Молодая историческая школа о «человеке потребляющем» и христианская социология с.Н.Булгакова об аскетизме и гедонизме

На рубеже веков линию немецких историков представляет молодая историческая школа, во главе с Г. Шмоллером (1838-1917). В споре с К. Менгером он утверждает, что в общественных науках нет места для математики, т.к. реакции человеческой психики слишком сложны для дифференциального исчисления. Политэкономия - это наука о деятельности человека, направленной на удовлетворение его потребностей. Если она установит необходимые научные связи с этикой, историей, социологией и политической наукой, то превратится в доминирующую общественную науку. Поэтому он сосредоточил основное внимание на понятии “социального организма”, на этических аспектах хозяйственной жизни общества. Развитие человека, по мнению Шмоллера, в принципе происходит в направлении лучшей жизни и более возвышенного образа мыслей. Однако основные мотивы человеческих поступков - соперничество и враждебность. А сам человек у Шмоллера, стремящийся к получению наслаждений и избеганию страданий, мало чем отличается от бентамовского гедониста¹.

Важной фигурой, вышедшей из недр молодой исторической школы, считается В. Зомбарт (1863-1941). Его воззрения, изложенные в “Современном капитализме” (1902), представляют собой “как бы ясное зеркало, в которое может смотреться гедонизм”².

Для Зомбарта не существует сомнений в вопросе о роскоши. Он считает, что не существует столь расточительных трат, столь утонченных наслаждений жизнью, которые бы не могли найти своей санкции и потому оправдания в личности своего выполнителя. Дух он потопляет в чувственности, жизни без идеалов. Отсутствие идеалов заменяется им “жизнью в красоте”, единственным признаком которой является техническая целесообразность; “мы научимся находить прекрасным, что является технически совершенным”. К этому выводу он приходит вследствие сравнения первой половины XIX века с началом XX-го.

Век Фихте и Шеллинга, Гегеля и Шопенгауэра, Гейне и Гете он считает временем страшной грубости и безвкусицы из-за особенного характера образования того времени. “Будучи бедны материальными благами, в нищенской обстановке, они делали из бедности добродетель, строили себе мир идеалов и оттуда с презрением взирали на всякую чувственность и телесность. В ходу были воздержание и скромность… Мысль, идея, ученость восседали на троне как неограниченные властители…”. “…этому поколению литераторов, философов и эстетиков, бедных кошельком, но богатых сердцем, несвойственно было из принципа или по недостатку средств настоящее понимание материального благополучия, украшения внешней жизни”¹.

Иное дело – современный Зомбарту момент, когда все жизнепонимание претерпевает перемены. Пробуждается вкус к видимому здешнего мира, красивой форме внешних предметов для радости жизни и наслаждений. Художественное ощущение становится определяющим началом всего образа жизни. Его прогноз на ближайшие 20-30 лет - грядущее поколение будет вести жизнь, пропитанную красотой и довольством. Это будет поколение, для которых наслаждение, радость жизни сделаются спутниками земных странствий.

Количественно потребность в изящном возрастет безмерно, так что роскошь императорского Рима, Венеции и Версаля превратится в ничто. При этом Зомбарт обращает внимание на то, что деловая и торговая жизнь уже пропитывается красотой. Это видно из удобного устройства и эстетической обстановки отелей, ресторанов, магазинов, салонов для стрижки и бритья.

Серьезной критике подверг зомбартовский “эстетический эпикуреизм”, развившийся из грубого гедонизма, русский политэконом, философ и богослов С.Н.Булгаков (о.Сергий). Причину такого перерождения он видит в ограниченности физиологических потребностей, удовлетворение которых имеет предел. Чтобы продолжать извлекать с их помощью наибольшее количество наслаждений, потребности следует утончать. Для этого и привлекается эстетика на службу чувственности. “Уже в одном этом словосочетании заключается чудовищное противоречие, ибо прекрасное по своей метафизической природе неотделимо от доброго и эстетика от этики, но для эпикурейского эстетизма, задающего тон современному декадентству, характерен именно этот эстетизм, вне всякой его связи с высшими деятельностями духа, следовательно, в подчинении низшим”².

Не приемлет о.Сергий и чистый аскетизм, самое последовательное и решительное выражение которого дает религия буддизма, различные философские и религиозные секты. Если гедонизм хочет дух отдать в плен материи, то аскетизм стремится его совершенно от нее освободить. Тело и его жизнь, всякая радость жизни для аскета - абсолютное зло. Следовательно, убивай свою плоть, сокращай потребности, отрицай богатство как соблазн и величайшее зло - такова заповедь аскетизма. Но почему должна быть гонима из жизни радость? Булгаков с этим не согласен. Он - «за» богатство и его рост, но не как абсолютную ценность, а как условие освобождения личности. Доктрина же аскетизма, по его мнению, антиисторична. Считающая индивидуальное душеспасительство единственной задачей для человечества, она отрицает коллективно-нравственные или общественные задачи.

И гедонизм, и аскетизм считают материальные потребности и материальную жизнь самостоятельной целью (одно воззрение эту цель признает, другое - отрицает). Булгаков же богатство и материальную жизнь признает не как самоцель, а как средство для служения высшей, абсолютной цели. Человеческая жизнь имеет абсолютный смысл и ценность не в себе самой, а вне себя и выше себя, получает ее как служение высшему, идеальному началу, сущему добру. В работе духовной состоит цель человеческой жизни, а все остальное есть средства для этой цели.

Нищета приносит человеку унижающие его страдания и исключает возможность собственно человеческой, духовной жизни. Неудовлетворенные низшие потребности, как и болезнь тела, заполняют собою сознание и тем самым препятствуют деятельности духа. Таким образом о.Сергий продолжает линию Аристотеля, утверждая, что богатство есть необходимое условие развития.

Очередь высших потребностей приходит тогда, когда удовлетворены низшие. Культурный расцвет совпадает с эпохой материального расцвета и, наоборот, культурный упадок сопровождается упадком экономическим. С.Н.Булгаков видит в росте потребностей не только закон материального существования, но и духа - “развитие духа именно состоит в росте его запросов, в том, что он видит проблемы и задачи там, где раньше не видел”¹.

Подъем человеческого достоинства, духовный рост личности выражается в росте материальных потребностей. Но определяющее значение имеет не материальная, а духовная сторона человека, направление его воли. Поэтому о. Сергий выводит формулу, свободную от крайностей гедонизма и аскетизма, но вовсе не отрицающую ни то, ни другое: “Умножай свои потребности, пока этого требует жизнь духа и человеческое достоинство, но и умей сокращать их, поскольку она же этого требует”².

То есть о.Сергий выступает за “альтруистический гедонизм”, предполагающий привитие вкусов и потребностей культурной жизни. Он против нищеты и разорения, заставляющих страдать и лишающих наслаждений, унижающих достоинство личности. Аскетизм же, отказ от наслаждений имеет смысл только тогда, когда он свободен, а свобода предполагает обладание. Поэтому необходима свобода от нищеты.

Отвергая аскетизм как философское миросозерцание, о. Сергий высказывается за аскетическое начало нравственности. Если смысл жизни не в наслаждениях, а в благах духа, то внутренняя жизнь человека и человеческого общества представляет постоянную борьбу духа и чувственности за обладание человеком. Богатство изнутри влияет на дух человека, толкая к искушению. Правильное соотношение между потребностями духа и плоти требует духовной борьбы, контроля духа над чувственностью. Это - внутренний акт, не устранимый из человеческого сознания и человеческой истории. Поэтому необходим контроль аскетического начала над гедонизмом, чтобы находить правильное соотношение между ними. Тогда возможно создание истинной цивилизации, которая упраздняется одинаково и односторонним аскетизмом (уничтожающим, а не разрешающим ее проблему) и односторонним гедонизмом (ведущим к моральному вырождению, мещанству).

Заглядывая вперед, Булгаков дает удивительно точный прогноз (оправдавшийся уже сегодня, когда чувственное преобладает над духовным). Он утверждает - роскошь и нищета одинаково антикультурны. И если на долю современного ему времени выпала в основном борьба с нищетой, то для будущего человечества будет характерна борьба с богатством или роскошью. Роскошь есть оборотная сторона и постоянная опасность богатства. Зомбарт считал, что нет внешних признаков роскоши, есть только внутренние; о. Сергий видит и те, и другие. Роскошь есть, по его определению, победа чувственности над духом, мамоны над Богом в идеальной душе и в целом обществе. Когда руководящим началом становится культ наслаждения (эстетического или неэстетического), мы имеем дело с роскошью.

По мнению Булгакова, такой взгляд на богатство в Евангелии. Оно не гонит человеческой радости и не клеймит всякое чувственное удовольствие. Оно не осуждает культуру и экономический прогресс. Но оно предостерегает от плена духа в заботах о богатстве. Причем, у святых отцов присутствует развитие взглядов по вопросу о земном богатстве - от полного пренебрежения им, преобладания аскетического момента, до признания положительной стороны в зависимости от происхождения собственности и ее употребления¹.

Таким образом человек С.Н. Булгакова – не простой автомат, машина, считающая интересы в стремлении достичь наибольшей выгоды с наименьшими затратами, как это представлено в абстракции “экономического человека”, а всегда самоопределяющееся существо, личность. Перед ней стоит задача примирить свои возрастающие потребности с аскетикой (самоограничением в своих стремлениях), которая в каждой эпохе меняет свой облик.

Образ «человека потребляющего» с позиций учения протестантизма мы находим у Макса Вебера (1864-1920). Его основные черты – аскетическая бережливость и рационализм, проистекающие из так называемого «мирского аскетизма». Особенность христианской аскезы на Западе, по Веберу, состоит в ее рациональном характере. Она являет собой не самоистязание и неприятие мирской жизни, а метод рационального жизненного поведения, цель которого состоит в освобождении человека от иррациональных инстинктов, от влияния природы и мира вещей, в подчинении всей жизни планомерному стремлению, постоянному самоконтролю. Цель аскезы – создание условий для деятельной, осмысленной, светлой жизни; настоятельная задача – уничтожение непосредственного чувственного наслаждения жизнью; главное средство – упорядочение жизни своих адептов¹. Это – и у католиков, и у кальвинистов.

Отличие кальвинистской аскезы от средневековой состоит в отказе от советов Евангелия и преобразовании ее в мирскую аскезу. Аскетические идеалы стали осуществляться в рамках мирской профессии. Кальвинизм дал стимул к аскезе широким слоям религиозно настроенных людей учением о предопределении Богом к спасению. Духовную аристократию монахов вне мира вытеснила духовная аристократия святых в миру. Божественная милость, дарованная избранным и потому «святым», требовала не снисходительности к грешнику и готовности помочь своему ближнему в осознании слабости, а ненависти и презрения к нему как к врагу Господню. Отсюда необходимость постоянного самоконтроля своего избранничества, ведения религиозных дневников для записи своих грехов и искушений, а также успехов в деле спасения души.

Новый Завет осуждает богатство как таковое, ибо оно таит в себе опасность искушений. Стремление к богатству бессмысленно по сравнению с бесконечно превышающим его значением царства Божьего. Здесь аскеза направлена против любого стремления к мирским благам. В пуританизме и квакерстве осуждению подвергается лишь такое стремление к богатству, которое влечет за собой наслаждение им, бездействие и плотские утехи, успокоенность и довольство достигнутым. Это ослабляет стремление к «святой жизни», т.к. славу Господа приумножает лишь деятельность. «Не для утех плоти и грешных радостей, но для Бога следует вам трудиться и богатеть»².

Рациональное приобретательство угодно Богу и должно быть утилитарно использовано на благо каждого человека и общества в целом. Богатство должно служить практически полезным целям. Мирская аскеза запрещала иррациональное использование богатства - показную роскошь, излишества, инстинктивную жадность, «маммонизм» - поскольку имущество само по себе является искусом. То есть стремление к богатству как самоцели порочно, а стремление к богатству как результату профессиональной деятельности есть Божье благословение.

Поэтому же самым тяжким грехом в протестантизме считается бесполезная трата времени. Светские развлечения, «пустая болтовня», роскошь, даже превышающий необходимое время сон (более шести, в крайнем случае, восьми часов) морально недопустимы, т.к. жизнь человека коротка и должна быть использована для подтверждения своего призвания. Время безгранично дорого, ибо каждый потерянный час труда отнят у Бога, не использован для приумножения славы Его. Пустым, а иногда и вредным занятием считается созерцание, если оно осуществляется в ущерб профессиональной деятельности. «Ибо созерцание менее угодно Богу, чем активное выполнение его воли в рамках своей профессии»³ (курсив М.Вебера – Л.Р.).

Необходим упорный, постоянный труд, поскольку он является, во-первых, испытанным аскетическим средством против искушений, во-вторых, поставленной Богом целью всей жизни человека (по словам апостола Павла, «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь»). Причем, угодным Богу в протестантизме считается не просто труд как таковой, а лишь рациональная деятельность в рамках своей профессии, ибо в жизни без профессии отсутствует тот систематически-методический характер, который является требованием мирского аскетизма. Полезность профессии, ее угодность Богу определяется доходностью, а также характером деятельности с нравственной точки зрения и степенью важности, которую производимые блага имеют для всего общества.

Поэтому протестантизм предписывал стремление к богатству как следствию выполнения профессионального долга, при этом порицая то стремление к богатству, которое предполагает надежду на веселую и беззаботную жизнь, таит в себе искушение предаться лени, бездеятельности и грешным мирским наслаждениям. Бедность же достойна осуждения, т.к. наносит ущерб славе Божьей, а нищенствование (если ему предается работоспособный человек) есть грех бездеятельности. Кальвин строго запрещал просить милостыню.

Таким образом мирская аскеза протестантизма, с одной стороны, решительно отвергала непосредственное наслаждение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. С другой стороны, приобретательство, стремление к наживе она понимала не только как законное, но и угодное Богу занятие. Ограничение потребления, соединенное со стремлением к наживе, служило накоплению капитала. Борьба с плотью и приверженностью к материальным благам была борьбой не с рациональным приобретательством, а с иррациональным использованием имущества. Аскетическая бережливость способствовала росту инвестирования больше, чем простое стимулирование капиталовложений. «Пуританизм стоял у колыбели современного «экономического человека»¹.

Но Вебер не мог не заметить противоречия. К богатству ведут трудолюбие и бережливость. Однако рост богатства создает почву для гордыни, страстей и привязанности к мирским радостям жизни во всех их разновидностях. Повсеместно растет имущество прилежных и бережливых. Вместе с тем растут и их высокомерие, страсти и любовь к плотским мирским утехам. Пуританские идеалы не выдерживают натиска искушений, которые таит в себе богатство. В результате сохраняется лишь форма религии, но дух ее постепенно исчезает².

Со всей гениальностью Макс Вебер предвосхитил сегодняшний день. Пророчески звучит его размышление: «Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители аскезы; возникнут ли…совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы, или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в собственную значимость. Тогда-то применительно к «последним людям» этой культурной эволюции обретут истину следующие слова: «Бездушные профессионалы, бессердечные сластолюбцы - и эти ничтожества полагают, что они достигли ни для кого ранее не доступной ступени человеческого развития»¹. В этих словах звучит осуждение способного вытеснить аскетический идеал гедонизма, что и происходит сегодня.