13 Семиотика

370

Г.Г. Почепцов. Семиотика

При этом принципиальной составляющей митингов ста­ло нереагирование властей. Власть до этого принимала жес­ткие решения по признанию или непризнанию текстов истинными или ложными, наказывая тюремными заключе­ниями авторов ложных, по мнению власти, текстов. И пер­выми ораторами, кстати, становятся авторы тех старых «ложных» текстов, которые при происшедшей смене ориен­тиров внезапно оказались авторами «истинных» текстов.

Митинг — яркое свидетельство «пролетарской культуры» по П. Бурдье, поскольку буржуазная культура — это культу­ра дистанции, в то время как пролетарская является культу­рой включенности в ситуацию.

В этом плане Рух и другие массовые движения отразили перенос митинга в более организованную сферу. Они ока­зались в сильной степени текстопорождающими: статьи, значки, плакаты, близкие организации (например, «Прос-вита»). Будучи массовым движением, Рух создавался как па­раллельная целому государству структура. Здесь было место и экономисту, и политологу, и военному аналитику. Одна­ко главной сферой все же была национальное самоопреде­ление и ее основное самовыражение — язык.

Митинг реализует семиотическое многоголосье, что бы­ло совершенно непривычно в принципиально монологи­ческом государстве. Митинг кует своих Савонаролл, он так­же выносит на первое место такой жанр как обличение. Он был генератором отрицательных высказываний, которые были призваны нейтрализовать десятилетия порождения позитива. И на митинге, и в официозе до этого речь идет о тех же самых объектах, условно назовем их «Ленин. Партия. Комсомол». Но митинг задает им совершенно иную интер­претацию. Анекдот также говорил о тех же объектах, но он старался дать тот же набор характеристик в ироническом ключе, который всегда воспринимается как более мягкая форма. Онако все они говорили о тех же объектах, чем и создавали столкновение между собой. Эту одинаковость мы можем отразить в следующей таблице:

Семиотика советской цивилизации

371

речевой тип	объекты	модус	аудитория
официоз	те же	восхваления	массовая
митинг	те же	обличения	массовая
анекдот	те же	осмеяния	немассовая

Дополнительным отличием также является ограничен­ность аудитории в случае анекдота, однако при имеющейся скорости его распространения эта характеристика нейтра­лизуется.

Митинг дает право голоса каждому, точнее создает такое ощущение. Митинг четко дает возможность проявить себя в политике, даже просто молчаливое стояние воспринима­ется как участие. До этого демонстращш были максималь­но организованными, участие в них не было маркирован­ным из-за его обязательности. В митинге же можно принять или не принять участие. Это приподнимает статус участни­ка, в первую очередь, для него самого. Он также становит­ся свидетелем события, недоступного для остальных. Он может рассказывать дома об увиденном и услышанном, что также приподнимает его статус. Митинг как бы реализует до этого не задействованные потребности человека. Человек гфиподнимается из состояния пассивного потребителя ин­формации советского периода на уровень активного потре­бителя постсоветского периода (подробнее об этих процес­сах см. в [253]).

Вскоре, правда, митинги исчезли как свободное волеи­зъявление граждан, а стали одной из форм платной полити­ческой коммуникации. Митинги ушли из сферы любопытс­твующих, став обыденностью, а обыденность приедается. Но для того периода именно митинги выступали в роли «операторов» смены семиотических кодов. Они вводили священные имена и объекты прошлого периода в новые критические контексты, что до этого было совершенно не­возможным. В подобной же роли функционировало боль­шинство СМИ. Митинги и СМИ задали тот процесс пере­кодировки политической действительности, без которого была бы невозможной смена политической системы. Ми­тинги и СМИ выполнили роль определенного рода «пере-

372

Г.Г. Почепцов. Семиотика

водчиков». Сохранив все те же объекты вокруг, население получило новые имена этих объектов.

СЕМИОТИКА ГЛАСНОСТИ И ПЕРЕСТРОЙКИ

Горбачев звонит Рейгану:

— Примите наши глубокие соболез­ нования по поводу взрыва «Челенджера»!

—Как, — удивляется Рейган, — наш «Челенджер» стоит на старте цел и невредим.

— А-а-а! Тогда извините, я выясню, кто меня ввел в заблуждение (анекдот).

За последние десять лет произошли существенные собы­тия по изменению массового сознания, которые затронули десятки миллионов людей. Гласность и перестройка выдви­нули М. Горбачева в число важных специалистов по паблик рилейшнз, как отмечают сами американцы (см., к примеру [260]). Мы не будем вслед за С. Курганяном [94] говорить об определенной «злонамеренности» случившегося. Но в лю­бом случае столь резкие изменения за столь малые сроки не­сомненно представляют исследовательский интерес. Семь­десят лет мы также подвергались определенного рода кодированию (типа «Читайте, завидуйте, я — гражданин Со­ветского Союза!»). Но они носили более естественный ха­рактер (если в этом случае позволителен такой термин) из-за растянутости во времени и параллельной смене поколений, происходящей за тот же период. В перестройку все события происходят в краткий срок и в течение непро­должительного периода жизни одного поколения. Даже пси­хоаналитики говорят, что существенных изменений можно достичь за период от полугода до года [3]. Однако это про­исходит при индивидуализированной и еженедельной рабо­те (2—3 часа в неделю). Все это очень сложный и напряжен­ный труд. К примеру, если достаточно легко удалось совершить распад СССР, то построение государствами СНГ своей идеологии пока окончилось безрезультатно. Напри-

Семиотика советской цивилизации 373

мер, Украина содержит в своем массовом сознании проти­воречивые интерпретации действительности. С одной сторо­ны, газета «Коммунист» печатает свидетельства очевидцев о зверствах бандеровцев, с другой — им ставятся памятники на Западной Украине, что является абсолютно ненормаль­ным для одного государства, в котором обязательно должны быть единые схемы интерпретации действительности.

Процессы «кодирования» массового сознания советско­го периода носили далеко не условный характер, в них вкладывались достаточно большие людские и материальные ресурсы. И при этом лучшие варианты идеологических тек­стов того периода имеют одновременно высокий эстетичес­кий уровень. К примеру, и «Волга-Волга», и даже «Кубан­ские казаки» сохраняют художественный интерес и сегодня. И зрительская ностальгия по фильмам тех лет, отмечаемая руководителями телевидения, покоится на вполне реальных основаниях.

Однако массовое сознание, вероятно, начиная с хрущев­ского периода, становится раздвоенным, разделенным на официальную и неофициальную точку зрения на одни и те же события. Впервые на авансцену вообще была допущена частная жизнь, ознаменовав начало смены мифологем. «Сме­на эпох выражается сменой знаков. Советское общество дох­рущевского периода было серьезным. Оно было драматичес­ким, героическим, трагическим. 60-е искали альтернативы этой идеологической модели. Они заменили знаки, и общес­тво 60-х стало НЕсерьезным» [40, с. 67—68]. Однако более точно следует сказать, что общество не потеряло серьезнос­ти, а допустило еще одну интерпретацию, схему действитель­ности. Они могли сосуществовать, когда описывали разные сферы, к примеру, частную и публичную. Когда же они стол­кнулись на одной сфере — публичной, конкурируя в призна­нии именно своей интерпретации в качестве единственно верной, между ними разразилась война. «Холодная война» в этом плане может рассматриваться как поддержка одной из конкурирующих точек зрения из-за рубежа.

Максимума это раздвоение достигает в брежневский пе­риод, когда неофициальная интерпретация по многим воп­росам начинает побеждать официальную. С этой точки зре-

374

Г.Г. Почепцов. Семиотика

ния лидером «перестройки» скорее можно считать Леонида Ильича, который сделал для собственно развала Советско­го Союза гораздо больше Михаила Сергеевича. Если идти по концепции С Кургиняна об управляемости этих процес­сов, то лучшей фигуры, чем Л.И. Брежнев в роли генсека и не требовалось для тех гипотетических лиц, которые это могли бы задумывать. Типажи Ю. Андропова и М. Горбаче­ва уже не могли исправить создавшуюся ситуацию. Они и не могли этого сделать из-за сформированной к тому вре­мени сильной западной ориентацией. К примеру, для того, чтобы облегчить вхождение имиджа Ю. Андропова в это новое информационное пространство ему были приписаны (реальные или мифические) характеристики любви к джазу, виски и западным романам.

Массовое сознание реагировало порождением своих тек­стов в ответ на доминирующую коммуникацию. Два их ти­па существенным образом формировали интеллектуальную защиту от пропагандистского кодирования: «кухонные раз­говоры» и анекдоты. Разговоры на кухне не уступали по ин­тенсиву политической пропаганде того времени. Нормой коммуникативного поведения стало признание всего проис­ходящего вокруг чистой пропагандой. Анекдоты также выс­троились по всем параметрам идеологической сетки. К при­меру, анекдот «из энциклопедии: Брежнев Л.И. — мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой» системно ме­няет всю иерархию. Анекдоты о Ленине разрушали агиогра­фию первых лиц, о Чапаеве — советскую героику, о чукче — интернационализм и т.д. С одной стороны, массовое соз­нание таким образом защищается от давления, демонстри­руя точки своего наибольшего сопротивления. Кстати, именно таким образом Дж. Фиске определяет массовую культуру [234] как реализующую ресурс сопротивления до­минирующей культуре. Массовая культура занята на своем микрополитаческом уровне теми же явлениями перерас­пределения власти, что и макрополитика на своем. С дру­гой стороны, это явный прием разрушения, когда из реаль­ности конструируется нужный образ, с которым затем и производят все необходимые манипуляции. Так, к примеру С. Кургинян расценивает миф о «командно-административ-

Семиотика советской цивилизации

375

ной системе», созданный Г. Поповым, поскольку команда и администрирование свойственны любой системе. Или от­меченное выше стремление скептически оценивать все про­исходящее как советскую пропаганду. Таким же ярлыком, но уже частичного самоописания является термин «совок» (частичного, поскольку никто себя этим термином не опи­сывает, а переносит его на других).

Таким образом, если бы перед нами стояла гипотетическая задача разрушения, мы бы могли идти только таким путем:

65535. предварительный этап (при действующей системе) — конструирование образа, принципиально неправильного. Здесь на первом месте действовали два варианта — осмеяние и обвинение. К примеру, Л. Брежнев подходил для того и другого вариантов — он оглуплялся, и он и его окружение обвинялись в коррупции; этот процесс можно назвать скры­тым порождением (или накоплением) негативности;

65535. активный этап (начало разрушения системы) — при акцентуации существующей негативности (открытое порож­дение негативности) выход был предложен в рамках запад­ной модели. К примеру, как считает С. Кургинян, ни одно высказывание советского политика не обходилось в то вре­мя без фразы «У НИХ ВСЕ ХОРОШО, У НАС - ВСЕ УЖАСНО, ДАВАЙТЕ СДЕЛАЕМ ТАК, КАК У НИХ, И БУДЕТ ТАК ЖЕ ХОРОШО, КАК У НИХ» [94, с. 154].

На примере Украины мы увидели процесс ускоренного решения по этой же модели путем отделения от «империи неправильности», для чего номенклатуре пришлось выпус­тить на «боевые позиции» творческую интеллигенцию. За­тем, после проведенного артобстрела, интеллигенцию вновь вернули на привычные позиции «толкователя уже принятых наверху решений», что вернуло на маргинальные кресла так громко прозвучавшие раньше имена, например, И. Драча или Д. Павлычко. Если в период перестройки интеллиген­ция могла влиять на принятие решений, то теперь она мог­ла лишь «легитимизировать» своим участием принятые на­верху решения.

— закрепляющий этап (переход к новой системе) — эйфо­ рия разрушения сменилась непонятным унынием и полным отсутствием вразумительного ответа на стоящие перед мае-

376

Г.Г. Почепцов. Семиотика

совым сознанием вопросы. Отсюда идет возникновение ин­тереса к построению новой идеологии, о которой сначала заговорил Б. Ельцин, а затем Л. Кучма и В. Путин. Это можно назвать открьпым порождением позитивности, но ра­бота в этой сфере очень сложна, и мы не имеем достаточ­ного числа специалистов. К примеру, опыт показывает, что даже полный контроль телеэфира может не привести к по­беде, как это случилось с Л. Кравчуком. Его образ в массо­вом сознании закреплен только «кравчучкой» и анекдотом о «хитром лисе». Даже отсылка к нему носит меняющийся характер — первый? второй? президент, что отражает совер­шенно «сырой» характер украинской истории.

Кстати, сегодня мы практически потеряли стихию анек­дотов, что вновь порождает два возможных ответа. Либо сейчас уменьшилось давление на массовое сознание, что не требует столь же интенсивной его защиты, как раньше, ли­бо отсутствует потребность в разрушении имеющихся сте­реотипов, если принять гипотезу о сознательном конструи­ровании этого процесса в прошлом. При этом не только исчезла старая идеология, но и не возникла новая, а на бе­зыдеологическом постсоветском пространстве не оказалось места для анекдотов.

Каким конкретным образом шло разрушение советских идеологических стереотипов? Избранным инструментарием, по нашему мнению, была контекстная коммуникация. Этим термином мы хотим обозначить тип передачи информации, когда главным становится не само содержание, а передача сопутствующего контекста. К примеру, образ человека, ку­рящего сигару, помимо курения передает нам отсылку на аристократический тип жизни. Что здесь оказывается глав­ным?

а) это отсылка на уже имеющийся в сознании образ, его только активизировали и привязали к данному новому объекту,

б) эту коммуникацию трудно опровергнуть, поскольку основная информация идет на так называемом уровне пре­ суппозиции (предполагаемого содержания), которое не про­ веряется данным высказыванием, а принимается как дан­ ность;

Семиотика советской цивилизации

377

в) принципиальной при таких видах коммуникации яв­ляется полная отключенность сознания, поскольку мы не осознаем и соответственно не фильтруем получаемую ин­формацию, она идет на более глубинном уровне, чем уровень осознания.

При этом проводниками (каналами для массового созна­ния) стали известные в СССР лица, начиная с того же Гав­риила Попова. Перестройка действительно была сделана творческой интеллигенцией, поскольку их авторитет абсо­лютно не был затронут эрозией советского времени, а нао­борот, перед перестройкой они начали выходить на новые более выигрышные позиции. При решении гипотезы об уп­равляемости этих процессов вопрос был бы в другом — сис­тема почему-то разрешила это делать, создавая зрелищно выгодные образы типа уничтожения своего партбилета Марком Захаровым.

Интересное мнение на страницах «Комсомольской прав­ды» высказал Валентин Распутин, даже если принять во внимание присущий ему синдром обиженного человека. Он начал с упоминания о кампании повальных разоблачения того периода, считая, что тем самым общество принялось уничтожать себя. И далее остановился как на лидерах пе­рестройки, так и на лидерах антикоммунизма:

«Кто собирал стотысячные демонстрации у Манежа? Это привилегированная часть общества — научные городки, тот же Зеленоград. Они при коммунизме жили неплохо и пер­выми начали переворачивать те, прежние порядки. То же можно сказать про академгородки у нас в Новосибирске и Иркутске.

Теперь о лидерах антикоммунизма тех лет. В основном это внуки старых революционеров, которые при старой власти жили намного лучше остальных. По сути, они выступили против дела, которому служили их отцы и деды. Но и деды, и внуки воевали против России, против народа, только за свои интересы» («Комсомольская правда», 1996, 25 сент.).

Каким образом идет манипулирование сознанием сегодня?

Именно так мы получили ряд культурных мифологем, где мифологическое содержание оказывается сильнее реальнос­ти. Это РЫНОК, это РЕФОРМЫ, это СВОБОДА СЛОВА.

378

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Все эти слова несут в себе очень сильный указатель на ЗА­ПАДНЫЙ ТИП ЖИЗНИ. Но только на уровне идеологаи, а материальный уровень основной массы людей стал хуже чем прежде. Как заявил кто-то на страницах газет, при ка­ком капитализме можно месяцами не выплачивать зарпла­ту? Или такой пример, как сегодняшняя программа закры­тия шахт, при которой якобы не будет затронут ни один шахтер или его семья. Все это идеализация чистой воды.

При этом Уильям Гэмсон [238] предложил для описания политических дискурсов символы-конденсаторы ситуаций, которые в какой-то мере являются заменителями анекдотов для описания сути происходящих явлений.

Приведем некоторые примеры. От М. Горбачева оста­лась фраза «Процесс пошел». Л. Кравчук сказал «Маемо те, що маемо». У В. Черномырдина есть фраза «Хотели как луч­ше, а вышло как всегда». Все они имеют одно общее значе­ние: неуправляемость происходящего за окнами их кабинетов, т.е. констатация существования объективных процессов, не подлежащих процессам субъективного управления.

Процессы приписывания «оглупления», происходящие сегодня и в России, и в Украине, концентрируются вокруг роли Верховного Совета. Создается ощущение полной бес­смысленности их работы, отсутствия результатов, из них де­лается тормоз счастливого развития событий.

Сергей Кургинян приводит иной инструментарий, позво­ляющий бесконечно варьировать, что такое «хорошо» и что такое «плохо», соответственно меняя аргументацию типа сказки о солдате, который варил суп из топора. Его пример:

«Вначале нам нужно было сделать нашу экономику "вос­приимчивой к научно-техническому прогрессу". Но это, в свою очередь, нельзя было сделать, не "насытив рынок то­варами" ("ускорение"), но это, в свою очередь, нельзя было сделать, не "перейдя на рыночную модель" ("перестройка"), но это, в свою очередь, было невозможно без "гласности", "демократизации" и "реформы политической системы", но это, в свою очередь, нельзя было сделать без "национально­го самоопределения", но это, в свою очередь, нельзя было сделать без "суверенитетов", но и "суверенитет" потребовал "реформы нашего государства", но "наше государство" нельзя было "реформировать" в условиях "демократии и

Семиотика советской цивилизации

379

гласности" ни во что иное, как в Союз государств. Но Со­юз государств неизбежно превращается в "государства без Союза". Но эти государства ...» [94, с. 155—156].

Это определенный инструментарий итерации, применение которого позволяет растягивать процесс до бесконечности, одновременно создавая психологическое ощущение движе­ния при его полном отсутствии*.

Помимо итеративности мы проходим также испытание аргументами трансформации в позитив негативов. К приме­ру, чеченская война России становится аргументом позити­ва для Украины: «Украина строится без войн» или «Наши парни не отправятся на войну». Россия также поставляет благодатный материал для конструирования образа потенци­ального врага в Украине, которая вписывает туда «антиукра­инскую риторику», «антиукраинское поведение» (по поводу Черноморского флота, по поводу введения НДС и т.д.).

Таким образом, современное кодирование идет в аспектах итерации, трансформации и конструирования. Это аргумен­ты, оправдывающие задержку в движении. Действительное движение вперед не может строиться на негативных контек­стах, в него следует вкладывать контексты, которые прин­ципиально позитивны. Следует признать, что значимым моментом строительства нового после 1917 г. также был элемент идеализации. Как пишет С. Кургинян [94, с. 254], «Россия не приняла бы "красную идею", если бы в ней не было величия и святости».

Отдельным вопросом является работа с новым поколени­ем. В советское время эта работа была проделана, к приме­ру, в том числе и на уровне мультипликационных фильмов. Т. Чередниченко продемонстрировала, как песня в них строится на противопоставлении пионерской песне [197]. Внезапно произошел разрыв поколений, когда старшие и младшие заговорили на разных языках. Только частично это можно прочувствовать в разговорах в семье, где их личнос­тный характер мешает полностью проявиться этому разры-

*Т.е. движение по кругу или циклическое движение, что соот­ветствует, например, символическому годичному циклу и характерно для земледельческих культур. — Прим. СУ.

380

Г. Г. Почепцов. Семиотика

ву. Более серьезно мы прочувствуем это в будущих голосо­ваниях по кардинальным вопросам, когда мы столкнемся со стремительными изменениями политического климата с непредсказуемыми последствиями.

Модель переноса западных стандартов нашла самых бла­годарных почитателей именно в молодежной среде. Но, как показывают исследования А. Панарина (см. [72, 132]), за­имствование жизненных стандартов без заимствования под­держивающих их технологий создает неустойчивую систему. Обратный вариант — это исламская модернизация, когда технологии прошли, а западные стандарты жизни были за­держаны иными жизненными ценностями. Мы же, принад­лежа к той же цивилизационной схеме, лишены реальной возможности задержать чужое, чтобы дать возможность раз­виться своему.

Молодежь является лакмусовой бумажкой любого про­цесса. Когда общество хотело террора, оно делало из моло­дежи Павликов Морозовых. Внешний враг Павки Корчаги­на стал тогда врагом внутренним. Сегодня мы стали «штамповать» циничное поколение. Хотя, с другой сторо­ны, оно четче видит ближние цели, что делает их движения к успеху более вразумительным. Эпоха романтиков 60-х сменяется эпохой более циничной, когда для достижения целей можно (и нужно) поступать нечестно и незаконно. Подобные события встречались и в прошлом, но тогда нор­мы морали оказывались сильнее. Сегодня мы вписали их в список вполне возможного поведения, как бы расширив его рамки. Неправильное поведение как нормированное, веро­ятно, вытекает из дилеммы, в свое время отмеченной еще Р. Мертоном: если общество показывает образцы успешной жизни, но не дает законных путей ее достижения, тогда вступают в действие незаконные пути. Можно посмотреть на это явление как на определенный застой в официально раз­решенном движении к успеху. Если в средневековом об­ществе вертикальную мобильность, разрывающую застой общества того времени, обеспечивала церковь, и мальчик из бедной семьи мог подняться на вершины благополучия, то в советское время эту мобильность стала обеспечивать пар­тийная вертикаль, вынесшая многих сельских пареньков на

Семиотика советской цивилизации

381

самые высокие кресла. Ни один советский генсек не родил­ся в городе. Теперь такой вертикалью стала денежная. Од­нако она слишком универсальна — и честные, и нечестные варианты получения денег позволяют теперь достигать ус­пеха, т.е. эта вертикаль не разграничивает моральные/немо­ральные параметры.

Периоды «застоя» как норма нашего движения. Застой-1, порожденный Л. Брежневым, привел к перестройке. Застой-2, созданный М. Горбачевым, вылился сначала в ГКЧП (кстати, С. Кургинян считает его блефом и псевдопутчем, который специально не был доведен до конца), а затем и в реальную смену строя. Украина во многом сегодня попала в полосу Застоя-3, куда ее завели как объективные, так и су­бъективные факторы. Примеры предыдущих застоев, одна­ко, демонстрируют странную закономерность — как бы соз­нательно конструируется застой, который затем взрывается новой составляющей. Характерно, что новое состояние наше­го общества строится почти теми же лицами, но под новы­ми лозунгами.

Что же может получиться из застоя-3?

Украина (как и Россия) получили новую организацию своего коммуникативного пространства, при которой еди­ничное высказывание не в состоянии что либо изменить. И этому есть исторические параллели. Фильм «Торможение в небесах», отражающий времена перестройки, эксплуатирует тот же коммуникативный зазор, который был описан еще Н. Гоголем в «Ревизоре». Это расхождение между официаль­ной и неофициальной точками зрения. В иерархической ор­ганизации коммуникативного пространства происходит резкое несовпадение этих точек зрения. В «монологичес­ком» обществе правильной считается только одна точка зре­ния. Поэтому нижестоящая в иерархии структура не про­пускает наверх информацию, которая не совпадает с той, которая уже имеется наверху. «Диалогизация» коммуника­тивного пространства, привнесенная перестройкой, резко расширяет количество сообщений и, тем самым, занижает их статус. Возникает множественность истин, а раз так, то неизвестно, насколько истинна каждая из них. То есть если раньше система цензуры (в широком смысле, понимая под

382

Г.Г. Почепцов. Семиотика

цензурой и облегчение создания и функционирования нуж­ных видов текстов) решала проблему нужной организации коммуникативного пространства, то сегодня эта же пробле­ма решается допуском множественности высказываний.

И последний важный момент — перестройка использо­вала как свой организующий стержень многое характеристи­ки массовой культуры, которая, как известно, наиболее приближена к аудитории и обладает наиболее эффектив­ным воздействием. Перечислим некоторые существенные черты, сближающие перестройку и массовую культуру (в ряде случаев мы идем на сознательную повторяемость явле­ния, но как бы с другой стороны):

1. если высокая культура делает зрителя пассивным, мас­совая возрождает активность зрителя, возвращая его к фольклорному варианту искусства. Перестройка реализовы-валась как раз с помощью массовых действ типа митингов, в которых роль аудитории совпадает с фольклорной;

1. массовая культура строится на противодействии куль­туре доминирующей (Дж. Фиске), «взрываясь» именно в точках наибольшего сопротивления — перестройка также порождала дискурсы, противоположные официальным;

1. массовая культура позволяет вариант самотворчества — «люди из зала» в период перестройки также постоянно под­нимались на сцену (к примеру, Г. Попов, Ю. Афанасьев и др.); одновременно возникло непривычное чувство значи­мости для среднего человека, которое стало реализоваться в выборах, в свидетельстве исторических событий;

1. массовая культура реализует карнавальную смену «вер­ха» и «низа» (М. Бахтин) — перестройка также отрицала старых «богов» (Ленин, коммунизм и др.), при этом она разрешила бывшим диссидентам-зекам занять высокие ие­рархические позиции в новой ситуации (хотя бы не во влас­тной, а в коммуникативной и символической системах);

1. массовая культура характеризуется сериальностью, пе­рестройка также не имеет завершения;

1. массовая культура порождает тексты, которые харак­теризуются многозначностью прочтений, чтобы удовлетво­рить всех — перестройка также породила бесконечное чис­ло «говорящих людей», что, кстати, привело к тому, что

2. Семиотика советской цивилизации

383

теперь ни одно обвинение в прессе не имеет существенно­го значения;

7) массовая культура носит транслятивный характер, в этом проявляется суть ее в коммуникации, именно поэтому она выносит на первое место не автора или текст, а испол­нителя — она вынесла на первое место людей говорения, на­чиная от М. Горбачева и Л. Кравчука до первой шеренги де­путатов вербальных профессий — журналистов и писателей.