало постоянного уничтожения книг, изменения энциклопедий, что нашло утрированное отображение у Дяс Оруэлла. Мас­совое же сознание, будучи инерционной системой, воспри­нимало уничтожение «вчерашних» богов достаточно болез­ненно.

Гитлер говорил, что народ хочет вцдеть своих руково­дителей, Ему больше ничего не нужно, просто лицезреть своего фюрера. В. Бережков вспоминал, что в этом случае Гитлер не нуждался в телохранителях, так как толпа разор­вала бы на части любого покушавшегося. С другой сторо­ны советский человек воспринимал Гитлера в совершенно ином свете.

Уход вождя из жизни нарушает всю систему «летосчисле­ния». Вспомним скорбь в стране в связи со смертью как Ле­нина, так и Сталина, что дополнительно выразилось в воз­ведении Мавзолея (с большой буквы!) и помещении туда двух вождей. Ночной вынос тела Сталина уже не может рас­сматриваться как равноценная по сакральности операция, ночь — это время воровское, время принципиально неза­конных действий. Хрущев в этом плане действовал «яко тать». Р. Ходж и Г. Кресс замечают «Ночь — это особое вре­мя, когда правила дня меняются на обратные» [242, р. 73]. Тем более, что оппоненты даже не смогли вынести тело Ста­лина за пределы сакрального места — Красной площади.

256 Г.Г. Почепцов. Семиотика

Период между смертью старого вождя и появлением но­вого не может быть долгим. Вождь — часть знаковой систе­мы, поэтому он все равно должен найти свою реализацию. У вождя не может быть ошибок, кроме тех, которые он сам решается признать. Все его действия заранее признаются нормой, идеалом. В СССР вождь усиливал свои позиции тем, что олицетворял коллективный разум — ЦК партии. Таким образом, одна символическая реальность автомати­чески перекодировалась в другую. Движение в рамках чис­то символических ценностей (партия также признавалась символом всего самого лучшего и хорошего) усиливает зна-ковость.

Аудитория не может без вождя, как и вождь — без сво­ей аудитории. «Вождь без масс — ничто, фикция», — пи­шет Ханна Арендт [10, с. 31]. Поэтому вождь — это, во многом, коммуникативное понятие, образующее элемен­тарную цепочку: вождь — сообщение — массы. Вождь мо­жет разрешать запрещенное и запрещать разрешенное, ибо тексты вождя всегда перформативны. «Наше дело правое, мы победим!». Вождь движется в ином пространстве дис­курса. Он не интерпретатор, он создатель. Вождь направля­ет все новые и новые информационные потоки, которые призваны синхронизовать действительность вокруг него. У вождя есть чисто семиотическое право — назначать «вра­гов» или «друзей».

Массы могут только повторять хором: «Кибернетика — продажная девка империализма!». Массы получают удо­вольствие от повтора. Еще большее удовольствие доставляет им невербальный повтор вербального текста. «На Красной площади состоится парад и демонстрация трудящихся». Этот апофеоз социализма распределяет безмолвные роли между всеми участниками, включая вождей. Невербальная роль яв­но торжественней, поскольку в ней главенствует симметрия. Вожди на трибуне: с одной стороны — гражданские, с дру­гой — военные. Трудящиеся внизу шествуют в колоннах. Сначала парад, потом демонстрация. Разница этих двух со­бытий в форме участников и в степени безмолвия. Военные еще более безмолвны, чем штатские. В лучшем случае за во­енных говорит шум военной техники. Их коммуникация

Семиотика советской цивилизации

257

заключена в дополнительной знаковости — в виде формы, погон, оружия. Демонстрация пытается повторить шаг воен­ных колонн, но не может. Ее участники отличаются слиш­ком большим разнообразием, даже по возрасту и полу. Цве­ты и дети нарушают симметрию, поскольку вызывают у окружающих неконтролируемые симпатии. Лицезрение па­рада контролируемо столь же четко, как и сам парад. Имен­но поэтому его так полюбил император Павел. Власть не любит того, что может порождать неоднозначную интерпре­тацию. Поэтому власть опасается литературы. Только сделав из нее производство, назвав писателей «инженерами челове­ческих душ», можно получить полностью контролируемый процесс. При этом не надо обижаться на Сталина за такое обозначение, Хрущев-то вообще назвал «автоматчиками», а в целом вполне могли назвать и «бухгалтерами человеческих душ» или «танкистами человеческих душ».

У вождя нет ни жены, ни детей. Его жены и дети — весь народ. Первым попытался нарушить эту ситуацию М. Гор­бачев, народ не простил ему этой измены. «Изменщик» был с позором изгнан. О вожде принципиально отсутствовала личностная информация, тем самым поток «говорения» су­жался до микроскопических доз. Исключением был только В.И. Ленин. О нем было слишком много информации, но информации ненастоящей. Однако отбор этой информации был столь сложным, что превращал ее в символическую.

Нина Тумаркин так характеризует феномен распростра­нения сведений о Ленине среди детей:

«После смерти Ленина организаторы его культа все боль­шее значение придавали распространению ленинизма среди детей. Цель была двоякой: истории о детстве Ленина дол­жны были дать советской детворе совершенный образец: энергичного, прилежного мальчика Володю, который ни­когда не забывал о своем долге перед народом; а идеализи­рованный Ильич — названный по отчеству, чтобы сделать его ближе и доступнее — служил олицетворением режима в образе улыбчивого добряка, который спасал Россию и лю­бил детей. Ожидалось, что дети, воспитанные Ленииианой, вырастут лояльными советскими гражданами, а их юношес­кая любовь к Ленину в зрелости обратится в преданность со­ветской власти. Далее, Дедушка Ильич представлял собой